Путь восхождения

В «Царстве Божьем внутри вас» Лев Толстой объясняет, как он понимает христианское учение:

«Жизнь по учению христианскому есть движение к Божескому совершенству. Ни одно состояние по этому учению не может быть выше или ниже другого. Всякое состояние по этому учению есть только известная, сама по себе безразличная ступень к недостижимому совершенству и потому само по себе не составляет ни большей, ни меньшей степени жизни. Увеличение жизни по этому учению есть только ускорение движения к совершенству... Человек, стоящий на низшей ступени, подвигаясь к совершенству, живет нравственнее, лучше, более исполняет учение, чем человек, стоящий на гораздо более высокой ступени нравственности, но не подвигающийся к совершенству. В этом-то смысле заблудшая овца дороже отцу незаблудившихся. Блудный сын, потерянная и опять найденная монета дороже тех, которые не пропадали. Исполнение учения — в движении от себя к Богу» (28, 79)

Таково учение Толстого, — учение не о совершенстве, а о бесконечном совершенствовании. По учению Льва Николаевича важно не достигнутое, а процесс достижения, не «большее», а «все большее и большее», не само по себе состояние праведности, а скорость, вернее, ускорение духовного роста, с какой бы ступени совершенства или несовершенства он ни начался.

Лев Толстой не принадлежит к числу святых какого-либо вероисповедания. Кроме его собственного. В истории, да и среди современников Толстого, было много людей, знающих более его, лучше его умевших испытывать умом мир Божий. Во все времена найдется немало и таких, которые были по натуре доброжелательнее его, более талантливы к добру, любви, состраданию. Но кто еще обладал таким мощным запасом душевной энергии, таким огромным и никогда не убывающим стремлением к духовному росту, каким владел Толстой?..

Когда сеятель сеял, то семя Толстого упало в тернии, которые легко могли заглушить его. И учение Толстого обращено прежде всего ко всем, кому надо своими силами укорениться и взойти между камней, в репьях и на дороге. Опыт его нужен и тем, чье зерно упало на «добрую землю», кому повезло, и неоценим для высеянных не столь удачно.

Истинная жизнь, учил Толстой, только «в движении от себя к Боту», и сила истинной, то есть бессмертной жизни увеличивается и накапливается пропорционально не достигнутому, а самому движению. Так — в мгновенииховного роста — вершится здесь, на земле, жизнь небесная. Остановка же, на какой степени совершенства она бы ни произошла, есть отсутствие жизни, существование в гробах своих.

Надо подчеркнуть, что учение, признающее особое значение движений духовного роста, в корне изменяет общепринятые представления о праведности и Воле Бога. По такому учению можно родиться праведником, всю жизнь быть им и при этом стать менее угодным Богу, чем человек, рожденный злым, всю жизнь грешивший и только в последнюю минуту перед смертью испытавший светлые чувства.

Евангелист Лука рассказывает, что тогда как один из распятых вместе с Иисусом разбойников злословил его, другой разбойник пытался урезонить своего товарища и сказал: «помяни меня. Господи, когда придешь в Царствие Твое». На что Иисус ответил: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мной в раю» (Лк., 23.42—43).

Последние слова Толстой перевел: «и сейчас же ты со мной блажен» (24, 39). По Луке разбойник спасся тем, что покаялся в последнюю минуту и, главное, уверовал на кресте в Христа Бога; по Толстому разбойник получил жизнь и благо оттого, что раскаялся в своей прежней жизни в предсмертную минуту и, главное, пожалел человека Иисуса, что для него, безжалостного, было громадным нравственным скачком.

«Разбойник сжалился над Иисусом, и это чувство жалости было проявлением жизни. И Иисус говорит ему: ты жив»(24,781).

Мысль эту Толстой разъяснил и в рассказанной им истории смерти Ивана Ильича. Конечно, Иван Ильич не разбойник и провел жизнь «правильно, законно, прилично», но вся обычная жизнь этого обыкновенного человека была ложь и обман.

Заболев раком и мучительно страдая, Иван Ильич сознает, что его «жизнь, ряд увеличивающихся страданий, летит быстрее и быстрее к концу, к страшнейшему страданию». Смерть близка и неизбежна, и противиться ей нельзя. «Но хоть бы понять, зачем это? И того нельзя. Объяснить бы можно было, если бы сказать, что я жил не так, как надо. Но этого-то уже невозможно признать». Оказалось же, что не только не невозможно, а невозможно не признать.

За три дня до смерти Иван Ильич понял, что совсем пришел конец. «Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в черном мешке, в который просовывала его невидимая непреодолимая сила... Он чувствовал, что мучение его и в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще более в том, что не может пролезть в нее. Пролезть же ему мешало признание того, что жизнь его была хорошая. Это-то оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперед и больше всего мучило его».

Какая-то невидимая сила заставила его хоть в последнюю минуту сделать работу жизни, признать то, что он не желал признавать — что «все то, чем ты жил и живешь, есть ложь, обман, скрывающий от тебя жизнь и смерть». За час до смерти он все-таки признал это и «там, в конце дыры, засветилось что-то». Но это еще не все: его только заставили сделать то, что должно, но еще что-то он должен сделать сам.

«Да, все было не то, — сказал он сам себе, — но это ничего. Можно, можно сделать «то». Что же «то»? спросил он себя и вдруг затих». И он сделал «то», самую малость — как раз то, что и разбойник на кресте.

Привели сына. «Ему стало жалко его». Жена подошла. «Ему стало жалко ее». Он только пожалел семейных своих, и «как хорошо и просто» стало. После целой прожитой ложной жизни, после недель страданий и ненависти к остающимся жить ближним достаточно было в последнее мгновение одного этого истинно доброго движения в душе, и смерти не стало. «Вместо смерти был свет. Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость! Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого момента уже не изменилось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа... «Кончено!» — сказал кто-то над ним. Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, — сказал он себе, — ее нет больше». Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер».

Иван Ильич, как и князь Андрей, «пробудился от жизни», и у него, как у князя Андрея, значение этого момента уже не изменилось. Но если рождение Птицы Небесной ничем не мотивировано, то рождение Ивана Ильича вполне рационально объяснено: истинная, несмертная жизнь проявилась в результате одномгновенного ускорения духовного роста.

В человеке действуют две неуничтожимые силы, или два начала, из которых складывается его жизнь: сила, начало или составляющая животная (психо-физиологиче-ская) и сила, начало или составляющая духовная. Издревле смысл жизни усматривается в возникновении духовного из или вместо животного. По учению же Толстого смысл жизни состоит во все большем проявлении духовного в животном.

Жизнь в мире не разворачивается наподобие научной мысли — от простого к сложному, от предпосылок к выводу, от количественного накопления в частностях к качественным обобщениям — в жизни сразу же и все дано. Процесс жизни не развитие и не эволюция, а проявление — не явление, не появление, а проявление, подобное тому, как заданное в первичном излучении изображение проявляется на фотобумаге. Что же проявляется и через какой «негатив»?

Так же, как темнота есть лишь световое явление, созданное с помощью чего-то свет не пропускающего, непроницаемого светом, ровно так же и «тьма» не есть самостоятельное противоборствующее явление, а только отсутствие «света». Можно различать: источник света, сам свет, и свет, несущий определенное изображение, прошедший через негатив, то есть свет, отграниченный и проявляющийся как бы из-за пределов, установленных «темными» областями негатива. Источник света — Тот, Кто светит; сам Свет — невидимое всемирное духовное Начало; пределы. Свет ограничивающие, — в первом приближении, пространственно и временно движущаяся материя, тело; и, наконец, прошедший через негатив Свет — дух в теле.

Свет до воображаемого негатива и после него — один и тот же Свет, имеющий один и тот же Источник, но до негатива он неотделенный, после же негатива заключен в пределы, не обязательно материальные, отграничивающие его и создающие отдельность, единичность и несливаемость его лучей.

Само по себе заключение «Света» в «пределы» есть существование в Мире, но это еще не жизнь. Живет тот, кто обладает сознанием жизни и чувством жизни, кто переживает жизнь в себе. Это изначальное знание и переживание дано каждому живому существу — по сознанию себя живущим, которое прежде всего есть сознание единичности своего существования. В сознании своей единичности, т. е. в сознании «Я», можно различить две стороны: во-первых, сознание своей нераздельности, единства себя, и во-вторых, сознание своей отделенности.

Сознание отделенности членится в свою очередь на сознание того, чем отделяется, и сознание того, что отделено. Первое есть сознание своих границ или пределов своей отделенности от других или другого —в первую очередь, сознание своего движущегося независимо от других существ в пространстве и времени тела. Поэтому сознание того, что отделено, нельзя относить к телу и, шире, материальной сфере существования вообще, которая есть только данное, нам известное, но не единственно возможное состояние отделенности.

Сознание своего тела, как пределов себя, не первично: оно возможно и возникает только потому, что есть нечто, что исходно сознает свою отдельность и отделенность: не материальное тело сознает себя отделенным, а то, что им отделено. Отсюда, заключает Толстой, само сознание себя отделенным возможно только для неограниченного, нетелесного, непространственного и невременного существа. Значит, понятие жизни можно относить только к заключенному в пределы тела и движения существу духовному и живет собственно и может жить только духовное существо.

Если на свет, прошедший через такого рода «негатив», темная область которого постоянно изменяется, смотреть извне, то мы увидим движущееся изображение, обусловленное изменением тех областей, в которых нет света (которые свет отграничивают). И нам кажется, что и само изображение создается темным, что движется и изменяется темное и что только оно и есть. Это изображение негативное, «изображение через тьму». Но можно смотреть на тот же самый свет после негатива не извне, а изнутри, и тогда явно станет, что изображение создается светом, который сам по себе неизменен, а лишь так или иначе отграничивается. Это изображение позитивное, «изображение через свет».

Ровно так же можно говорить о негативном и позитивном сознании своей отделенности — о «сознании тьмы» и «сознании света». И потому следует различать два основных состояния сознания жизни: первое — жизнь-тьма и второе — жизнь-свет. Это совершенно разные состояния жизнесознания и мирочувствования, в которых может находиться человек.

Человек, живущий в состоянии сознания тьмы, признает своею жизнью «те пределы, представляющиеся ему движущейся материей, которые отделяют его от всего, и полагает, что его жизнь материально-пространственна и само-движно-временна, и в движении этой материи видит свою жизнь. В прекращении же движения этой материи он видит прекращение своей жизни» (90, 140. «О сознании духовного начала»).

Человек же, живущий в состоянии сознания Света, признает себя неизменным при любых изменениях в пределах; смерть для него это не более, чем прекращение сознания отделенности в данных пределах. «Так что люди приписывают два различных значения слову «жизнь» — учит Толстой. — Одно значение есть понятие движущейся отделенной от всего остального материи, признаваемой человеком собою, и второе — неподвижное всегда равное себе духовное существо, которое человек признает собою. Понятия эти кажутся различными, но в сущности это не два, а только одно понятие: понятие сознания себя духовным существом, заключенным в пределы. Признание жизнью пространственного и временного существования отделенного существа есть только недодуманность. Сознание себя отделенным от всего существом возможно только для духовного существа. И поэтому жизнь всегда есть жизнь духовного существа...» (там же).

Смена состояния сознания тьмы на состояние сознания Света, когда такая смена происходит, означает кардинальное изменение сознания Я, т. е. самой жизни человека, означает столь существенное изменение в его чувстве жизни, что он уже становится собственно другим существом, иначе живущим — имеющим иное представление о благе, действующим в Мире и понимающим Мир, себя, действительность иначе. Вот такую-то смену состояний жизни Толстой и называл «рождение духом» или воскресением человека к истинной вечной жизни.

С точки зрения повсеместно бытующих представлений жизнь есть жизнь, и может функционировать более активно или менее активно, либо может организоваться в высшие формы или формы низшие, но не может быть «более живой» или «менее живой». Такой взгляд имеет дело с так или иначе организованной, но всегда одной и той же себе равной единицей жизни, из которой строится и развивается все живущее. По взгляду же Толстого такой единицы нет, а есть множество степеней или качеств полноты жизни, так или иначе организовавшихся и функционирующих.

Собака, скажем, не есть просто живое существо высшей организации, а живет совсем не той жизнью, которой гусеница, — собака «более живая». Все дело здесь в степени проявления духовного (Света) из-за пределов отделенности (тьмы). Но пределы, о которых рассуждает Толстой, не только материальное неживое природы. «Тьмой» может быть и жизнь органическая, и растительная, и животная. Пределы же отделенности человека как человека даны индивидуализированной жизнью высшего разумного животного, которым он тоже является, и из-за пределов которой проявляется в нем духовное Начало. Та или иная степень проявления последнего зависит не столько от изменения духовной или плотской составляющих человека в отдельности, сколько от их соотношения. По Толстому, важны не величины этих начал или составляющих, а величина их отношения. «Увеличение» отношения духовной составляющей к плотской и есть духовный рост жизни.

Гипотетические пределы духовного роста это, с одной стороны, нулевая величина этого отношения, полная тьма, отсутствие жизни в любом смысле слова, с другой — бесконечно большая величина этого отношения, максимальная степень полноты жизни, жизнь Божеская.

Духовное Начало проявляется из-за своих пределов отделенности. Мир существует и может существовать только в качестве пределов отделенности духовного Начала.

Все существующее существует в Мире благодаря духовному Началу, вернее, благодаря процессу проявления его и — для самого процесса проявления. Сознание проявляющегося духовного Начала, Света во тьме и есть жизнь.

«Жизнь есть сознание неизменного Начала, проявляющегося в пределах, отграничивающих это Начало от всего остального», — постулирует Толстой. Степень жизни, степень сознания Света во тьме определяет и организацию пределов отделенности: больше сознание духовного Начала — ярче Свет — больше духовно-плотское отношение — больше степень полноты жизни — выше ступень организации ее отграничений. Жизнь органическая, растительная соответствует меньшему духовно-плотскому отношению, чем жизнь животная, которая тоже имеет свою градацию до жизни высших животных и человека.

Человек — более одухотворенное существо, нежели любое животное. Но это само по себе еще не имеет основополагающего значения: высшее или низшее достоинство и сила живого существа зависит не столько от того или иного значения духовно-плотского отношения, сколько от его способности или возможности увеличения этого отношения.

Та или иная возможность роста души задана для всего вида; для низших животных задана жестко, так что если и имеются какие-либо отклонения для отдельной особи, то они, по крайней мере на людской взгляд, исчезающе малы. Чем выше по лестнице жизни, тем шире заданные границы изменений духовно-плотских отношений животного вида. Шире же всех — у человека, и потому человек, как животный вид, обладает большей возможностью роста.

Люди одного поколения и даже в одной семье по своим прирожденным душевным качествам могут различаться не менее, чем высшие животные от низших. Кроме того, в каждом из нас в разные моменты жизни происходят такие изменения сознания Я и чувства жизни, такие душевные превращения, которых вполне, наверное, хватило бы обезьяне, чтобы сделаться человеком. С другой стороны, кто не помнит в своей жизни минуты или случая, когда он в полном смысле слова превращался в животное?

Мы общаемся с себе подобными, а эти подобные сплошь и рядом отличаются друг от друга и от меня так же, как существа высшие и низшие. И мало того: тот, кто сейчас ни-. же, может через пять часов или через пять лет стать на минуту или навсегда выше. Невероятно, как в таких условиях мы вообще можем вступать в контакт и понимать друг друга. Это было бы совершенно невозможно, если бы люди не обладали способностью создавать общую всем и независимую от качества душевных состояний, безличную, отвлеченную, условную и обманчивую область слов и понятий, в которой гасится напряжение разности душевных потенциалов личностей и через которую возможно общение.

Личность в учении Толстого это то особенное в животном или человеке, что не одно и то же в продолжение всей жизни, что так или иначе подвержено изменениям, превращениям, старению, а значит, и смерти. И это не только генетические и физиологические особенности живого существа, влияющие на его психологию, но и все, казалось бы чисто человеческие, развивающиеся индивидуальные способности и склонности к умозаключению, искусству, технологической деятельности и пр. Развитие этих способностей не есть духовный рост и не меняет чувство жизни человека как природного существа, а лишь форсирует энергию его жизни, накаляет его плоть и душу, раздувает область того, что природный человек может признать своими благами — усиливает и усложняет чувство-сознание жизни, которое по сути остается одним и тем же. Поэтому вместо понятия «человека разумного», обозначающего высший природный вид, Толстой предпочитал пользоваться понятием «животной личности» человека.

В лестнице живых существ это высшее более жизнеспособно и более живо, в ком больше способность и возможность роста души. Высшие животные, включая человека, в продолжение единичной жизни обладают потенцией или возможностью роста. Каждое живое существо, которое можно было бы назвать по-толстовски «животной личностью», совершает от рождения до смерти некоторую работу душевных превращений. Работа эта обусловлена уже самим движением от возраста к возрасту, или из одних условий душевного бытия в другие. Строго говоря, эти вынужденные душевные движения не есть рост, а есть путь, в котором происходит или не происходит постоянное изменение духовной составляющей или духовно-плотского отношения. В один период жизни это отношение падает, в другой — увеличивается, но все же человек, как и каждое личностное животное, старея, совершает свой предустановленный труд жизни, одухотворяется. В этом смысле мы можем говорить о вынужденном росте пути его жизни.

Член Судейской палаты Иван Ильич Головин с точки зрения учения роста вел жизнь разумного личностного животного. Он находил для своей души соответствующую ей яму и недвижно сидел в ней, покуда это было возможно, покуда новый возраст или изменившиеся условия не заставляли перебраться в другую. Быть в душевной яме — душевной неподвижности ли или душевной суете — покойно и желательно, и если в его жизни и совершался некоторый духовный рост, то совершался сам собою, помимо его собственной воли. Духовная биография Ивана Ильича полуслучайна и в ней мало точек. Но вот за день до смерти «ему пришло в голову», что все те ловушки и западни жизни, в которых он побывал, — «и его служба, и его устройство жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы, — все это могло быть не то». От этого сознания физические и нравственные страдания его удесятерялись, но в этих плотских и душевных мучениях совершалось мощное ускорение роста.

Мучение Ивана Ильича более всего состояло в том, что он не мог пролезть в черную дыру, потому что «оправдание своей жизни цепляло и не пускало его» — он вынужден был сделать работу жизни. Конечно Иван Ильич мог и не быть духовно-пассивным человеком и в продолжение своей жизни, попадая в душевные ямы, мог стремиться выбраться из них, духовным своим усилием «преодолеть препятствия» пути своей жизни. Это не значит, что он вообще выбрался бы из расставленных на его пути ловушек души, нет, конечно, и выбираясь из одной, он непременно попадал бы в другую; но это не столь важно. Важно напряжение души на преодоление, усилие духовное, которым и совершается рост, и рост невынужденный.

Толстой рассказывает, что у Ивана Ильича были «чуть заметные поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными людьми считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял от себя». Перед смертью он понимает, «что они-то и могли быть настоящие» — свойственные только человеку. Не в том дело, что человек вечно попадает в душевные западни, — на то соблазны и должны прийти в мир и быть в мире — а то, что он обладает способностью выбраться из каждой из них — взлететь над собой, пусть даже для того, чтобы тотчас упасть, но уже не туда, а в другое, новое состояние души. Заметны или чуть заметны, часты или редки такие взлеты в жизни человека, но они есть, и они-то и составляют духовную биографию человека, биографию его роста, роста пусть естественного, но уже не вынужденного, как у животного, а свободно-естественного, человеческого.

В отличие от любого животного кривая пути роста человека прерывается или всегда, в любой момент может прерваться бросками свободного роста. Изредка в человечестве рождаются люди, путь жизни которых преимущественно и складывается из таких бросков. Это люди феноменальной духовной энергии, способные безостановочно преодолевать душевные ямы и тем самым постоянно осуществлять самих себя — явление чрезвычайно редкое во все времена. Ясная Поляна стала местом, где жил человек, обладавший такой способностью к росту и в конце концов духовно осуществивший самого себя. Временами Толстой растет с такой скоростью, что исследователю его духовной биографии за ним не уследить. Таковы, например, 1868 — 1869 годы в его жизни, гае нет недели пассивного состояния души.

Для науки о естественном пути жизни человека духовная биография Льва Николаевича незаменима. Говорим о «естественном пути» потому, что духовный рост такого рода пути основывается исключительно на преодолении, на бросках и взлетах, и возможен только благодаря естественно расставленным на пути жизни душевным ловушкам, которые служат для его роста точкой приложения его духовных сил. Рост тут невынужден, свободен, но сам путь жизни подчинен естественной необходимости, и его не назвать свободным.

Каждый человек, человек как таковой есть, по учению Толстого, сын Бога. Но Богосыновность человека может быть двоякого рода: естественная, по происхождению, и свободная, по призванию. Чтобы достичь Богосыновности по призванию, человек должен «признать Отца», сознать свою сыновность духовному Началу, то есть признать свою жизнь как проявление духовного Начала, заключенного в пределы. Сын Бога тот, в ком произошла смена чувства жизни и сознания Я с «сознания тьмы» на «сознание Света». Этот процесс Толстой называл процессом духовного рождения человека. Главное в духовном рождении то, что человек, переходя в совершенно новое состояние сознания жизни, приобретает и совершенно новые возможности и способности одним своим усилием увеличивать духовно-плотское отношение в себе и тем самым автономно ускорять рост, приобретать большую полноту жизни, а значит, становиться все более и более живым.

Для свободного роста естественного пути жизни человека необходимы, как мы уже сказали и будем еще подробно говорить, душевные ловушки, преодоление которых осуществляет в человеке его потенцию роста. Для действия же духовных сил роста после духовного рождения препятствия все менее и менее нужны, так как движущая сила роста на этом, новом духовном пути жизни уже проявилась, существует сама по себе и для своей актуализации ничего не требует.

Закон жизни в ней самой есть рост. Этот закон так или иначе осуществляется как в развитии существ по лестнице жизни, так и в истории человечества, так и в истории единичной жизни личности. В одних случаях осуществляется вынужденно, в других — свободной волей человека, но всегда в рамках естественного пути жизни. Существо же, могущее исключительно по своей воле, вполне свободно актуализировать потенцию роста в своем единичном существовании, осуществляет свободный путь жизни — более всего выражает, осуществляет, воплощает духовное Начало и тем самым становится, по слову Толстого, «вполне сыном Бога», Его воплощением в существовании.

В дальнейшем мы часто будем пользоваться толстовским понятием «человека живого». В широком смысле «живым человеком» Толстой называл всякого, в ком совершаются движения духовного роста, В узком же смысле «человек живой» это человек, прошедший духовное рождение. Такой человек рождается (в смысле: может родиться) в процессе естественного пути жизни «человека разумного» и по отношению к последнему является качественно новым и высшим существом — «воскресшим» из гроба «животной личности».

Естественный путь жизни переходит в духовный путь жизни через духовное рождение. Но и в самом духовном пути жизни, пути жизни «воскресшего» человека Толстой различал две стадии: переходную, которую мы назовем пу-тем духовного освобождения, и конечную, которую у Толстого проходит человек «воплощающийся» и которую мы и будем называть свободным путем жизни. Путь духовного освобождения переходит в свободный путь жизни через рождение духовной свободы в человеке духовного пути.

Таким образом, человек может иметь три совершенно различных качества полноты жизни:

— качество человека природного, умного животного, животной личности, существа свободного роста в естественном пути жизни;

— качество человека воскресшего, существа духовного пути жизни;

— и качество воплощения существа, нашему существованию по сути уже не принадлежащего, о процессе и пути жизни которого мы, собственно, говорить не можем.

Состояние воплощения свободного пути жизни по отношению к состоянию воскресения пути духовного освобождения столь же новое и высшее качество полноты жизни, сколь человек воскресший, находящийся на духовном пути жизни, есть высшее существо по отношению к человеку, находящемуся на естественном пути жизни. Иисус, по Толстому, «воскрес», стал «человеком живым», сыном Божьим не после плотской смерти, а после искушений в пустыне. Вся дальнейшая евангельская история жизни Иисуса — путь воплощения Отца в сыне; и на этом пути Иисус по Толстому еще попадал в ловушки соблазна: то гневался на фарисеев, то выгонял торговцев из Храма, и даже чуть было не решил защищать свою жизнь с мечом в руках, противиться насилию. Полное воплощение произошло в Иисусе только на кресте.

Чтобы ориентироваться в этой терминологии, надо различать две стороны одних и тех же понятий «воплощения» и «воскрешения». «Воплощение» можно понимать как акт «воплощения» духа Бога в существование, акт полнейшего осуществления в живом существе закона самой жизни, конечного возобладания духа над плотью; и можно понимать как процесс «воплощения» — процесс работы жизни на пути духовного освобождения. Точно так же самое под «воскресением» можно понимать и акт «воскресения», рождения существа духовного пути жизни, рождения духом, смены чувства-сознания жизни, и процесс «воскресения», происходящий в животной личности, в естественном пути жизни под действием сил свободного роста, приводящих к «воскресению». Впрочем, под «воскресением» как процессом у Толстого понимается не весь естественный путь жизни животной личности, а только один — последний — отрезок этого пути.

Естественный путь жизни состоялся не по «воскресении», а по пробуждении «разумного сознания». Акту смены сознания жизни, «воскресению» предшествует акт возникновения нового духовного сознания, пробуждения. До пробуждения человек живет в «сознании тьмы», после пробуждения — в борьбе света и тьмы, и только этот отрезок общего пути жизни от пробуждения «разумного сознания» до победы его Лев Николаевич и называет «воскресением».

Критики часто упрекают Толстого в декларативности последней главы «Воскресения»; однако Нехлюдов у Толстого проходит весь процесс воскресения и в последней главе подходит вплотную к акту воскресения, — и тема романа (процесс воскресения) исчерпана. Труд процесса воплощения, т. е. жизни на пути духовного освобождения, составляет содержание другого произведения Толстого тех лет — «Отца Сергия».

Первые признаки пробуждения самого Толстого можно обнаружить в его жизни к тридцати трем годам (после смерти брата Николая Николаевича); и с этого момента процесс пробуждения в нем идет весьма спокойно вплоть до сорокалетнего возраста. С конца 60-х годов Толстой вступил в полосу «борьбы и страдания родов» духовного рождения. Этот этап длился лет десять. На пути духовного освобождения Толстой прожил 80-ые и 90-е годы. Так что процесс воскресения в нем длился три десятилетия и закончился только к началу нашего века. Девятисотые годы для Толстого есть, на наш взгляд, период свободного пути жизни, возвеличивания сына Божьего в человеке, воплощения Отца в сыне или воплощения «внутреннего я», как говорил Толстой в середине 80-х годов.

Тот же путь проделал у Толстого князь Андрей в «Войне и мире»: первое пробуждение, пробуждение Неба произошло в нем на поле Аустерлица, пробудился окончательно он после посещения Пьера, воскрес — в лазарете Бородина; но и после воскресения у него были взлеты и падения, борьба любви Божеской и человеческой, и он чуть было не потерял то новое духовное самосознание жизни, которое он обрел; и только в Ярославле за два дня до приезда княжны Марьи и Николушки произошло, как чудо, самовоплощение, и он стал Птицей Небесной, «отцом», предписывающим сыну свое воплощение в нем.

В учении роста Толстого надо различать по крайней мере две части: учение о росте естественного пути жизни и учение о росте духовного пути жизни. Большинство обнаруживаемых критиками Толстого несоответствий и противоречий в его учении мнимы и вызваны тем, что положения одной части его учения неправомерно сопоставляются с положениями другой части. Таковы, например, все недоразумения, связанные с анализом роли разума в его учении.

Естественным путем жизни и его ростом движет сама жизнь — ее радости, мучения, страдания, смерть, которые по словам Толстого «со всех сторон ухают на человека» и «волей-неволей загоняют человека на единственный истинный путь жизни». Человеку на естественном пути жизни необходимо то, что способствовало бы естественному духовному росту и пробуждению, что наполняло бы мучительными противоречиями его душу; ему нужна книга Экклезиаста, пересказываемая Львом Николаевичем чуть ли не в каждой работе, а не Нагорная проповедь и притча о талантах, утверждающая, в интерпретации Толстого, необходимость духовного роста для спасения. Вполне понятно, что в учении о процессе воскресения разум создает неразрешимые противоречия и является чём-то родовспомогающим — не тем, что обусловливает рождение, а тем, что, так сказать, делает родовые схватки. Разум создает противоречия как в бытии человека так и, главное, в его сознании. Это противоречие в сознании, «раздвоение сознания» может доводить человека до последней степени душевного напряжения.

«Вся жизнь моя есть желание себе блага», — говорит себе человек пробудившийся, — «разум же мой говорит мне, что блага этого для меня быть не может, и что бы я ни делал, что бы ни достигал, все кончится одним и тем же:

страданиями и смертью, уничтожением. Я хочу блага, я хочу жизни, я хочу разумного смысла, а во мне и во всем окружающем — зло, бессмыслица, смерть. Как быть? Как жить? Что делать? И ответа нет. (...) И человек сознает себя одним во всем мире с теми страшными вопросами, которые разрывают душу. А жить надо. (...) Разум, та высшая способность человека, необходимая ему для жизни, которая дает ему, нагому, беспомощному человеку, среди разрушающих сил природы, — и средства к существованию, и средства к наслаждению, — эта-то способность отравляет его жизнь» (гл. VI «О жизни» — 26, 340—341).

Разум ставит человека в безвыходное положение в его сознании жизни — такова чисто отрицательная роль его в учении о процессе пробуждения и воскресения, в «Исповеди», «В чем моя вера» и трактате «О жизни». В учении же о воплощении дело разума не чисто отрицательное, хотя и здесь он не двигатель свободного роста, не творец, а критик или цензор, отвергающий худшие из возможных альтернатив свободного роста. Таково истинное, до этого момента пути жизни скрытое назначение разума. Так его функции и определены в учительских местах толстовского перевода Евангелия, в «Христианском учении» и «Царстве Божьем внутри вас».

В понятии прогресса заключено утверждение разумности Мира: существующий мир таков, что в нем несомненно возможно движение прогресса для человека и человечества. Все в нем словно устроено или создано в видах человека, для возможности осуществления им своего блага — личного или общественного, в этой жизни или будущей. Человеку вполне достаточно познать и сообразовать свою жизнь с законами столь разумно и выгодно для него устроенного Мира, и дело прогресса сделается само собой. Поэтому достижение целей прогресса во власти человека — умей он только пользоваться теми дарами, которые есть. По воззрениям прогрессистов (светских или клерикальных) человек хозяин или сохозяин своей жизни, существо, которое имеет свои цели и в состоянии достигнуть их. Для Толстого дело человеческое в другом.

Бог не ставит своей целью благо человека или человечества — на земле или в иных существованиях. У Него Свои цели, о которых Он знает. Ясно одно, что цель Бога разумна и не осуществлена еще, не существует. Все же, что существует — весь Мир и бытие человека в нем, — существенно неразумно. Общее движение от неразумности к разумности — цель Бога-Хозяина, а не человека, которому здесь отведена роль работника, своих целей не имеющего. Никакой возможности достижения своего блага — именно как своего — человеку не дано; человек не только не хозяин или сохозяин жизни, но и вообще не принадлежит себе, не имеет власти или силы на достижение блага себя как личности — он нужен Богу поскольку выполняет Его дело, Его волю, определяющую смысл человеческой жизни.

Предназначено же человеку Богом — служить, работать на Бога, и только для того, чтобы человек-работник мог выполнять эту работу, в его сознание жизни вложено в качестве двигающего мотива жизни желание блага как чего-то несуществующего, идеального, но истинно разумного. Само стремление к достижению блага вложено в человека не для человека, а для Бога. Человек не может иметь своих целей, в том числе цели блага себе (себе лично, или своим, или всем). Не должен он и пытаться ставить свои цели, а тем более стремиться достигать их — это наверняка лишит его единственно свойственного ему блага как орудия Божьего.

Благо человека — работать на Бога и не думать, что из этого выйдет для себя или всех, так как только в этом случае благо человека и человечества в целом. Царство Божие на земле, достигается попутно, в процессе производимой Хозяином с помощью орудия-человека работы по усовершенствованию Его земного имения.

Основная мысль учения роста Толстого в том, что воля Бога и смысл жизни не в достижении, а в движении. «Дело твое не в том, чтобы достигнуть совершенства, — говорит Толстой, — а в том, чтобы все больше и больше приближаться к нему» («Путь жизни» XX, III, 7).^*) То соответствует Воле Бога, что душевно не неподвижно, в чем все больше и больше проявляется духовное Начало. Более же всего может осуществить волю Бога человек свободного пути жизни. Но в такого человека никого превратить нельзя, нельзя ни сделать, ни заставить сделаться живым, но можно душу любого человека побудить не спать, а работать, и тем вызвать рост ее.

Для того, чтобы побудить душу работать, прежде нужно побудить человека жить не чужой, а своей, ему одному свойственной внутренней жизнью, сделать его существом автономным, освободить его от груза внушений, идеологических и душевных насилий, короче — побудить его жить своей собственной жизнью и иметь свои, а не чужие взгляды. В душе человека свободного сознания, отрекшегося от идолов и идей, уже можно зажечь идеал полного совершенства, который сам собою работает в людях и «подвигает их к деятельности».

Только через установление идеала совершенства в душе человека и может происходить ускорение свободного роста как естественного, так и духовного пути жизни. Идеал этот один и тот же как для человека пробуждающегося, так и воскрешающегося, так и воплощающегося — как и для того, так и для другого и для третьего идеалом задается одно и то же направление свободного роста, и потому, говоря теоретически, можно разработать единую стратегию свободного роста для всех, на какой бы ступени полноты жизни ни находился каждый. Эту-то практическую задачу и взял на себя Лев Толстой.

Разумеется, без более или менее полного изложения его учения и проповеди нельзя дать полностью и его решение этой задачи, но некоторые принципиальные моменты решения всё же можно отметить здесь.

Учение Толстого руководит людьми «иным способом», нежели общественные законы любого рода. По этому учению нет и вообще не может быть никаких правил и законов, «никакое исполнение законов не составляет исполнение учения» и «всякая степень совершенства и всякая степень несовершенства равны перед этим учением». Иисус, по Толстому, не судит человека по тому, сколь он отклоняется от идеала. Его цель — выразить то, что каждый человек, как духовное существо, носит в своей душе.

Однако человек не только духовное, но и животное существо, и поэтому Иисус, учит Толстой, давая свой идеал, не имеет намерения направлять человека на достижение этого идеала, а только стремится отклонить течение его жизни. Идеал полного, бесконечного, Божеского совершенства в сознании человека есть сила двигающая его, но, разумеется, двигающая не по направлению течения его плотской жизни и не против течения этой жизни, а поперек этого течения. Это не противотечение, сила останавливающая или ограничивающая силу движения животной личности, какова сила законов общества, а поперектечение, сила перпендикулярная течению животной жизни.

«Христос учит не ангелов, но людей, живущих животной жизнью и двигающихся ею. И вот к этой животной силе движения Христос как бы прикладывает новую, другую силу сознания Божеского совершенства, — направляет этим движение жизни по равнодействующей из этих двух сил» (28, 77).

Какие могут быть законы исполнения такого учения? Человек складывается из животного и духовного, но обе эти силы в нем направлены не встречно — тогда возможны были бы какие-либо законы столкновения, — а таким образом, что каждая из них сама по себе не воздействует на другую. Человек не арена борьбы противоборствующих сил, в том смысле, что одна сила в нем подавляет другую, а точка приложения независимых друг от друга, конкурирующих сил, каждая из которых отклоняет или сдвигает его. Человек — как вектор, имеющий две проекции на перпендикулярные оси: вертикальную духовную и горизонтальную животную. Пользуясь графическим образом вектора, будем помнить, что в соответствии с учением Толстого жизнь человека в каждый данный момент определяется не этими «проекциями» самими по себе, а их отношением, то есть углом сдвига вектора, а не его «модулем», величиной.

Собственно, в учении Толстого не один, а два идеала человеческой жизни. Первый — тот, который дан в Нагорной проповеди. Второй тоже обладает всеми свойствами, какими обладает идеал религиозного учения; он одновременно должный, полный, достижимый и недостижимый. Вот как этот собственно толстовский идеал сформулирован в «Царстве Божием внутри вас»:

«Тысяча восемьсот лет тому назад среди языческого римского мира явилось странное, не похожее ни на какое из прежних, новое учение, приписывавшееся человеку Христу... Доказательств учения не выставлялось никаких, кроме истины, кроме соответствия учения с истиной. Все учение состояло в познании истины и следовании ей, в большем и большем постигновении истины и большем и большем приближении к ней в делах жизни. Нет по этому учению поступков, которые могли бы оправдать человека, сделать его праведным, есть только влекущий к себе сердца образец истины для внутреннего совершенства в лице Христа, а для внешнего — в осуществлении Царства Божия... Исполнение учения — только в движении по указанному пути. Большее или меньшее благо человека зависит по этому учению не от той степени совершенства, до которой он достигает, а от большего или меньшего ускорения... Всякое состояние по этому учению есть только известная ступень на пути к недостижимому внутреннему и внешнему совершенству и потому не имеет значения. Благо только в движении к совершенству, остановка же на каком бы то ни было состоянии есть прекращение блага...

Исполнение учения только в безостановочном движении — в постигновении все высшей и высшей истины, и все в большем и большем осуществлении ее в себе все большей и большей любовью, а вне себя все в большем и большем осуществлении Царства Божия» (28, 40—42).

Такова формула исполнения учения Толстого. Идеал этого исполнения не высшее совершенство, а «безостановочное движение»: непрерывное ускорение роста души, непрерывное увеличение отношения духовного к плотскому, безостановочный сдвиг вектора жизни, увеличение не величины, а угла между ним и его плотской составляющей.

Про каждое положение вектора состояния жизни нельзя сказать, разумно оно или нет; разумно лишь движение от одного, существующего, состояния к другому, высшему, не существующему еще, осуществляемому. Поэтому полная Истина, совершенное Разумное заключено в идеале безостановочного постигновения все высшей и высшей истины.

Только рост может создать новое качество полноты жизни, только рост — разумен и только рост — благо. Истинное благо человека зависит «от большего или меньшего ускорения» роста. Разумеется, такой ряд представлений не может не основываться на некоторых мистических положениях и, в частности, на своеособых представлениях о посмертном существовании. О своих мистических откровениях и представлениях Толстой, чтобы не ввести в соблазн, предпочитал не говорить в публичных выступлениях. Далеко не полную картину мистики Толстого можно теперь реконструировать по его дневникам, письмам и черновикам, но все, что возможно, мы постараемся представить в последующих частях нашей работы. Теперь только укажем, что и по стратегии спасения человека в земной жизни, и по мистическим основам учение Иисуса, как ни понимай его — не учение Толстого. Даже евангельский идеал нравственного совершенства и сам образ Иисуса в учении Льва Николаевича по сути дела лишь главный вспомогатель идеала безостановочного роста толстовской религии. Живой образ абсолютного исполнения религии роста — сам Лев Толстой.

Исполнение религии Толстого (будем называть вещи своими именами) — «в движении от себя к Богу». Истинная вечная жизнь — в ускорении роста. Идеал толстовской религии есть непрерывное, не прекращающееся ни на какой ступени совершенства ускорение роста. Но как это возможно? Может ли человек расти все время, во все периоды жизни, всегда постигать все высшую истину и непрерывно осуществлять ее в себе и вне себя? В реальности нет, конечно; но в идеале — представимо. Может ли рост на более высоких ступенях совершенства идти с той же скоростью, что и на низших ступенях? Не должен ли он неминуемо замедлиться? Конечно, должен; но сколь это ни противоречит всем нашим представлениям, в идеале и это возможно, если и не на естественном, то на свободном пути жизни. Но ведь по учению Толстого желательно и необходимо даже не сохранение непрерывной скорости роста, а ускорение движения — непрерывное увеличение скорости роста. Такое немыслимо и в качестве идеала. Кажется, что это уже не только «странное, не похожее ни на какое из прежних, новое учение», новое и для людей древности, и для людей нашего века, но и невероятное учение. Дадим хоть самое первое, беглое представление о том, как осуществим этот идеал ускорения роста в учении Толстого.

Состояние жизни, качество полноты ее или степень проявления духовного начала и сознания его в каждый данный момент может быть условно отображено представлением вектора, проекция которого на вертикальную ось есть духовная составляющая жизни, а на горизонтальную ось — животная, природная или плотская составляющая. Величина отношения духовной составляющей к плотской определяет положение вектора, его сдвиг, и соответствует величине угла между ним и его горизонтальной, плотской составляющей. Рост, «движение от себя к Богу» — это подъем вектора жизни, увеличение этого угла. Увеличение энергии жизни, форсирование сил жизни без изменения степени полноты ее — это увеличение модуля вектора, его величины без изменения его угла.

Два крайних положения вектора состояния жизни таковы. Минимальная полнота жизни (жизнь органическая, стыкующаяся с нежизнью) соответствует крайнему положению вектора около горизонтальной оси, а состояние идеала совершенства, «к которому свойственно стремиться каждому человеку», соответствует крайнему положению вектора около вертикальной оси.

Смерть может застать живое существо при любом положении вектора, и тогда плотская составляющая падает до нуля, а оставшееся духовное возвращается, как считал Толстой, к Источнику жизни, к общему духовному Началу. Так что несмертность в каком-то смысле достигается сама собой — Сеятель сеет, где придется, и все равно собирает Свою жатву, хотя бы столько, сколько посеял Он. Но такое растворение духовной основы собственной личностной жизни не есть спасение, бессмертие, понятие которого неизбежно входит в понятие истинного блага человека. Истинное благо человека (как и продолжение существования «духовного Я» после смерти) куется в земной жизни и в том числе зависит от ускорения роста, то есть от все большего и большего приращения величины духовно-плотского отношения, увеличения скорости роста, не прекращающегося ни при каком положении вектора, ни при какой степени совершенства.

Увеличение угла вектора жизни или рост можно достигнуть двумя путями: либо уменьшением плотской составляющей, аскетическими усилиями, либо увеличением духовной составляющей, скажем, усилиями любовности. При этом величина вектора состояния жизни, то есть сама энергия жизни в первом случае уменьшается, во втором увеличивается. Но ни те, ни другие усилия сами по себе не соответствуют требованиям учения Толстого.

Как таковой аскетический путь непригоден для Толстого по многим причинам (и не в последнюю очередь потому, что здесь умаляется энергия жизни), но, главное, потому, что он небесконечен и в конце концов замедляется. Увеличение духовной составляющей теоретически беспредельно, конечно; но человек, пока он живет в теле, не станет духовным существом, не перестанет быть животным, чтобы стать ангелом — он «хочет быть зверем или ангелом, но не может быть ни тем, ни другим» (39, 123). Мы, к сожалению, не можем разбирать тут эту замечательную и в высшей степени продуктивную мысль Льва Николаевича, можем только еще раз указать, что она основывается на представлении о человеке как существе рождающемся. Человек по Толстому это «ангел, рождающийся из зверя», и вся его земная жизнь «есть не что иное, как это рождение». В рождении этом участвует как духовное, так и плотское начало, и увеличение одной духовной составляющей само по себе не решает дела.

В период от 40—42 до 48—50 лет в Толстом шел бурный духовный рост. Если достигнутый им в конце 70-х годов уровень одухотворенности души сравнить не с данными высшего самосознания, достигнутого человечеством за века, а с его же собственным духовным самосознанием конца 60-х — начала 70-х годов, то мы увидим, какой огромный скачок он совершил. И что же? В конце этого периода он отчетливо почувствовал, что его рост застопорился. Произошло нечто подобное бурению, когда первые десятки метров еще относительно легки, но чем глубже, тем труднее и труднее. С определенного для каждого конкретного человека уровня духовности каждый последующий шаг в этом направлении требует все большего и большего напряжения и в конце концов становится непосильным. Одним увеличением духовной составляющей не достигается не только непрерывное ускорение, но и непрерывная скорость роста.

Для многих людей особенно важно представление, по которому сила духовная захватывает, преображает, одухотворяет телесную жизнь и тем неразрывно связывает ее с собою. Такое представление, на котором мистики обосновывают победу духа над смертью и неизбежность воскресения во плоти, на нашем условном графике можно понять как самоповорот вектора состояния жизни вверх, когда уменьшающаяся плотская составляющая все более и более сама переходит в увеличивающуюся составляющую духовную. Есть некоторая чудесная поворотная сила вектора состояния жизни, которая сдвигает человека, производит рост — увеличение угла. Эта-то сила и обеспечивает максимальный рост в каждый из моментов; у нее нет раз и навсегда установленного направления и для каждого состояния, для каждого положения вектора она имеет свое, строго определенное направление действия. Чтобы обеспечить максимальный поворот, вся она должна тратиться только на этот сдвиг и, следовательно, не должна никак влиять на величину вектора состояния жизни, то есть должна быть направлена как бы перпендикулярно ему. Постоянное ускорение роста достигается постоянным увеличением этой силы.

Уже при первом взгляде на наш график видно, что перпендикулярная вектору состояния жизни поворотная сила почти вертикальна на нижнем положении вектора и почти горизонтальна при его верхнем положении. Это означает, что на низших ступенях одухотворенности в стратегии безостановочного ускорения роста должна преобладать духовная сила, и тем более преобладать, чем меньше угол вектора; на высших же ступенях одухотворения должна преобладать сила противоплотская, аскетическая, и тем более преобладать, чем духовно совершеннее человек. В исходном состоянии, в начале роста, рост обеспечивается преимущественно духовными усилиями, аскетические же усилия самоподавления приобретают все большее значение только на высших ступенях совершенства души. Достаточно бегло проанализировать «Христианское учение» Толстого, чтобы убедиться, что в его учении дело именно так и обстоит.

Последовательность самосовершенствования по «Христианскому учению» Толстого такова.

В начале каждый человек должен преодолеть то, что Толстой называл «обманом веры», то есть внушениями на душу извне, лишающими человека духовной самостоятельности и оскопляющими душу его и разум. Освободиться от «обманов веры» значит душевно раскрепоститься, начать жить своей, а не навязанной другими душевной жизнью, стать существом душевно самостоятельным и духовно подвижным. По Толстому «обман веры есть основа всех грехов и бедствий человека». Обман этот опасен тем, что приводит человека в состояние неподвижности, остановки, отсутствия роста — главное зло в жизнеучении ускорения духовного роста. Незакабаленная извне духовная сила, убежден Толстой, сама неизбежно начинает действовать в человеке и производить рост.

Стратегия свободного роста (особенно на естественном пути жизни) вообще не состоит в особом наращивании духовной силы, а только в ее освобождении, и тем самым в ее увеличении. «Христос признает существование обеих сторон параллелограмма, обеих вечных, неуничтожимых сил, из которых слагается жизнь человека: силу животной природы и силу сознания сыновности Богу. Не говоря о силе животной, которая сама себя утверждая, остается всегда равна самой себе и находится вне власти человека, Христос говорит только о силе Божеской, призывая человека к наибольшему сознанию ее, к наибольшему освобождению ее от того, что задерживает ее, и к доведению ее до высшей степени напряжения. В этом освобождении-увеличении этой силы и состоит по учению Христа истинная жизнь человека.» (28, 77).

Следующее после обмана веры освобождение-увеличение духовной силы состоит в освобождении от самооправданий, то есть собственных лживых соображений в оправдание зла подобием добра — соображениями счастья детей или народа, подготовкой к будущей важной деятельности и т. п. Отказ от соображений такого рода не в натуре человека и требует от него редкой духовной силы. Толстой же, однако, постулирует преодоление самооправданий на относительно низких ступенях нравственного и духовного сознания, где рост должен производиться преимущественно все увеличивающейся духовной силой души.

Только освободившись от лжи, настаивает Толстой, человек может приступать к борьбе с грехами, в которой тоже есть своя последовательность. Людям, не давшим себе труд ознакомиться с толстовским учением, кажется откровенной фальшью, что Лев Николаевич, с одной стороны, не курил, сам тачал себе сапоги, работал в поле, был вегетарианцем, а с другой — продолжал жить с женою в богатом Яснополянском доме. Многие серьезно утверждали, что Толстой делает себе славу святого праведника на мелочах, на преодолении простительных слабостей, а все, что по-настоящему трудно побороть, все то позволяет себе.

Всякое учение о самопреодолении содержит понятия больших и малых грехов и нацеливает людей на преодоление прежде всего грехов больших. Так, по традиционным представлениям блуд и властолюбие — грехи большие, которые следует побороть в первую очередь. Жить в роскоши и копить богатства — грехи, но меньшие. Конечно, ни один пастырь не скажет, что опьянение или праздность дело хорошее, но сочтет, что начинать с этого дело самоусовершенствования, когда не побеждены грехи большие, нелепо. Но будем помнить, что Толстому важен только рост, а не достигнутая степень нравственного совершенства, и потому у него совсем другая последовательность.

На взгляд Льва Николаевича, одного только освобождения от обманов веры вполне достаточно для «пробуждения» человека, то есть для того, чтобы в нем начался процесс воскресения; освобождение же от самооправданий неизбежно приводит человека к акту воскресения (как это отчетливо прослежено Толстым на судьбе Нехлюдова). Поэтому тактика преодоления грехов в «Христианском учении» (работе до конца не доведенной) рассчитана на человека, находящегося у грани духовного рождения, или «человека живого», который должен и может «всегда помнить и понимать, что положение человека в мире таково, что всякое искание им личного блага после того, как в нем пробудилось разумное сознание, лишает его этого самого блага и что, напротив, он получает благо только тогда, когда не думает о личном благе, отдавая силы на служение Богу». Впрочем, та последовательность борьбы с грехами, которой учит Толстой, пригодна для всякого, кто по той или иной причине склонен к аскетическому усилию.

«Христианское учение» подразделяет все грехи на шесть видов. Последовательность их преодоления такова. Дело самопреодоления начинается с освобождения от того, что Толстой называет грехом опьянения, понимаемого очень широко, не только в смысле пьянства и наркомании, но и вообще всего того, что производит искусственное возбуждение телесных и умственных сил — всяческая торжественность, празднования, пляска, умственно утонченные книги, раздражающая душу музыка и прочее. Затем следует освобождение от греха праздности. Далее — «грех похоти, состоящий в том, чтобы приготавливать себе удовольствие от удовлетворения потребностей» («Хр. уч.» 16, 2) — чревоугодие, например. Никакой уважающий себя аскет не сочтет эти три греха достойными страстного аскетического усилия. Толстой же на преодоление только этих грехов потратил чуть ли не десять лет жизни и считал, что иначе нельзя быть.

Четвертый в толстовской последовательности грех — «грех корысти, состоящий в том, чтобы приготавливать себе возможность удовлетворения потребностей в будущем» (там же, 16, 4); в частности, тут имеется в виду и собственность. И только после всего этого, в последнюю очередь, на высших ступенях, следует направлять усилия воли на то, что Толстой называл или грехом властолюбия или в самом широком смысле грехом борьбы, «включенного во все грехи и вызываемого всеми другими грехами» (там же, 51, 9). Конечный результат всех этих долгих усилий, на которые может не хватить и десяти жизней — полное подавление греха борьбы, исполнение того, что большинство людей считает первейшим практическим требованием в учении Толстого — заповеди непротивления злу насилием...

В главе 51 «Христианского учения», устанавливающей принцип последовательности борьбы с грехами, грех блуда вообще не назван. Но как в перечислении грехов пункта 3 главы 52, так и в дальнейших главах, конкретизирующих борьбу с каждым грехом в их последовательности, грех блуда назван и рассматривается последним, вслед за грехом борьбы. По-видимому, Толстой считал, что к делу подавления половой похоти, требующего наибольшего аскетического усилия, человек активно может приступить только тогда, когда преодолены по крайней мере первые четыре греха (вспомните, кстати, историю отца Сергия).

Отметим сразу же, что если специально не перетолковывать стихи Нагорной проповеди, то в ней нет ничего, что можно было бы отнести к первым трем грехам; четвертому греху — греху корысти — соответствует стихи 19—21 и 25—32 гл.6 Мф. («не собирайте себе сокровища на земле» и пр., слова о птицах небесных и полевых лилиях). Все же, что составляет христианский идеал нравственного совершенства, все шесть заповедей по гл.5 Мф. можно соотнести только с последними грехами в последовательности Толстого — грехами борьбы и блуда. Таким образом, к конкретному воплощению идеала нравственности Нагорной проповеди надо по Толстому приступать в аскетическом усилии в последнюю очередь. Конечно, установленная последовательность грехов «не значит того, — оговаривает Толстой, — что не надо бороться со всяким грехом во всякое время, но значит то, что для успешной борьбы с грехом надо знать, с какого надо начинать или, скорее, с какого нельзя начинать, чтобы борьба была успешной» (там же, 51,3).

С грехами надо бороться во всякое время, но в каждое время — с различными проявлениями грехов. Каждый грех Толстой делил как бы на три рода или пласта. В человеке исходно существует стремление к отдыху («праздность»), или, например, к вкусной пище («похоть»), или к собственности («корысть») — это прирожденный, корневой пласт греха. Второй пласт — те привычки к комфорту, пище, собственности, власти, которые человек получил от предшествующих поколений — проявления греха наследственные. И самый верхний пласт греха — проявления личные, которые отдельный человек сам создает, придумывает сверх грехов прирожденных и наследственных. Принцип борьбы с грехами во всякое время означает то, что в то время, когда идет активно преодоление «греха опьянения» в его корне, в грехе блуда и борьбы срезаются верхние пласты — воздержание от новых, еще не усвоенных приемов разврата и неусиление и нерасширение уже существующей области борьбы с другими людьми.

В совокупности такая тактика аскетического самопреодоления обеспечивает непрерывное, постоянное, хотя и малое ускорение роста. Против нее (ее эффективности), наверное, можно выставить немало возражений. Но нужно учитывать, что само по себе освобождение от грехов у Толстого не самоцель, а дело, имеющее целью освобождение силы истинного двигателя роста — любви.

«Для исполнения своего назначения человек должен увеличивать в себе любовь и проявлять ее в мире — и это увеличение любви и проявление ее в мире есть то самое, что нужно для совершения дела Божия... Любовь в человеке заключена в пределы отдельного существа и потому естественно влечется к расширению своих пределов, так что человеку ничего не нужно делать, чтобы проявлять в себе любовь: она сама собою стремится к своему проявлению, человеку нужно только устранять препятствия к ее проявлению»—грехи. («Христианское учение» 12, 1-2).