Становление и преображение человека

Все те, в ком душа живая, не начинают жить готовыми и зрелыми, а впускаются в жизнь на становление и вырост. Птица не выпархивает из птицы и кошка не плодится кошкой, а рожает котенка. Всякое дерево множит себя, сея семя, — чтобы семя прорастало, само развивалось и стало деревом. Господь заповедовал всему живому плодиться и размножаться. Но не как угодно, а через рост и в становлении. Все живое растет, и черта эта так ввинчена в жизнь, что все растущее мы склонны считать живым.

Рост — Воля Бога, без исполнения которой нельзя держать нить жизни. Сила жизненности — сила роста. Когда сила эта убывает, когда рост останавливается, живое дряхлеет и погибает. Живое рождается в рост и прекращает жить, когда рост прекращается. Причина смерти, как и причина рождения, — рост. Жизнепрохождение, заключенное между рождением и смертью, – трудный процесс то убыстряющегося, то замедляющегося роста.

От роста — рождение, от роста — смерть, от роста — жизнь между рождением и смертью. Рост ли для жизни или рождение, жизнь и смерть для работы роста?

Рождение и смерть — границы дистанции отдельной жизни. Рост есть та работа, которая производится живым существом на этой дистанции. Существенное свойство работы роста в том, что она производится в промежутке, в длительности промежутка жизни отдельного существа. Рост, по-видимому, задает этот промежуток и есть то, что совершается в нем. Не только совершается, но и завершается.

Каждая отдельная жизнь человека, будучи работой роста, полна и окончена — не как деталь, а как музыкальная фраза, цельная и завершенная сама по себе. Только благодаря непрерывной работе роста отдельная человеческая жизнь есть нечто цельное. Только благодаря непрерывно идущей работе роста — его усилению или его ослаблению — вся жизнь каждого из нас есть нечто единое. Рост придает цельность и единство каждой отдельной человеческой жизни. Рост есть одновременно и задание на жизнь каждой души, и условие ее существования, и дистанция ее существования. Рост — способ земного существования души (внутреннего мира) человека. Жить человеку, его душе, значит в цельности и единстве отдельного земного существования исполнять работу роста.

Быть может, сама отделенность души нужна Творцу для ее роста. Душа отделена и тем самым послана в нашу Обитель для работы роста. В этом смысле отдельная душа и рост – одно и то же.

Каждая душа – семя от плода и должна, во-первых, сотворить себя такой, какой она как семя высеяна, – повторить плод, от которого она, через самоосуществление в росте — и, во-вторых, сама сделаться плодом, сеющим новые семена. Душа каждого живого существа послана в Мир, чтобы осуществлять себя в себе как плод и давать многим другим плод от одного себя. Не совершить эту двойную работу самоумножения и самотворения в повторении душа не может. Что Сеятель высеял, то Он соберет; и каждое высеянное семя даст для нового урожая свои зерна. Таков принцип существования души в природном мире — закон природного роста или самодвижения.

Природный рост потому и самодвижение, что идет сам собою, без какого-либо дополнительного свободного усиления духовной мощи в самом себе. В самодвижении живое и плодит, и множит себя. Плодить себя в самодвижении значит повторять себя в той полноте и зрелости, которая есть, — и не больше. Животное родит животное, и то растет и становится таким же, как породившее его животное. Образец полноты и зрелости, который следует достичь в самодвижении, задается «позади», многократно осуществлялся прежде и вновь осуществляется в следующем поколении.

Множить себя в самодвижении значит превращать себя одного во многих других. Одно существо размножает себя в других существах, оставаясь как плод таким же: остается тем же самым, но в других границах отделенности. Эти другие отделенности одного и того же плода — иные и новые, но не только потому, что они вновь отделены, а потому, что каждая из них несет на себе новый отпечаток, отпечаток особенности, особи.

Множась в Природе, ничто полностью не повторяет самое себя. И дерево сеет дерево, у которого иной, свой силуэт ствола и ветвей. У каждого высшего животного свой характер и, более того, свой рисунок становления, роста к зрелости. Особость каждого нового существа заложена в самодвижении как условии выполнения заданной работы множить себя.

Процесс самодвижения может идти через повторение, даже копирование. Клетки плоти восстанавливают себя из поколения в поколение. Но именно благодаря полному копированию процесс этот ограничен определенным числом последовательных повторений. Самодвижение в повторениях быстро сходит на нет, теряет исходную силу роста и, значит, перестает обеспечивать жизнь. Это та остановка роста, которая ведет к смерти живого существа.

Незатухающий процесс самодвижения идет не через повторения, а через подобия. Если данное поколение особей считать подлинником, то следующее — их подобие. Во исполнение заповеди плодиться и множиться самодвижение идет от подлинника к подобию или, лучше сказать, от подобия к подобию: по подобию возникает из предыдущего и по подобию порождает последующее.

В духовном плане развитие живых существ в самодвижении никуда не ведет. Самодвижение внутренне не изменяет живое существо, оставляет его на одной и той же ступени духовного развития. Однако в Природе мы видим существа, находящиеся на различных ступенях становления. Если высшие животные возникли из низших, то это означает, что в Природе действуют силы не только самодвижения, но и духовного роста, все большего и большего оживления.

Можно ли сказать, что одно живое существо, собака, скажем, живее другого существа, скажем, бабочки? Да, собака, находясь на совершенно другой ступени развития жизни, живет совсем иначе, чем бабочка. И дело не в том, что одно существо организовано в высшие формы жизни, а другое в низшие формы; и не в том, что одно функционирует активнее другого. Дело в том, что собака совсем иначе живет, в ином, более высоком качестве жизни. Качество это определяется не степенью выживаемости в Природе или могуществом перед другими существами, а достоинством самого чувства жизни, полноценностью переживания жизни в себе, своей жизненаполненностью. В сравнении с любой бабочкой любая собака обладает неизмеримо большей полнотой жизни. Она, в сравнении с бабочкой, более живая, так как в сравнении с ней проживает в высшей жизненаполненности. То обстоятельство, что собака есть одновременно существо более высокой организации жизни, может служить предметом размышления, но само по себе ничего не дает нам для объяснения качественного состояния сознания полноты жизни, в котором она проживает.

Пусть организация жизни совершенствуется в процессе самодвижения (эволюции), но от улучшения организации увеличение полноты жизни не происходит. Полнота жизни изменяется, когда во внутренний мир существа дополнительно вводятся новые и более глубинные пласты жизненности. Когда в работу существа включатся иные, высшие уровни жизни, только тогда обретается и бо̀льшая полнота жизненности. Переход из одной жизненаполненности в другую совершается силами, способными включить в работу более высокие уровни жизни или духовности. Но это уже не силы самодвижения, действующие на одной и той же ступени духовного развития, а силы духовного роста.

Что означает вера людей в то, что живые существа, в том числе и человек, способны при изменении условий существования резко изменять себя? Откуда в существах такая огромная творческая мощь приспособления?! Если она есть, то она в высшей степени свободна и духовна.

Чтобы допустить возможность эволюционного развития высшего из низшего, надо предположить, что живые существа на земле обладают такой сверхмогучей силой самоорганизовывания и самоперетворения, такой мощью — чудесной мощью! — духовных сил, которой в них нет и в помине. Дарвинисты верили в чудо, в чудо приспособления, которое может совершиться разве что при участии потусторонних сил. Эволюционный взгляд такого рода держится на мнимодуховном блефе придания живому фантастической потусторонней мощи приспособления.

С усилением активности самодвижения происходит некоторое усиление жизни, — ее энергичности и ее кипения. Но это не увеличение полноты жизни, которое в живом существе возникает в результате духовного роста. Духовный рост ведет не к усилению жизни, а к такой новой полноте жизни, которая означает скачок или переход души в качественно новое состояние, на высшую ступень одушевленности и свободы. Под влиянием духовного роста происходит преображение устоявшейся жизни, подвластной самодвижению. Духовный рост ломает самодвижение и переводит его действие на новую ступень. Самодвижение действует лишь на той ступени, которая указана духовным ростом.

В отличие от самодвижения духовный рост предполагает дополнительное приращение жизненности в душе и, следовательно, увеличение духовной мощи в себе. Самодвижение идет от подобия к подобию и имеет подлинник, то есть заданный образец полноты и зрелости жизни, «позади» себя, в осуществленном прежде. Духовный рост создает нечто новое, небывалое по полноте и потенции жизни. Заданный для духовного роста образец полноты и зрелости жизни не осуществлен, не «позади», а «впереди».

С точки зрения духовного роста все существующее лишь намек на то, что должно стать, лишь отдаленное и несовершенное подобие должного быть. Духовный рост идет от подобия к подлиннику. Плод работы духовного роста есть то высшее, тот неосуществимый идеал высшего состояния полноты жизни, в направлении которого идет духовный рост. «Плодить себя» в духовном росте значит не повторять себя, а осуществлять себя в высшем качестве жизни в себе. «Множить себя» в духовном росте значит размножать, передавать другим ту полноту жизни, которую достигла душа.

Духовный рост в Природе следует называть естественным духовным ростом, или естественным ростом. Высшее животное по отношению к низшему несет в себе результат дополнительного духовного усилия естественного роста. Однако естественный рост, сколь бы мощным и длительным он ни был, не может привести животного к человеку. Говорят, что человек занял особое место в природном мире благодаря его интеллекту или иным сугубо человеческим качествам. Вернее же сказать, что человек изначально, по Замыслу выдвинут из природного и животного мира; это направление вектора его роста (от животного мира), а не последствия развития тех или иных его качеств.

В истории Земли душа человека, понятно, росла и развивалась, но она исходно создана иначе и создана иной, чем душа животного. Мы знаем, — нам это сказано и множество раз подтверждено нашим духовным опытом, — что человеческая душа высеяна в Мир по-особому: по образу и подобию Божьему. И потому она живет в Природе, но растет и развивается — внеприродно.

Живешь, живешь и вдруг прозреваешь. Оказывается, что что-то прежде не воспринималось вовсе, или было неясно, или ложно понято. Вспоминаешь и людей, которых раньше не понимал. Теперь ясны стали их слова, эмоции, поступки. Понимаешь, что на ту новую, высшую ступень, на которую ты только что вступил, они взошли до тебя, раньше тебя. Открыв это, оглядываешься и смотришь другими глазами на тех, кто и сейчас понимает и воспринимает так, как понимал и воспринимал ты, кто был еще недавно наравне с тобою. Стала видна лестница (конечно, часть лестницы) и своя нынешняя ступень на ней. Себя чувствуешь между теми, кто остался внизу, и теми, кто ушел вверх раньше и дальше тебя.

Опыт такого самосознания есть у каждого. В момент очередного прозрения себя на этой лестнице приостановитесь, оглянитесь назад, вспомните себя на нижней ступени и потом посмотрите вверх и вперед себя, на верхнюю ступень. И поймете, что такое духовный рост.

Мы описали один вид духовного роста, очевидность роста разумного сознания или истины в душе. Другой очевидный вид духовного роста – рост доброты и любви.

Некоторые пожилые люди, добрея, поражаются на себя, на свою безжалостность и пренебрежение другими людьми в молодости. Те же, кто к старости «звереют», теряют даже ту полноту жизни, которая была в них. Это приговор всей их жизни и наказание им. Рост доброты с возрастом дело обычное, но не повсеместное. Другое дело, рост разумного сознания, который совершается практически со всеми.

Большее проявление духовного сознания заключается в установлении более высокой точки зрения, с которой и обзор больше и большая четкость, яркость, ясность взгляда и вѝдения вообще. Душа человека с возрастом нагружается не только знаниями опыта проживания (большей частью, как водится, отрицательного), но и с обогащающим знанием, придающим полноту жизни. За все годы своей жизни душа прозревала, человек узнавал новую истину о жизни или, по крайней мере, уяснял, приобретал ясность в том, что знал прежде.

Плоть в старости как бы поддается и перестает играть ту доминирующую роль, которую в стандартном человеческом существе она играет в молодости и зрелости. Можно подумать, что люди стареют потому, что в старении естественно происходит духовный рост.

Если рост духовного сознания совершается без специальных свободных усилий в душе человека, то он напоминает естественный рост жизненаполнения в Природе. Только совершается он в продолжение одной жизни и на наших глазах. Такой вынужденный духовный рост — норма человеческой жизни. Сама жизнь заставляет высеянные семена зреть. Конечно, происходят аварии и семена гибнут, но не это высший закон человеческой жизни.

По закону людской жизни каждый человек, проходя дистанцию жизненного пути, переделываясь из ребенка в старика, должен совершать работу духовного роста. Человек в течение одной своей жизни изменяет — увеличивает или уменьшает — полноту ее. Пусть процесс изменения полноты жизни вынужден, но в человеке он всегда идет. И чаще все же в направлении увеличения — пусть и чуть-чуточного увеличения — этой полноты.

Человек не только единственное в Природе существо, в котором идет вынужденный духовный рост. Человек обладает еще сверхприродной способностью свободного духовного роста. Он сам, своими усилиями способен увеличивать полноту жизни в себе. Человек потому и человек, что потенциально обладает свободой ускорять духовный рост, совершать его приращение. Ни одна животная душа не в состоянии полнить себя. Природная душа волей-неволей должна повторять саму себя. Только душа человека свободна захотеть и в состоянии осуществить больше самой себя — увеличивать жизнь в себе, стать и продолжать становиться все более и более живой, зрелой, жизненаполненной, духовмещающей.

Потенция свободного роста у каждой души, разумеется, своя. Когда в другом человеке мы не видим и не предполагаем потенции свободного роста, то не должны исключать того, что в нем идет рост вынужденный. Хотя, где кончается вынужденный рост и начинается рост свободный, узнать нельзя. Сверх вынужденного всегда могут быть взлеты свободного роста. Свободный рост мы только отсчитываем от вынужденного роста, но каков уровень заданного каждому вынужденного роста – не видно.

Духовный рост есть всегда движение от подобия к Подлиннику. Подлинник для вынужденного роста — тот уровень полноты жизни, то духовное достоинство души, которое определяет потенциальные путевые возможности души в начале жизни. Подлинник для свободного роста — сверх какой-либо потенции данной души и задается только вехами высоты, указующими направление к нему.

Вынужденный рост идет по проторенному, свободный рост — внове, по целине. В работе вынужденного роста душа обретает новые качества или усиливает имеющиеся. В работе свободного роста душа силится обрести новый образ себя, при осуществлении оказывающийся вехой в направлении к более совершенному образу себя, и так до последней вехи, до совершеннейшего Образа, уже не умещающегося в земном существовании. Свободный рост зачинается от прообраза и идет к Образу совершенства через вехи образа себя. Свободный рост это самостановление и самопреображение, но не любое, а наперед заданное в направлении самоосуществления.

Душа человека обладает способностью образовывать себя в направлении определенного Лика наивысшего совершенства и достоинства как духовного Подлинника себя, всегда, на любой ступени жизни, недовоплощенного. Человек и определяется тем Ликом Подлинника, который является ему в качестве Образа наивысшего духовного совершенства и к которому он стремится в усилиях свободного роста. Ликом духовного Подлинника себя может быть фигура и основателя религии, и героя, и вождя, и наставника, и даже литературного героя. Множество самых разнообразных фигур служили и служат человеку теми вехами образа себя, по которым он продвигался к вершинам уподобления совершенному Образу.

Видов свободного роста много. Мы еще не знаем, как их различать. Их можно квалифицировать и по Лику Подлинника, к которому стремится свободный рост, и по той духовности, которую свободный рост преимущественно выделяет, и по тактике движений свободного роста. Каждому религиозному или субрелигиозному течению в человечестве соответствует своя стратегия и тактика, свои особенности и усилия свободного роста, свое знание Лика Подлинника и свое чувство той высшей точки, на которую желает встать душа или которой она желает быть причастна. Эта же высшая точка дает основание для Веры и задействует Веру в душе.

Мы не ставим перед собой задачу изучения и осмысления какой-либо религии или религии вообще. Мы пытаемся осмыслить душу человеческую, ее назначение и ее устроение. От того, как в том или ином учении структурно решен душевный мир человека зависит и решение общего вопроса смысла (назначения) человеческой жизни, и ответ на основной практический вопрос: как нужно человеку жить и как ему прожить свою жизнь.

Под понятием «душа» в обиходе понимают не какой-либо элемент Структуры или ее часть, а весь внутренний мир человека, то есть всю его Структуру.

Душевный мир человека связан или содержит в себе какую-то высшую точку, которой он как бы принадлежит и на которую душа в пределе желает встать. Душа человека в состоянии подняться на высшую точку себя, обозреть самое себя и с этой высоты судить себя.

Способность судить себя с высшей точки в себе называют совестью. Когда я сужу самого себя судом совести, то надо зажмуриться или специально извернуться, чтобы уверить себя в том, что судят меня во мне без меня или из источника надо мной.

На некоторую высшую точку себя душа подымается в момент, когда узнает или проясняет новую (для себя) истину. Без такого, переживаемого в откровении мгновенного подъема не может быть рывка в постигновении истины.

Чтобы покаяться, душе необходимо встать столь высоко, чтобы обозреть себя целиком. Покаяние возможно тогда, когда сверху как бы обозреваешь свою душу, с вышины видишь ее малость, низость, ничтожество.

Ровно так же, чтобы быть искренним, надо с высоты себя увидеть обман себя и побуждать себя не поддаваться ему. Я способен не только на искренность, но и на саморазоблачение, стыжусь самого себя и сознаю свое ничтожество.

Духовное страдание – одно из самых продуктивных состояний для свободного духовного роста. В таком состоянии ищешь встать на высшую точку себя, с высоты ее обозреть всё в себе и вокруг себя и тем разрешить духовное страдание. В духовном страдании предчувствуется радость избавления от него на вершине, которая ощущается на горизонте себя и манит. До нее – рукой подать, нужно напружиниться и одним рывком достичь ее. Уже представляешь себя на вершине, но занять ее, взмыть на высшую точку себя так и не удается. Она остается недоступной и ускользает. Отчего же?

Высшая точка себя (например, фрейдовское «сверх-Я») существует только для обыденного сознания. Человек, способный на свободный духовный рост, рано или поздно достигает такого уровня духовного сознания и самосознания, что постигает: одним мощным усилием подняться на высшую точку внутри себя нельзя потому, что такой точки в душе твоей нет, что это не точка вовсе, не вершина на горизонте душевной жизни, а целый пласт ее, в которой можно перенести себя. То, что казалось точкой, каплей, оказывается водопадом, разливающейся рекой, на берегу которой ты жил до сих пор. Ты и раньше омывался ею и входил в нее, но казалось, что ты ходишь всегда по сухопутным событийным дорогам, на которых только и совершается жизнь. Моменты погружения в реку высшей душевной жизни представлялись моментами выпадения из всегдашней колеи сухопутной жизни, особыми и приходящими состояниями ее. Пласт высшей жизни заявлял о себе потребностью встать на вершину себя, звал к себе, но ты прежде не понимал этот язык. Теперь постигаешь, где вершится духовная работа, к которой подталкивали духовные страдания.

Представления о высшем (духовном) и низшем (психофизиологическом) пласте душевного мира человека непосредственно возникают и при сравнении человека и животного.

Каково положение этих душевных пластов друг относительно друга в человеке? Кажется, что они то сходятся, то расходятся, иногда борются друг с другом, в другие моменты взаимопроникают, сливаются, перекручиваются, в третьи – разъединяются, существуют параллельно. Трудно поймать момент, чтобы всего себя погрузить в чистые высшие воды, не пересекающиеся с мутным потоком низшей жизни.^*) И совсем нельзя всегда жить духовной жизнью.

В процессе духовного роста человек достигает духовной зрелости и тогда постигает, что два пласта эти не пласты вовсе, а две разные души: самобытийственная низшая душа и самобытийственная высшая душа. Духовный рост это всегда усиление, обогащение, увеличение веса и значения высшей души. Представление о высшей душе достигается не иначе как в опыте свободного духовного роста. В разных религиях опыт этот зафиксирован в понятиях пневма, нешама, буддхи, духовное существо, внутренняя Божественность, Божественная искра или дух. Высшая душа – «Божественая доля свыше» (Иов. 31:2) в человеке.

Но если все же считать, что душа в человеке одна, то неизбежно стремление раскрыть то, что в истоках души, в подсознании, в бессознательном (додушевном) состоянии или в экзистенции, – найти то, что, по сути, заменило бы высшую душу, взяло на себя ее роль в человеке: будь-то воля к власти, воля к жизни, воля к смерти, просто воля, либидо, сам разворачивающийся дух, дух жизни, коллективное бессознательное, психическое существо и прочее и прочее.

Если душа в человеке одна, то в поисках рабочего места внутреннего мира человеку необходимо искать то, что "над" ним, что "под" ним, что "сбоку" от него, то есть что "вне" его. Вынесенное из внутреннего мира человека главное дело его жизни требует привлечения потусторонних сил и побуждает к поиску их. И человек занят не делом жизни, не назначенной ему духовной работой, а поиском каких-то сил, начал или инстанций, которые на правах ведущих должны исполнять вместе с ним (или за него) его дело жизни.

Если признавать существование только одной души, в которой идет борьба духа с плотью, то такую ситуацию человеческой жизни надо решать либо в пользу психофизиологической жизни (сколь угодно расширяя ее границы), либо в пользу духа, – в аскетизме, скажем, или приемами особых телесных или психических тренировок.

Да, все дело в том, как в том или ином учении структурно решен человек. Человек любой духовной культуры, осознав присутствие высшей души в себе, склонен определенным образом решать задачу своей жизни. Он ищет рабочее место внутри себя не в том, что "над" или "под" душою, а где-то "между" высшей и низшей душою. Для того чтобы, скажем, стать несмертным или получить благо высшей жизненности, надо как можно полнее, шире и глубже взрастить свою высшую душу (или внедрить себя, своё "Я" – в высшую душу), полнее задействовать ее в себе, предоставив низшую животную душу ее земной участи.

В существовании высшей души в Структуре читателя этой книги может убедить знакомое ему и неустранимое недоумение от того, что большинство людей живут как бы без нее, с невыявленной высшей душой, в духовной пассивности, невразумительности, аморфности.

Высшая душа далеко не всегда проявлена в человеке (для чего обычно нужен труд и труд) и даже не всегда видна в глазах его. Но она – не подарок некоторым за веру или особые заслуги. Высшая душа есть в человеке, неустранимо содержится во внутреннем мире человека.

Человек добр и мудр не по природе, а в силу участия высшей души в его внутреннем мире.

Высшая (глубинная) душа есть носительница истинной и несмертной жизни. Низшая (животная) душа – носительница смертной земной жизни. Само это противопоставление двух душ еще не решает проблему строения Структуры человека, но уже закладывает основы учения о человеке и в конечном счете определяет общий взгляд на стратегию прохождения человеческой жизни.

Если в человеке две саможивущих души, то всё его дело в том, чтобы перенести центр тяжести жизни из смертной жизни низшей души в несмертную жизнь высшей души. "Спасти" человека, то есть ввести его в жизнь вечную, способна его же высшая душа. И чем полнее переносишь центр тяжести своей жизни в высшую душу, тем отчетливее видишь, что две души эти не только не вступают в борьбу, но чаще всего не сталкиваются.

Совесть гложет и тогда, когда человеку невозможно было поступить иначе, когда вроде бы быть не может претензий совести. Но носителю совести, то есть высшей душе, нет дела до того, что и как происходит или происходило с тобой и в каких обстоятельствах ты действовал. Совесть не считается с потоком действительности, не включена в него, это не ее сфера жизни; и она судит из одной души другую душу.

В акте покаяния я живу высшей душою и очистительно переживаю то, что совершил, когда жил низшей душою.

Низшая душа и высшая душа живут совместно, но по разным принципам. Низшая душа стремится к покою, гасит любые возмущения; ее закон – успокоение после возбуждения, неизменность после изменения, нуль в результате счета. Напротив, высшая душа стремится к постоянным переменам, переходам, взрывам, к постоянному ускорению процессов, к нарушению стационарности и спокойствия, к все большей и большей динамике своей жизни.

У высшей души есть своя воля. Это, например, воля, зовущая к отречению от блага низшей души, к самоотречению. Низшая душа есть тот «свой крест», который по Евангелию необходимо «нести». Это именно "свой" крест и "на каждый день" потому, что крест этот – своей низшей души, той, с которой живешь ежемгновенно.

Словам о несении креста своего в Евангелиях (см. Мф. Х,38-39;16;24. Лк.14;26-27. Мк. VIII,34-35) сопутствует мысль самоотречения, по которой следует "потерять душу", отречься от низшей души дабы "сберечь душу", высшую душу.

Высшая душа занята добыванием истины, которая не нужна низшей душе. Высшая душа и низшая душа входят в состав человека, но мало зависимы друг от друга. В каждой из двух душ течет своя жизнь, и течет по-своему. Каждая любит по-своему и мыслит по-своему. В высшей душе чувствуешь себя живущим совсем не так, как чувствуешь свою жизнь в низшей душе и как привычно чувствовать подавляющему большинству людей.

В полную силу высшая душа действует в редких людях. Она лишь намечена в человеке.

Низшая душа оживляется стремлением к достижению желаемого и охлаждается, добившись своего. Все побуждения низшей души не имеют цели и назначения превыше ее. Ее любовь, психически возбуждая и радуя, сама по себе ни к чему не ведет и потому рано или поздно изживает себя. Высшая душа любит иной любовью, к которой не приложимы понятия достижения, разряжения, охлаждения.

Высшая душа сознает жизнь в себе в нераздельности или единстве с другими высшими душами и Богом. Сознание нераздельности – характеризующая черта высшей души и ее состояние жизни. Любовь высшей души осуществляет со-жизнь, в которой центры жизни двух или многих складываются и образуют общий и единый центр, не отменяющий составляющие его центры. Это – высший тип жизненности, непосредственно доступный человеку.

Низшей душе, направленной на другую низшую душу, любить «как себя» нельзя. Животная личностность низшей души сознает свою жизнь в отделенности от других животных личностей. Сознание отделенности – характеризующая черта низшей души и ее состояние жизни. Любить как самого себя при таком сознании себя живущим невозможно. Любовь к ближнему как к самому себе обретает смысл только в жизнедеятельности высшей души.

Любить "как самого себя" в общем случае означает относиться с той же благожелательностью, с какой относишься к себе. Это не желаемое правило внешнего поведения, а заповедь, по которой человек стремится быть обращенным к другим людям своей высшей душой.

Внутренняя жизнь человека зажата между низшей и высшей душами и тяготеет то к одной, то к другой. Центр тяжести человека мечется между ними. От этих метаний – основное противоречие человеческой жизни, которое, по слову Толстого, состоит в том, что "человек хочет быть зверем или ангелом, но не может быть ни тем, ни другим". Противоречие это заложено в душевном мире человека и определяет побуждения его. Разрешение этого противоречия – в понимании того, кто есть человек и зачем он живет в этом мире.

Хозяин, удалившийся в Евангельской притче из Своего дома, – это Бог, который оставляет людей жить на земле. Слуги – люди. Таланты – их высшие души, оставленные Хозяином для прироста. Человек пущен в жизнь на рост и на вырост высшей души в себе. Духовный рост – рост высшей души – его основное дело в жизни.

Что такое духовная жизнь? Четко определить это, не определив прежде инстанции Структуры человека и работу этой Структуры, нельзя. Но в предварительном порядке скажем так.

Каждый человек непрерывно живет событийной жизнью, радуясь и страдая от того, что происходит с ним и в нем, веселясь или грустя, чего-то добиваясь или уступая или захватывая. Вся ежеминутная человеческая жизнь связана с переживаниями процессов жизнепрохождения. Но есть в каждом, хотя и урывками, другой род жизни, в моменты которой событийная жизнь остановливается и человек переживает само свое жизнепрохождение и то, что откликается на него во внутреннем мире.

Эта, так сказать, «вторичная жизнь» и есть духовная жизнь, поле которой не событийная жизнь, а то, что порождает событийная жизнь. Духовной жизнью живет высшая душа человека. В духовной жизни человек глядит на все, что происходит с ним и с другими, на свое и других жизнедействие со стороны и высоты высшей души, осмысливая и судя, но не в целях явить себя другим, а для себя, судя и постигая самого себя, себе удивляясь, себя стыдясь, а то и восторгаясь собою.

«В человеке два человека, – сказал как-то Лев Толстой, – один не настоящий, тот, которого обыкновенно считают собою: Федя, Л. Н., Ив. Ив., тот, который родился мальчиком или девочкой в русской, французской, дворянской, купеческой, крестьянской семье, у которого такие глаза, такой нос, которому столько лет. Это человек не настоящий, а настоящий тот, который живет в этом человеке и с каждым годом, днем, часом все больше и больше проявляется и все больше и больше получает власть над Л. Н., Ив. Ив и т. п.»(том 55 с. 268).

Если человек желает ясными глазами, зряче, смотреть на свою собственную жизнь, свою душу и свою судьбу, то он должен уяснить себе, что есть низшая душа, на которой обычно установлен центр тяжести жизни, и высшая душа, в которой установлен центр духовного тяготения. Человек знает в себе сразу обе эти души. Они-то и создают душевную напряженность, в которой живет человек и которая его так поражает.

Высшая душа и низшая душа вместе создают то напряжение внутри душевного мира, без которого не было бы собственно человеческой жизни. Это внутридушевное напряжение задействует силы свободного роста, которые производят человеком работу Бога – работу, совершаемую человеком по его сообразности Богу и в силу его подобия Ему.

Человек есть и ноша Бога и Его носильщик; и то, что производит работу и сама работа. Человек есть орган Бога.

Вместе со свободой увеличивать полноту жизни в себе человек обладает и другой, неведомой природному миру свободой: ускорять природный рост, все более и более активизировать самодвижение. Вся хозяйственная и технологическая деятельность человека пример такого ускорения и активизации.

Самодвижение — рост природный. Отталкиваясь от него как от первоисточника, человек на его основе создает новые, в каком-либо отношении более активные формы жизнедеятельности в природном мире. Не то важно, ускоряет он или не ускоряет природные процессы, а то, что он все более и более ускоряет свою собственную внешнюю жизнедеятельность. В конце концов эта его жизнедеятельность отрывается от Природы и превращается в Дело.

Делать дело не значит поддерживать свое существование. Делать дело значит всегда увеличивать то, что имеешь. Если ты рабочий по найму, то открой мастерскую или кафе, затем преврати мастерскую в завод, кафе в ресторан. Или стань мастером, потом начальником, потом директором. Если ты лейтенант, становись генералом. А можешь копить червонцы: сначала шкатулка, потом ящик, потом сундук, два сундука. Чего ради? Ради ощущения, что чем больше у меня в сундуке (или на погонах), чем большим я обладаю, тем тот, кто обладает — само мое «Я» — значимее и значительнее... Становясь богаче и богаче, или все выше продвигаясь по службе, или захватывая все большую власть, или всё больше и больше нагружаясь знаниями, или хотя бы собирая коллекцию, человек чувствует, что растет.

Человеку кажется, что когда он чего-то достигает и достигнет, то он сам кем-то становится. Внутри себя инсценируется духовное наслаждение состоянием псевдовосхождения души. Шаг за шагом что-то одолевая, накапливая или достигая, я чувствую, что с каждым новым шагом подымаюсь над собой, расту, и именно эта сила ложного роста движет мной в жизни. Сам азарт души, — каков бы и в чем бы он ни был, — вызван особым состоянием души, пристрастившейся к ложному росту.

Рост отчасти схож с воспитанием. Воспользуемся этим сходством для разъяснения некоторых видов роста.

Женщина любит своего мужа, отца своего ребенка и, воспитывая сына, имеет перед собой идеализированный образ его отца. Она видит в сыне зачатки того идеала человеческого совершенства, который она угадала и полюбила в его отце. Она старается воспитывать сына так, чтобы осуществить в нем угадываемый ею и ею любимый идеальный образ. Такое воспитание подобно подлинному свободному духовному росту.

Другая мать желает вырастить из своего ребенка что-то замечательное. В ее воображении мерцает популярный образ знаменитого журналиста, шоумена, бизнесмена, спортсмена, политика. Ей нужно, чтобы он казался тем, кто завладевал ее воображением или, на худой конец, отвечал тем ходячим представлениям о комильфотности, которое в настоящее время принято в обществе успешных людей. Это предполагает умение подделываться, выглядеть как бы умным, или как бы образованным, или как бы деловым. Цель ее воспитания — сделать отпрыска похожим на свою мечту. Такое воспитание подобно мнимому росту.

В третьей семье ребенком никто специально не занимается. Родители считают: что из него будет, то и будет. Пусть наш ребенок с ранних лет видит перед собой образец родителей и подражает нам. При успехе такого воспитания ребенок вырастает подобием своих родителей, с теми индивидуальными различиями, которые заложены в его натуре. Такое воспитание схоже с природным ростом, с самодвижением.

Родителям четвертого ребенка важно одно — чтобы он был более конкурентоспособным в предстоящей житейской борьбе: знал и умел как можно больше, был скорее других, умнее других, сильнее других. Они стремятся вложить в ребенка как можно больше всего — знаний, умений, навыков — только ради того, чтоб иметь их. Они не образовывают ребенка по высшему образу его «Я», в этом отношении они оставляют его неизменным, но прививают качества активности его «Я». Такое воспитание подобно ложному росту или, как еще можно называть его, суеросту.

Мнимый рост — мимикрия подлинного свободного роста и зиждется на нем. Ложный рост зиждется на самодвижении и есть процесс ускорения самодвижения. Но все же действительно переживается душою как рост. Мнимый рост двигает душою потому, что она принимает его за подлинный духовный рост. Мнимый рост — важный самообман души. Суерост — самостоятельное явление человеческой жизни, а не обман и не фикция. Делая карьеру или бизнес, никто не считает, что живет духовной жизнью. Напротив, знает, что живет жизнью, отличной от духовной. Но —заменяющей духовную жизнь.

Человек может, наверное, обойтись без мнимого роста, но не без суероста. Суерост нужен человеку в жизни, необходим ему по основам его чувства жизни.

И подлинный духовный рост — рост, и ложный рост — рост. Но первый есть рост лозы, которая приносит плод, второй же есть, как любил говорить Толстой, «торканье». По Далю «торканье» есть действие по глаголу «торкать» или «торкивать», что означает нечто «среднее между толкать и дергать, торкать туда и сюда, тормошить». Торканье – это заводить себе суету. В отличие от плодоносящей лозы торкание присуще растущей, но бесплодной ветви. Торканье есть пустой, бесплодный и в этом смысле ложный рост — рост, не приносящий плода. Поэтому-то в ложном росте нет нужды в различении главного от второстепенного, истинного от ложного и даже высокого от низкого.

Когда идут, не зная куда, когда ищут, не зная что, когда руководствуются второстепенным (ибо второстепенного много, а главное одно), когда в пути не нужна плодоносящая истина, тогда рано или поздно приходят к гибели.

Сыны ХХ века, насквозь пропитанного ложным ростом, приписали суерост природному миру, в котором такой рост — смертельное заболевание (рак, например). Идея конкурентной борьбы на выживаемость и всяческие преувеличения роли ложного роста в теории «эволюции» прозвучало — именно в наш век — правдоподобно.

Ложный рост это самопроизвольное увеличение активности самодвижения, а значит, и агрессивности. Современный человек живет в атмосфере конкуренции и борьбы. Теория эволюции и в Природе узаконила такой образ жизни (или, вернее, образ торканья). И все же: как умные люди могли поверить в само превращение низшего существа в высшее, то есть в то, что ложный рост переходит в рост духовный?

В реальной жизни рост подлинный, ложный рост и мнимый рост завязаны вместе и, сопутствуя друг другу, по отдельности нелегко различимы. Достигнутое подлинным ростом продолжает — как бы в сторону — развитие в ложном росте, по прямой. Так же как и в Природе, где добытое в естественном духовном росте высшее состояние (большая полнота жизни животного мира) развивается и упрочается в самодвижении.

Свое начало самодвижение берет с какой-либо точки духовного роста и продолжает его, его подменяя. Реальное жизнепрохождение человеческой души имеет вид «ломаной кривой», где подлинный рост сменяется ложным ростом и ложный рост включается в рост подлинный. И это нормально. Когда нет подлинного роста, идет суерост. Ложный рост неизбежно возникает при остановках подлинного роста, тоже неизбежных. Подлинный рост то и дело замещается ложным ростом. Время нашей жизни заполняется по большей мере такими замещениями. И вполне может создаться впечатление, что ложный рост создает скачок подлинного духовного роста.

На самом деле наоборот: часто нужно остановиться в жизни, остановить свой ложный рост, чтобы могло произойти ускорение духовного роста. Оно и понятно: низшая душа должна померкнуть перед высшей душой. Духовный рост возможен, когда в низшей душе остановилась деятельность ради деятельности.

Известно, что труднее всего объяснять простые вещи. Каждый из нас испытал или слышал о состоянии сознания неопровержимой бессмысленности всяческой деятельности людской. И для этого жить?! — спрашивает себя человек, ставя перед собою какое-либо дело. Почему-то считается, что этот вопрос о жизни возникает перед лицом смерти или перед сознанием неизбежности смерти, разрушающей смысл любой деятельности. Но такая остановка жизнедеятельности необходима для работы духовного роста; так что вопрос этот ставит в нас Тот, по заданию Кого мы работаем душою.

В вопросе о неуничтожимом смертью разумном смысле жизни упор делается не на слово «разумный» (как если бы вопрос этот ставил современный ученый) и не на слове «смерть» (как было бы, если вопрос этот был поставлен плотским человеком, желающим бессмертной жизни, при которой бессмысленность ложного роста и основанной на нем жизнедеятельности еще бы увеличилась), а на слове «смысл». Причем вопрос о смысле жизни ставится не за или против какого-либо взгляда на жизнь, не в утверждение и опровержение, а сам по себе. Упор тут должен быть поставлен не на отсутствии смысла жизни, соответствующего требованиям ума, а на сознании собственно беспричинной, пустопорожней, лжемотивированной и, значит, ложной жизнедеятельности. Вот это-то сознание и труднее всего передать людям. А казалось бы, чего проще.

Когда возникает вопрос смысла жизни, нельзя гнать его от себя как помеху для дела жизни. Он, верно, останавливает движение жизни. Это неприятно. Но вопрос этот — сигнал свыше и команда остановить ложный рост для начала свободного духовного роста.

Остановка ложного роста — уже пробуждение к духовной жизни.

Мотив жизни животного – самая жизнь. Указать на основной мотив всей жизни человеческой мы сможем во втором томе книги. Теперь же скажем, что духовной рост — вынужденный или свободный – включен обязательной составной частью в мотив всей и всякой жизнедеятельности человека.

Конечно, не каждое мгновение обеспечено мотивом духовного роста, есть и пустопорожние, рутинные моменты жизни. Они складываются в полосы и могут заполнять большую часть жизни. Состояние душевного мира некоторых людей таково, что они не имеют мотива духовного роста. Не имеют потому, что живут без мотива жизни, потому что жизнь их не мотивирована. Если немотивированной жизнью живут старые люди, то это и вердикт всей прожитой жизни.

На первый взгляд, человек, за редчайшими исключениями, занят в жизни чем угодно, только не заботой о росте своей души. Забота такая многим претит; им ненавистно само представление о необходимости душевного труда. Да и свободным каждый считает себя относительно себя же. По самоощущению своему всякий волен в своих душевных движениях и исходно (до определенной степени одухотворенности) не знает потребности совершать свободные душевные усилия.

Есть умные, тонкие и высокообразованные люди, вполне способные признать и оценить возвышенность мысли о работе роста, но не видящие оснований для подтверждения того жизнепонимания, по которому человек существует в Мире и нужен Богу только как работа и работник, посланный трудиться над своей душою. Все мы зависим от Бога и Ему обязаны, говорят они, кому-то особенно близка мысль духовного роста, кому-то нет, — но только во всякой душе, в каждом из людей не видно ясного мотива духовного роста, а значит, и нет данного свыше обязательного задания духовного труда на человеческую жизнь как таковую.

Опровергать или подтверждать в умозрении основополагающее значение работы роста души дело философа. Наша задача иная. Мы попытаемся взглянуть на нашу жизнь по-особому — с тем, чтобы дать понять читателю, как можно увидеть ее всю с точки зрения учения духовного роста.

Очертим круг людей, жизнь которых явно мотивирована духовным ростом, и потом будем расширять этот круг.

Каждый, кто стремится к совершенству, совершает в продолжение всей своей жизни специальные усилия направленного духовного роста. Достижение высшего состояния — идеальный, умозрительный мотив жизни, мечта и вдохновение; рост же — мотив практический и есть то, чем действительно движется душевная жизнь восходящего человека. Без этого мотива никакие направленные душевные движения были бы невозможны. Разумеется, людей свободного душевного делания совсем не много.

Душа способна расти к той «просветленности» сознавания, к которой стремится последователь Будды. В человеке может все больше и больше выявляться любовная духовность, приближающая добрую душу к состоянию агапической любви. Мощный духовный рост идет и в тех редких случаях, когда душа работает разумом и в ней все более проявляется Истина. Прибавим сюда же и порывы Веры, стремление души к самоусилению как таковой Веры в себе. Круг людей, жизнь которых движима столь высокими видами роста, если и не многочислен, то вполне заметен.

Этот круг значительно расширится, если мы к указанным видам роста добавим еще один — стремление одной высшей души к единению с другой высшей душою, и все большее и большее осуществление их душевной свитости и целостности. Такой рост мы называем сторгическим ростом. Сторгический рост – род духовного роста. Мотив сторгического роста наполняет жизнь многих людей, особенно женщин.

Во все времена жили люди, которые религиозно относились к своему телу и стремились выявить ресурсы Природы в обращенной к плоти стороне души. Мотив роста души от духа Природы включает в круг людей, живущих по мотиву роста, и индуистов на Востоке и язычников на Западе. Вспомните, что Олимпийские Игры в древности — не спортивные состязания, а сакральное действие, решающее, какую ступень природно-духовного совершенства достиг атлет. Некоторые люди с упоением растят и упражняют свое тело, находя в этом духовное наслаждение и духовное служение, без которого не знают себя. Можно вспомнить и о людях, основа душевной жизни которых — рост любования, все большее и большее принятие в себя Красоты, наибольшее наполнение ею своей души. Красота для таких людей то же самое, что для других Добро или Истина.

Все дети, начиная с трехлетнего возраста, обладают властной душевной потребностью духовного роста. Это, конечно, вынужденный рост. Ребячья душевная жизнедеятельность откровенно мотивирована духовным ростом, стремлением созревать, увеличивая полноту души и полноту жизни. Впоследствии ребенок переносит центр тяжести жизни в тело, и духовный рост подменяется потребностями природного роста, самодвижения в созревающей плоти. Но первые пять-шесть лет жизни душой ребенка в основном движет духовный рост.

Нужно ли относить к кругу людей, жизнь которых движима мотивом роста, тех, кто посвящает себя росту других и в этой службе для роста другого полагает всю свою жизнь? Я думаю, что нужно, так как, служа собою росту тела и души ребенка, родители, мать особенно, действует в силу правящей ею душевной потребности, заставляющей переносить себя в своего ребенка. Мать душою растет в ребенке и рост ее останавливается, когда дети вырастают. Тогда женщина ждет внуков, — чтобы вновь душевно расти с ними, вновь наполнить их ростом свою жизнь. Мы не совсем ясно отдаем себе отчет в том, что женщиной правит не столько животный инстинкт материнства, сколько душевная потребность параллельного роста в ребенке и вместе с ним. Эта духовная потребность изначальна в человеке и только затвердевает в материнском инстинкте женщины.

Мы бегло перечислили основные виды подлинного роста и уже можем заметить, что мотивом подлинного роста обеспечивается жизнедеятельность немалого числа людей. Но кроме подлинного роста есть и рост мнимый, и рост ложный.

Огромное число людей принимают движения мнимого роста в себе за движения подлинного роста. В наше время сфера мнимой души, куда люди переносят свой душевный мир, огромна и состыкована со всеми сферами жизни. В симбиозе мнимого и подлинного роста живет, наверное, половина человечества. Другая половина живет в симбиозе мнимого, подлинного и ложного роста или же движима мотивом мнимого и ложного роста. Если бы мы смогли убедиться, что в основе активности жизнедеятельности по ложному росту лежит все тот же мотив духовного роста, то тем самым включили бы в круг движимых духовным ростом бесспорное большинство людей.

Есть боль тела, страдания плоти, есть боль чувств и желаний, страдания душевные, и есть боль сознания, страдание духа, духовные страдания. Телесные страдания можно подавить терапевтически и перенести волею. Душевные страдания можно перетерпеть. Но у человека нет такого средства, которое помогло бы ему выдержать страдания духовные.

Уколы совести можно попытаться анестезировать, обманув совесть, но терпеть их нельзя, — они не для того предназначены. Муки совести — это боль сознания ответственности за себя перед тем, кто в себе выше себя; муки совести означают рост и приращение жизни души, то есть дело, в котором человек свободен. Иначе мучительны страдания стыда, бесчестия и позора, духовные страдания личности. Они столь мучительны потому, что оставляют человека без блага «Я», стремятся уничтожить его чувство жизни в своем благе. Это переживание утраты чувства жизни «Я» схоже с переживанием смерти. Именно — смерти человеческого в человеке. Ведь без чувства жизни в благе себя человек остается только с чувством жизни блага себе и тем превращается в человеческое животное.

Говорят, что человека в аду мучают страданиями совести. Наверное, имеется ввиду наказание позором. Не подумайте, что это наказание легкое. Вообразите, что все то стыдное, что вам случилось совершить в жизни, вдруг стало из сокрытого всем открытым; и никак нельзя отговориться, затушить, запутать дело, оправдаться как-то или встать в позу. Остается одно — терпеть. Но и этого нельзя — нечем: сама стойкость перед духовными страданиями невозможна. Страдания эти по своей сути непереносимы.

Человек не защищен от духовных мук способностью переносить их. И вырвать, уничтожить тот орган, то место, которое болит, — высшую душу свою и свое «Я», — невозможно. Так что единственное средство хоть как-то утишить духовную боль это одурманивать себя. Чем и занято подавляющее большинство людей.

Страдания совести или позора не самое мучительное, что приходится испытывать душе человека. Например, духовные страдания разрыва с другой душою не менее остры и безысходны. Не менее мучительны и страдания разума, погруженного в атмосферу лжи. Но есть среди духовных страданий одно, наивысшее страдание, столь огромное, что человек вообще не в состоянии его вынести и потому никогда не допускает себя до него. Страдание это сидит в каждом из нас, но только редчайший оставался с ним один на один и испытал его.

Вдумчивые люди всегда чувствовали, что в толстовских «Записках сумасшедшего» сделана редкая попытка заглядывать в такие темные углы души, куда заглянуть обычным людям не удается.

Толстой начинает с раннего детского воспоминания, когда няня его и брата укладывала спать; и как хорошо, ласково, любовно им было, и как вдруг вбежала экономка и стала кричать на няню, и няня стала тоже кричать в ответ. «И мне становится больно, — помнит Толстой, — и страшно, и непонятно, и ужас, холодный ужас находит на меня, и я прячусь с головой под одеяло». В надышанный теплотой, добротой и любовью мир вдруг ворвалось что-то, что смяло и разорвало любовь и мир, что-то страшное и непонятное, что застлало свет и превратило свет в тьму. Ужас. Холодный ужас. И хочется зарыться под одеяло или биться от боли головой об стену.

Опыт такого духовного страдания знаком почти всем. Особенно жгуче его испытываешь в ранней юности. Ужасает поруганность и возможность легкости надругания над чистым, светлым, высоким. Причем сила зла, которая производит темное действие, вовсе не стремится специально затушить пламя, опоганить, исчернить. Скорее, это какая-то посторонняя духу сила, которой — и это-то ужаснее всего — все равно. Она гасит Свет не потому, что он ей враждебен (тогда ужаса не было бы, не было бы и такого страдания), а потому что Свет безразличен. Самое высшее и святое в жизни эта слепая и равнодушная сила рушит походя. То и дело люди сталкиваются с этим холодным злом духовного равнодушия и страдают от него. В юности, покуда оголены душою, страдают больше, потом притерпеваются или учатся ограждать себя от него.

В продолжение всей жизни душевно тонкий человек болеет и мучается, когда невесть откуда духовное равнодушие врывается в него и губит минуты жизни. Однако заметьте: врывается откуда-то — извне. Мы чутко страдаем от духовного равнодушия, идущего извне, со стороны. Но кому приходилось хоть раз в жизни испытать и пережить страдания духовного равнодушия, идущего изнутри, от самого себя, из души своей? Это и есть то наивысшее духовное страдание, которое всегда сидит в душе и которое всякий, не только душевно тонкий человек, не в состоянии вынести.

Летом 1869 года Толстой поехал покупать имение и по дороге остановился в Арзамасе. Тут-то с ним и произошло то, что потом он и за ним его читатели стали называть «арзамасским ужасом». Лев Николаевич задремал и проснулся: «стало чего-то страшно». Он искал причину. Но причины для страха не было. Пришла мысль, что он тут, в чужом месте умрет. «И мне стало жутко». Пробовал развлечься разговором, но охватила такая усталость, что он прилег и задремал. И опять пробудился в тоске и тревоге. Зачем я тут? — его первая мысль и недоумение. «Куда я везу себя?» Куда убегаю? «Я убегаю от чего-то страшного и не могу убежать. Я всегда с собою и я-то и мучителен себе. Я, вот он, я весь тут... А я-то, я-то надоел себе, несносен, мучителен себе. Я хочу заснуть, забыться и не могу. Не могу уйти от себя.»

Он вышел из комнаты и попытался разобраться, что происходит с ним, от чего ему так страшно и такая тоска и тоска. И опять пришла мысль о смерти.

«Мороз подрал меня по коже. Да, смерти. Она придет, она вот она, а ее не должно быть. Если бы она мне предстояла, я не мог бы испытать того, что испытывал, тогда бы я боялся. А теперь я не боялся, я видел, чувствовал, что смерть наступает, и вместе с тем чувствовал, что ее не должно быть. Все существо мое чувствовало потребность, право на жизнь и вместе с тем совершающуюся смерть. И это внутреннее раздирание было ужасно... Ничего нет в жизни, а есть смерть, а ее не должно быть».

Ко времени «арзамасского ужаса» Толстой уже знал, что как таковой смерти по вечности жизни истинной нет и не должно быть. Тогда же, в Арзамасе, он явно чувствовал «совершающуюся смерть» в себе. То не был знакомый каждому страх смерти, во всяком случае, не страх того обрыва жизни, которого так боятся люди. Он страшился чего-то такого, что объяснить нельзя, – смерти при жизни. Более того, он в себе чувствовал смерть при жизни, и это знание и чувство доставляло ему то страдание, которое он запомнил навсегда.

«И тоска, и тоска, такая же духовная тоска, которая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать... Рвется что-то, а не разрывается».

Герой «Записок сумасшедшего» «страдал невыносимо»: еще при жизни «мучительно разрывалась душа с телом» — образ высшей степени духовного страдания, страдания за умирающую жизнь, которая не есть смерть в общепонятном смысле слова, но переживается смертью. «Смерть при жизни» это смерть высшей души при жизни низшей. Ужас арзамасского состояния в том, что в высшей душе нет никаких духовных движений, нет даже поползновений их. Лишь «мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровная и спокойная злоба на себя и на то, что меня сделало». Внутри себя, в своей высшей душе — полная пустота и оттого сам «несносен, мучителен себе». И забыться, уйти от такого себя нельзя. Убегаешь от своего пустого Я и убежать не можешь. Есть от чего сойти с ума.

«Арзамасский ужас» — состояние, лишенное каких-либо духовных движений жизни. С такой немотой духовного равнодушия внутри невозможно жить. Но вот что интересно: то, что описал Толстой, знакомо, во всяком случае может быть понятно всякому, хотя мало кто реально переживал это состояние. Почему же? Вероятно потому, что мы знаем «арзамасский ужас» в себе, но бессознательно отдаем себе отчет в невыносимости духовного страдания такого рода и потому сами никогда не допускаем себя до него, не выдерживаем его и его не терпим. Мы загодя боимся его. А когда случается нечто похожее, то, нам кажется, из нас вылезает подноготная темень существования.

«Арзамасский ужас» – это ужас сознания реальности того, что в высшей душе все недвижно, в застое, мертво, что внутри меня, в той точке, на которой выстроено «Я», ничего нет, пустота, не-жизнь, духовная невесомость. «Арзамасский ужас» — наиполнейшая остановка высшей души, ее смерть при жизни. Такие остановки, только неполные и ослабленные, — рядовое явление в жизни. Это знакомые всем муки сознания внутренней неполноценности, самозакабаленности, сжатости, несвободы, паралича или умаления жизни в себе. Или хотя бы чувства тоски жизни, которое регулярно пытаются опоэтизировать. Все такого рода переживания своей духовной несостоятельности более или менее схожи с состоянием парализованности страхом смерти, так как эти состояния действительно вызваны прекращением работы того, что составляет жизнь человека. Как человек отгоняет страх смерти, так он гонит сознание духовного вакуума в себе, остановки высшей души. Но этого-то как раз и не нужно ему делать.

Опыт «арзамасского ужаса» — ужаса полной разодухотворенности высшей души и «тоски смертной» — уникален. Состояние остановки высшей души — явление обычное. Я даже думаю, что повседневное. Что ни день высшая душа наша, входя в состояние остановки, подает нам сигнал катастрофы или, по меньшей мере, сигнал тревоги за исполнение нами нашего высшего назначения в жизнепрохождении, за исполнение Воли Бога в нас. Сигнал этот воспринимается людьми когда духовной болью, или ломотой, или просто душевной неудовлетворенностью, которую они тотчас стремятся удовлетворить.

Все люди знают, как делать это.

Что если свести до минимума финансовую и престижную заинтересованность человека делать Дело? Перестанет ли он быть деятельным? Такой эксперимент Историей ХХ века поставлен в Советском Союзе, и хотя из деятельности многих людей были изъяты главные рациональные мотивы далеко не все из них предпочитали бездеятельность мало и плохо оплачиваемой деятельности. На каждом предприятии, в любой конторе, в Москве ли она или в райцентре, всегда были люди, работающие или суетящиеся в полную силу (другое дело, с какими хозяйственными результатами). Еще больше их было в конструкторских бюро и научных учреждениях. Если бы они снизили свою активность вдвое, то и тогда остались бы при том же заработке и на том же месте. Особо одаренных людей можно понять: им нужно реализовать свои способности (хотя зачем же этому посвящать всю жизнь?) А остальные? Побуждений разных много, но явного мотива, который покрывал бы трату энергии их жизни, нет. Они действовали по внутренней потребности, то есть мотиву вполне иррациональному. Но тем не менее, столь властному, что, почему-либо оставшись не у дел, человек мучительно страдал, не знал, куда девать себя и, бывало, умирал.

Все мы не столько живем, сколько во что-то деваем себя. Это хорошо понял под конец жизни Герцен:

«Наша жизнь — постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас. Как только человек становится на свои ноги, он начинает кричать, чтобы не слыхать речей, раздающихся внутри: ему грустно, — он бежит рассеяться; ему нечего делать, — он выдумывает себе занятие; от ненависти к одиночеству он дружит со всеми, все читает, интересуется чужими делами, наконец женится на скорую руку. Кому и такая жизнь не удалась, тот напивается всем на свете: вином, нумизматикой, картами, скачками, женщинами, благодеяниями, ударяется в мистицизм, налагает на себя чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, чем какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри его. В этой боязни исследовать, чтобы не увидать взор исследуемого, в этом искусственном недуге, в этих поддельных несчастьях, усложняя каждый шаг вымышленными путами, мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепости и пустяков, не пришедши в себя».

Такие истины доносить до сердец неблагодарно, да и опасно. Люди вполне могут объявить их автора «отравителем колодцев жизни», как это уже было (Бердяевым и другими) сказано о Толстом.

Как только кончилось детство, мы бежим и бежим от себя; но «преследуют, пугают нас» не угрызения совести — не ее возвышающие уколы Герцен, видимо, имел ввиду, — а другое, жуткое духовное страдание; «какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри» нас, пугает и гонит нас, а мы боимся ее исследовать, «чтобы не увидать взор исследуемого» и, еще более, Исследующего.

Истина эта: моя высшая душа недвижна, невесома и пуста. Перефразируя Ивана Карамазова, можно сказать, что у человека нет заботы мучительнее, чем забить в себе всегда сидящий в нем холодный ужас погашения высшей души. Один из главных мотивов, которые ежемгновенно гонят человека по жизни, есть его стремление прикрыть в себе свое духовное равнодушие, заглушить в себе тот сигнал катастрофы, который подает о себе высшая душа. Мы воспитываем детей для Дела, зная, что без него они будут страдать в жизни.

Лучше всего прикрыть себя в мнимом росте или ложном росте. Но в ложном росте надежнее. Он и доступнее. Его сфера — вся та суета, азартность, дурман и жадность бега по жизни, которым люди переполняют свое краткое существование. Ложный рост усиливает яркость звучания «Я», дает острее переживать себя и тем, подменяя жизненаполненность, не пускает наружу духовное страдание высшей души, лишенной духовного роста.

Для многих людей самое тяжелое состояние — ничегонеделание. Тяжело оно не потому, что в человеке существует благая потребность Дела, а потому, что незамутненное ложным ростом духовное страдание погашения высшей души не дает скрыть от себя свою высшую душу и вселяет ужас и тоску. Вот почему вместо лозы мы так страстно растим торканье. На это нас, как ни странно сказать, толкает духовная необходимость.

До эпохи политкорректности по миру ходил знаменитый анекдот о белом и негре. Проходящий белый спрашивает дремлющего под пальмой негра, почему он сидит в рабочую пору. «Зачем работать?» — удивляется тот. «Надо заработать деньги», — разъясняет белый. «Мне деньги зачем?» — говорит негр. Белый разъясняет, черный опять спрашивает «зачем?» и т. д., пока не оказывается, что все то, что белый желает достичь работой, негр уже имеет без дела, дремля под пальмой. Анекдот этот, какой бы смысл ему ни придавать, отражает простой факт: белому дело нужно, и он без него не может, черному же работа не нужна, так как пропитание негра — на пальме, под которой он сидит. Но белый ищет избыточной хозяйственной деятельности и в отсутствии потребности ее даже склонен видеть органический недостаток человеческого развития. И в чем-то прав.

Сидящий под пальмой «естественный человек» гармоничен, то есть исповедует не менее и не более того, что знает, знает ровно столько, сколько сознает, любит, как может любить его душа, не стесняется себя и других, делает, что ему нужно, и не чувствует внутри уколов. В душе его нет свойственного белому человеку напряжения между назначениями центра духовного тяготения высшей души и установлениями центра тяжести жизни низшей души. Оттого он так спокоен и невозмутим. Спокойствие и невозмутимость какого-нибудь индейца, горца или кочевника по пустыне — не от полноценности «естества», как некоторым кажется, а от отсутствия «томления духа» в его душе, от того, что душевный мир его лишен рабочего напряжения.

Мы называем одухотворенным человека, обладающего большей полнотой жизни. Но есть полнота жизни даруемая (обычно эйфорическая и мнимодушевная) и полнота жизни рабочая. Последняя предполагает достижение еще большей полноты через труд души. Такая полнота всегда трудна душе. Чем человек одухотвореннее, тем отчетливее разрыв между его высшей и низшей душою и, значит, больше напряжение, распирающее душевный мир его. Духовный рост не утишает, а накаляет, нагнетает напряжение и духовное страдание. И это законно: нагнетание рабочего напряжения душевного мира и усиление взрывоопасности духовной жизни, словно роженицу, напрягают человека на родовые схватки, распаляют и загоняют его на дорогу к той высшей точке, где эта напряженная ситуация вроде бы должна разрядиться.

Чем ближе к этой высшей точке, тем больше ускорение духовного роста, тем шире разрыв между высшей и низшей душою, тем накаленнее внутридушевная жизнь и тем сильнее сигнал катастрофы, который в духовных страданиях подает высшая душа. Чем на более высокой ступени духовного развития стоит человек, тем отчетливее он чувствует опасность духовных страданий, которая дежурит в нем. И тем необходимее ему деятельность прикрытия. Работа, деятельность, Дело нужны более тому, кто более духовен, кто острее чувствует опасность духовного страдания и вынужден, подстегиваемый ею, ускорять движения жизни в ложном росте. Вот отсюда-то, надо думать, технологические успехи западного человека.

Испытать «арзамасский ужас», состояние дыры души может только достаточно одухотворенный человек, не утративший тяги духовного роста. Этот холодный ужас тоски смертной забыть нельзя. Легче не допустить себя до него. Что и делается в усилении активности внешней жизнедеятельности, в суете ложного роста. Правду сказал пророк: всё, вся внешняя жизнь — суета сует от томления духа.

Томление духа — нормальное состояние растущей души. Следовательно, и ложный рост явление нормальное. Он не только неизбежен, но в определенных масштабах и в определенной области законен. Законная область ложного роста — мир вещей, а не мир людей. Деятельность прикрытия по природе своей должна быть, видимо, обращена на вещь. Ибо она порождена и подстегнута стремлением сокрыть от себя свое духовное равнодушие и уже по одному этому совершенно слепа.

Суета жизнедеятельности по слепоте своей не должна бы забредать в мир людей хотя бы потому, что она неизбежно начинает орудовать с людьми, как с вещами, только обладающими особенными свойствами, которые для успеха Дела надо учитывать и использовать. Такова не только политическая или экономическая деятельность, такова и любая другая деятельность ложного роста, имеющая человека предметом своего внимания. Например, нынешняя наука о человеке изучает предмет свой как живую вещь, ищет в нем такие же, как и в вещи, законы и культивирует при изучении такое же отстраненное, холодное, как к вещам, отношение. И потому деятельность науки о человеке, сколько бы она ни была осторожной и предусмотрительной, рискует в конечном счете быть ничтожной или вредной. То же самое любая внешняя деятельность, направленная на человека. Никакая из этих деятельностей не имеет критерия определения блага человека, и потому не в состоянии хотя бы оценить ценность или вред того, чем она занимается.

Одно из ближайших последствий суеты прикрытия, действующей в мире людей, есть искусственное разжигание в результате этой деятельности разнообразных телесных и психических похотей. Природные потребности легко насыщаемы; ненасытны похоти (особенно душевные), которые надо как-то удовлетворять, что только их еще более разжигает. Так возникает еще один мотив для торканья, вторичный к основному и из него вытекающий. Первоисточник «суеты сует» такого рода — тоже духовная необходимость.

Дело, суета, ложный рост — один из способов прикрыть в себе духовное равнодушие, убежать от него в себе. Этот способ пригоден в основном для людей активных, каких все же меньшинство. Для всех остальных пригоден другой способ — развлечения. Этот способ разрешения душевного напряжения становится главенствующим. Зрелища и игры в прежние времена были постоянно доступны лишь узкому кругу людей. Теперь же — только включи телевизор закажи компьютеру, или сходи на стадион, на митинг, в кино, на выставку, рассейся за картами, домино, газетами, ну а прискучило — путешествуй, набирайся впечатлений, которые изолирующим слоем покроют душу и не дадут пробиться наружу сигналу катастрофы. Без всех этих ежедневных развлечений и отвлечений многие из современных людей уже чувствуют внутреннюю пустоту, напоминающую пустоту дыры души «арзамасского ужаса». Но допустить его в себе нельзя и современный человек требует развлекательности не только от цирка, кино или театра, но и от классической литературы, к которой еще вчера относился серьезно.

Есть еще один способ укрытия себя от духовного страдания остановки души. Пустота духовного равнодушия схожа с сознанием одиночества. И, чтобы приглушить его, человек заводит знакомства, стремится на люди, в гости или собрания, к общению того или иного рода, занимается чужими делами или женится, лишь бы жениться, как то заметил Герцен. В общении с себе подобными низшей душе легко выпячиваться, застилать высшую душу и тем гасить рабочее душевное напряжение. Этот способ оглушения души очень тонок, так как без самого по себе общения нельзя жить.

Самый же грубый способ глушения опасности духовного страдания, это, конечно, водка, табак, наркотики. Толстой, посвятивший этому вопросу специальную статью, доказывал, что применение этих средств псевдорасковывает душу, освобождает человека от его внутреннего судьи и критика (отсюда такая «легкость» при курении или опьянении), усыпляет то начало в душе, которое удерживает размах и произвол ума и чувств в ней, — распускает, «распущает» душу, и по слову Льва Николаевича, «сбивает с людей верхи мыслей и чувств, самый главный и нужный цвет разума. От этого видишь людей, которые могут служить, писать книги, производить художественные вещи, но не могут понимать самого главного: смысла жизни, и даже полагающих, что этого совсем не нужно. Какие-то духовные кастраты» (54,93).

Необходимость прикрытия духовного равнодушия в себе зависит от степени одухотворенности человека. Быть может, негру под пальмой и не нужно особенно стараться забить сознание духовного равнодушия в себе. Но это вовсе не значит, что темные силы из «дыры души» отказались действовать в нем. Даже у младенчески духовного человека они могут объявиться в любой момент. Что тогда?

Почти в каждом из нас постоянно трудятся как силы свободного сознания, так и силы несвободного сознания (в числе последнего: сознание природной жизни в себе, сознание интерпсихической подвластности и прочее). Одни люди знают в себе и действие свободного сознания, и состояние его утраты, его замены на несвободное сознание. Когда свободное духовное сознание непосильно душе, тогда она отключается от него и нуждается в прикрытии и в подмене того или иного рода. Среди нас есть и другие люди, живущие практически только в состоянии духовной несвободы, в котором душа работает одним несвободным сознанием. Им необходимо духовное прикрытие тьмы равнодушия, но удовлетворяется эта их потребность куда легче. Состояние духовного равнодушия угрожает и тем и другим, тем и другим непереносимо. Жить с ним они не могут. Но есть среди нас еще и третий, совершенно особенный разряд людей, на который нельзя не обратить внимания.

Ясно, что в состоянии «дыры души» человек полностью лишается сознания и сил духовной свободы. Но он — вот что важно — и не входит вместо него в состояние духовной несвободы. «Арзамасский ужас» — не от обессиливания и ликвидации свободного сознания, не от подмены свободы духа на несвободу духа. «Арзамасский ужас» это полное разодушевление человека, предельное духовное обнищание его, стирание как свободного, так и несвободного духовного сознания, своего рода «освобождение» всего душевного мира от власти и силы духа как такового. Эту-то злую вольность разодушевленной души и почувствовал в Арзамасе Лев Толстой. Ему было «мучительно сухо и злобно, ни капли доброты я в себе не чувствовал, а только ровную, спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало».

Темный блеск жизнеощущения сухой, ровной и спокойной злобы мы часто видим на лицах в уличной толпе и невольно страшимся этих лиц. И они знают это, принимают жуть своего вида за признак своей силы. Они переполнены «злобой на себя и на то, что их сделало». Они — носители Зла, всегда ждущие того дня, когда можно будет явить себя и совершить злое. Они живут ради своей злости на себя и на То, что их впустило в этот Мир. И ими тоже движет «арзамасский ужас», но не так, как всеми нами. Конечно, им нужно и одурманивание, и развлечение, Дело даже — но только для того, чтобы смочь дождаться своего часа. Они ждут его всегда и всегда готовы к нему. Что же надо совершить им в этой жизни?

Не станем углубляться в дьявольские тайны разодушевленной души, не чувствующей бездну духовного равнодушия в себе. Прежде всего, важно отметить, что такие люди, люди, для которых духовное равнодушие есть основное, «нормальное» состояние жизни, существуют в человечестве. Что им нужно от нас и от себя? Ничего. Они пришли сюда затем, чтоб погибнуть от своей ровной злобы, изойти в холодной ненависти, спокойно гася Свет в себе и во всем, где Свет светит. Они совершают духовное самоубийство — это их потребность, их «призвание» на жизнь, их главная нужда и задача в Мире. Выходя из существования, они желают Миру тьмы и возвещают ее ему. Поэтому им мало убить мужа и изнасиловать его жену и дочь, им нужно, чтобы перед смертью муж видел как насилуют их. Зачем? Просто так! По одной вольности зла в себе, по той самой злобе на себя, по презрению ко Всему и всем, по «праву на бесчестие» и представившейся возможности это право осуществить на практике. Вот мотив их жизни, тоже идущий от «арзамасского ужаса»...

Итак, мы начали с высших проявлений духа в человеке и дошли до самых низших, уже дьявольских ступеней его. И везде мы видим один и тот же мотив человеческой жизни, действующий положительно или отрицательно. Мотив этот — духовный рост или отсутствие его, духовное равнодушие.

Положительный мотив жизни человеческой — увеличение полноты жизни от действительного ускорения духовного роста души. Таковыми могут быть разные типы духовного роста. Мы выпущены в земную Обитель, дабы в духовном росте добывать полноту жизни кто как умеет: разумом, любовью, единением, верой.

К положительному мотиву жизни (положительному не оценочно, а по стратегии действия) надо бы отнести и мимикрию подлинного роста — мнимый рост. Однако он все более и более используется для деятельности прикрытия и самоодурманивания, то есть работает в качестве отрицательного мотива жизни.

Положительный мотив жизни — духовный рост. При уклонении от духовного роста в человеке действует этот же мотив, но отрицательно. Действие отрицательного мотива жизни основано на отсутствии духовного роста. Наличие отрицательного мотива в подмену положительного лучше всего доказывает обязательность мотива роста человека. Эту обязательность надо понимать не как принудительный закон, а как духовное назначение, которому человек по обязанности перед Богом должен следовать.

Духовный рост — работа человека, его исполнение Воли Бога. Бог назначил человеку благо и дело духовного роста, и человек должен выполнить Его задание и назначение. Но должен — свободно, по собственной духовной потребности. Такая духовная потребность роста исходно вложена Богом в человека как существа, созданного по образу и подобию Его. Аннулировать эту потребность в себе человек не может. Если он ее не удовлетворяет, то она, продолжая действовать, сигнализирует ему духовным страданием и тем вынуждает его искусственно забивать ее. Это и есть отрицательный мотив жизни человека.

Отрицательный мотив основан на прикрытии своего духовного равнодушия, застоя духовного роста, остановки души. Он выражается в избыточной деятельности ложного роста, и в тяге к развлечениям, и в стремлении к общению, и в одурманивании себя наркотическими веществами. Его можно определить и иначе.

Почти всякий человек знает неблагость, несчастливость и бессмысленность своей жизни. Неся в себе такое сознание, человек стремится устроиться в жизни так и быть в ней таким, чтобы не чувствовать это. Сделать свою жизнь благой, или счастливой, или смыслонаполненной хотят, как правило, лишь порывами. Постоянная же задача человека: скрыть от себя знаемую сознанием несчастливость своей жизни — чтоб не чувствовать ее. Дела, дети, творчество, борьба, развлечения, мечты, ожидания — всё служит этой задаче. Отрицательный мотив жизни можно понять как прикрытие своей душевной несчастливости. Чем и занято большинство людей.

В качестве одного из основных мотивов жизни прикрытие несчастливости определило властвующую в людях установку жизнепонимания. Жизнепонимание это основано на всегда горьком человеческом опыте. Оно учит, что все победы в жизни преходящи и лучше прожить — значит прожить с меньшими поражениями. Жизнепонимание поражения ведает, как человеку прожить, избегая поражений: как избежать бед, обойти опасности на каждом шагу, отразить удар, обеспечить нужное себе место в жизни, как не погубить себя, выжить в борьбе, не пасть слишком низко, не сделать зла другим и другому, сохранить то, что имеешь, что подарила природа и жизнь: семью, здоровье, талант, положение в обществе, имущество и прочее.

Человек обычно или обольщается, или не предполагает возможности победы в своей жизни. Жизнепонимание победы в жизни возникает либо по легкомыслию у совсем молодых людей, либо мнимодушевно и строится на обмане или утопии. Таково оно у прогрессистов, бунтарей, реформаторов всех мастей, мечтателей. По христианскому жизнепониманию победа в жизни принадлежит Христу, перенесена из человека в Бога и тем, сполна покрывая обычное человеческое жизнепонимание поражения (даже усиливая его), его разрешает искуплением Бога-Сына. Человек не может победить в этой жизни, но в ней уже без него и за него победил Христос.

Всеобщая установка жизнепонимания на поражение вызвана, я думаю, слепотой человека относительно задач и возможностей его жизни. Жизнепонимание победы может и должно основываться на положительном мотиве человеческой жизни, в том числе на потребности духовного роста.