Общая душа

Если бы не название толстовского рассказа, -"Крейцерова соната" – вряд ли кто из читателей придал особое значение тому месту в нем, где исполняется музыка Бетховена. Герой рассказа Позднышев вершит суд над своею жизнью и современной семейной жизнью человека вообще. Причем тут соната Бетховена?

Как только жена Позднышева взяла первый аккорд сонаты, так с ней, как и с ее партнером, музыкантом Трухачевским, "сделалось" что-то, отчего она словно одухотворилась, обрела внутреннюю значительность, глубину, строгость духа в душе. И сам Позднышев под влиянием музыки как бы переродился. Его состояние Толстой описывает теми же словами, которыми он часто описывал действие откровения, пробоя духа в душу. Различия не в понижении тона, а в неприметных оговорках, вкрапленных в текст слов: "как будто", "казалось мне".

"На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я не знал до сих пор. Да вот как, совсем не так, как я прежде думал и жил, а вот как, как будто говорилось мне в душе. Что такое было то новое, что я узнал, я не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно.

Это состояние "как бы одухотворения" Позднышев видел и в своей жене, и принял его за подлинное. В чем он, вспоминая этот эпизод, задним числом корит себя. Действительное одухотворение возносит душу, раскрывает ее зрение, заставляет ее видеть все в истинном свете и, что здесь главное, подвигает душу на сближение с чем-то подлинно духовным. То же, что "сделалось" с женою Позднышева, произвело обратное действие: произвело ложное душевное сближение с "дрянным человеком", с ничтожным Трухачевским, любовная связь с которым без действия музыки была бы для нее невозможной.

В рабочей записной книжке Толстого, где формируется замысел рассказа, это положение выражено так: "Только теперь я понял, как неизбежно было ее падение ®т средств мерзавца", то есть от исполнительского мастерства Трухачевского.

Гениальная бетховенская музыка производит в рассказе Толстого грандиозный обман души.

Позднышев вспоминает, что он никогда не видел жену такой, какой она была в вечер игры Трухачевского. Музыка Бетховена совершила чудо: пробудила духовно непробужденную душу. Это-то искусственное пробуждение души и имело столь роковые последствия в судьбе героев.

"И вообще страшная вещь музыка", – восклицает Позднышев и спрашивает: "Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что делает?"

"Я сливаюсь с ним (с автором) душою, вместе с ним переношусь из одного состояния в другое, но зачем п это делаю, я не знаю, – объясняет Толстой. – Ведь тот, кто писал хотя бы Крейцерову сонату, – Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии – это состояние привело его к известным поступкам, и потому ¤ля него это состояние имело смысл, для меня же никакого".

Музыка настроила душу на что-то, но при этом в самой душе серьезно не предполагается, что надо сделать то, на что она настраивает. "Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне". Душевная энергия вызвана, чувства возбуждены, а ничем в действительности не проявляются. Вот это-то, по мысли героя Толстого, и "не может не действовать губительно" – действует "ужасно.

Музыка, как будто открывая "совсем новые, незнакомые чувства, новые возможности", тем самым призывает душу к чему-то и зовет куда-то, в какие-то дали. Эти новые возможности, извне полученные душою, в подлинность душевной жизни трудно реализуемы. Но как радостны душе! Потому и реализуются фиктивно, в самообмане чувства, как у Лизы Позднышевой. Отсюда же и необходимое для самообмана ослабление душевного зрения.

Жена Позднышева под влиянием музыки находилась не в состоянии одухотворения, а в состоянии, подобном состоянию одухотворения. Хотя ее переживания вне всякого сомнения совершенно искренни. Она не делает вид, не фальшивит душой. Душа ее испытывала блаженство благосостояния такой же силы, какой она пережила бы в истинном благосостоянии. Но с одним существенным различием.

Состояние подлинного откровения и одухотворения – состояние душевно рабочее, то есть действительно переделывающее душу, переводящее ее из одного, духовно низшего уровня, на другой, духовно более высокий. Это тяжело! Это – труд, взлет тяжело груженой машины. Состояние же, подобное состоянию откровения и одухотворения, – это легкое состояние, подъем надутого теплым паром воздушного шара. В таком состоянии действительной душевной работы почти нет. Но есть иллюзия ее. Душа жены Позднышева под влиянием музыки испытывала то же, иллюзию того, что она бы испытала, работая духовно. Но в последнем случае ей было бы трудно, – она работала бы, находясь в рабочем благосостоянии, наполнялась бы радостью духовного удовлетворения. Под впечатлением же музыки Бетховена душа ее самораздражалась и нежилась в праздности, доставляющей ей отдых и наслаждение, тем не менее, схожее с радостью духовного благосостояния.

Говорят, что музыка духовно возвышает душу. "Вздор, неправда! – парирует герой Толстого. – Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение: мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу".

Слова эти приложимы не к одной музыке.

В темноте зала я все более и более проникаюсь чувствами лиц на сцене, театр завораживает меня и, выходя из него, я все еще знаю себя не собой, а захватившим меня героем драмы. Я живу его чувствами, чувствую то, что чувствовал он, и что я, – а может быть и никто на свете, – не в состоянии почувствовать в реальности. Я чувствую то, что не чувствую и при этом – искренен.

Судьба и поступки персонажа книги так впечатлили меня, что в момент чтения я твердо убежден, что на его месте я сделал бы то же, а то и лучше его. Уже не чувствами, а самою волею я знаю в себе силы, достаточные для свершения того, что в реальных ситуациях я никогда бы не смог сделать. Мне искренне кажется, что я смогу то, что – совершенно очевидно – в действительности не смогу сделать.

Можно ли понять явления высшего порядка, сводя их к явлениям низшего? Высшее потому и высшее, что в основе образующих его сил дополнительно действует новая жизнеосновывающая сила, которой нет в низших явлениях, которая и создает высшее. Обезьяна станет человеком, если в обезьяну вдунуть нечто свойственное только человеку, то есть совершить дополнительный акт творения, сообщающий началам жизни обезьян высшие духовные образующие человека. Нам кажется, что рассуждая о самопроизвольных превращениях низшего в высшее, мы понимаем процессы, которые не понимаем и которые пониманию нашему вряд ли доступны.

Любители философии могут заметить за собой, что мысль философа чаще всего им нужна, когда нет своих мыслей или нет сейчас, либо нет привычного наслаждающего состояния мышления – что мысль философа нужна вместо своей мысли и в подмену своего процесса мышления.

Вы чувствуете, что не чувствуете или чувствуете чувствами, которых в вас нет; вы понимаете, что не понимаете, знаете в себе силы и возможности, которых нет, твердо убеждены, что в состоянии совершить несовершаемое, – но все это не самообман, не фикция, не самообольщение, не ложь. Вы словно забываете и себя и реальности вокруг себя, переносясь в какую-то иную сферу душевной жизни.

Толстой пишет, что музыка заставляет забывать свое истинное положение в жизни и переносит в какое-то другое, не свое положение. Здесь ставится особый упор на заимствовании душевных состояний, возбужденных извне. Но то, "другое положение" жизни, в котором чувствуешь и знаешь, что не знаешь, не обязательно внушено "раздражающим душу образом". В него почти каждый человек может переходить и переходит сам, без помощи со стороны. Вернее говорить о двух различных сферах жизни души. Или, с некоторой условностью, о "двух" душах. Я живу то действительной душевной жизнью в рабочей душе, то праздной душевной жизнью в мнимой душе. Но и там и там я живу; хотя в одном случае я живу, работая, а в другом живу, отдыхая. Последнее, как и первое, не обман, а проживание в особой сфере жизни, у которой свои каноны и задачи.

Мнимодушевность относится к рабочей филической жизни так же, как "изящная словесность" относится к большой литературе, выражающей, по словам Льва Толстого, личное "откровение нового познания жизни" автора. Первая – приправа, возбуждающая аппетит, вторая – имеет значение основной пищи, хлеба, а не пряности. Можно вдаваться в разнообразные достоинства приправ морально-культурной жизни, и можно констатировать, что они не хлеб для жизни, что этим никто в действительности не питается, а только делают вид, что питаются.

Только особыми усилиями искренности в себе распознаешь где мнимодушевность, а где рабочие душевные движения. Первое – дополнительные душевные наслаждения от сознания чуткости своей совести, беспокойности и творческих возможностей своего ума, от остроты переживания любви и самовозведения идеала и веры. Второе – гнет ответственности своей души, боль задыхающегося разума, муки сознания неполноценности своей любви, стыд за свои недостоинства и свое маловерие.

Мнимодушевные чувства всегда примечательны тем, что они не соответствуют подлинно достигнутому уровню духовного сознания в душе. Одно дело самовозвышающее и самонаслаждающее возгорание совести (или гневливости от вспышек гражданских чувств) и другое – терзание от вины своей, без чего в действительности нет работы совести. Поймайте себя на состоянии переживания совести без переживания вины, признайте поддельность этого чувства, рискуя остаться ни с чем, даже без уважения к себе, и вы без дальнейших разъяснений распознаете явление мнимодушевности.

Когда человек убежден, что он понимает то, чего не понимает, когда ему всерьез кажется, что он может то, что выше его сил, то это само по себе создаёт впечатление действия какого-то высшего духовного начала в себе. Мнимая душа держится на мимикрии действительно действующих духовных сил. Нахождение в мнимой душе подобно благосостоянию души при духовной работе в ней. Даже решение вопроса бессмертия можно перенести в искусство, скажем, или в науку. Зыбко? Конечно. Но в мнимодушевности такого рода проблемы просто решаются. По мнимодушевному жизнечувствованию современного западного человека действительная жизнь началась только сейчас – с ним; до нас как бы ничего не было, что было, то не существенно и вело к нам, цивилизованным людям, как к цели.

Мнимодушевная жизнь похожа на духовную жизнь, держится некоторым сходством со взводом духовной жизни души. В мнимодушевности создается искусственная атмосфера полноты и активности душевной жизни, ее "возрождения", "облагораживания", глубинного очищения. Искусство для эстета, обряд для священника, строгость эксперимента для ученого, изящная мысль для философа суть неисчерпаемый источник самоощущения духовной высоты и, особенно, чистоты, обеспеченной их служением.

Если свое земное болото мы превращаем в псевдонебесный омут мнимой души, то делаем это прежде всего потому, что хождение по болоту действительности жизни трудно, тогда как вращение в мнимодушевности легко и создает иллюзию беструдности добывания или восстановления чего-то важного в душе. В мнимой душе живется как в действительной жизни, только несравненно легче. Боль сопереживания в действительности столь тяжела и требовательна, что человек по большей части бежит от того, что может ее вызвать. В мнимой душе эта боль – не боль даже, настолько она безопасна, даже приятна. Добывание истины в действительности – мучение; в мнимодушевности эти муки превращаются в раздражающий и наслаждающий трудностями процесс мышления. Мы так возвышаем и восхваляем мнимодушевное влюбление только потому, что полюбить душе нашей тяжело и трудно. Мнимая душа тем и хороша, что в ней как будто производится подлинная и свободная работа, но без настоящей боли душевного страдания реальной жизни – со всеми радостями, тоской, грустью, смехом и слезами, с самыми сильными переживаниями, но без опасности личного краха. Отсюда ставка мнимой души на утонченность, на очарование, на чары, а не на работу духа.

Подмена работы одухотворения восторгами и чаяниями мнимодушевности мутит, дурманит, обессиливает труд личного духовного восхождения человека, анестезирует его душу, иллюзорно высвобождает ее, облегчает и разум, и совесть, и любовь, и религиозное чувство, и, главное, мимикрирует работу души, оставляя ее в праздности. Раздор между мнимодушевностью и одухотворенностью неизбежен. Борьба эта, по-видимому, входит в задачу возраста Иефета. Прежде, чем войти в возраст Шема, общедушевная филическая жизнь должна встать на свое место и делать свое дело.

Лев Толстой был один из первых, кто высветил противостояние мнимодушевности и одухотворенности и призвал его в мир. Однако проповедь антимнимодушевности Толстого обращена только к лично-душевной стороне человека, а не к его общедушевной стороне, не к Общей душе.

Век назад, во времена первой публикации "Крейцеровой сонаты" мнимодушевность еще была широко распространенным явлением филической жизни определенных слоев европейских обществ. Ныне мнимодушевность обрела иной статус, стала явлением всеобщим и общедушевным; и, мало того, – главенствующим в Общей душе периода Иефета.

Со всех сторон обсуждая пороки современной жизни, мы не примечаем главенствующей ее черты – ее тотальной мнимодушевности – черты, своим существованием обеспечивающей многие другие черты самых разных режимов и обществ. Мир ХХ века не более безумен, не менее ведает, что творит, чем века предшествующие. Но он иначе безумен, безумен мнимодушевностью.

Сегодня не сознание определяет бытие и, тем более, не бытие – сознание, а сознание и бытие определяются мнимой душою.

Кто-то создает мнимую психоаналитическую жизнь души, кто-то проповедует мнимое представление о человеке как продукте его же хозяйственной деятельности, кто-то учит мнимости сотворения автоматизмом "естественного отбора"; историки рассказывают мнимое прошлое, утопист вещает мнимое будущее, а диалектик посвящает желающих в тайны мудрости, которая особенно хороша тем, что даже у бездуховного человека способна создать мнимое самочувствие одухотворения Разумом.

Наука нашего века в значительной мере построена на своего рода мнимости. Ставя микроскоп и разглядывая клетку, ученому кажется, что он проникает глубже в жизнь, тогда как он в действительности удаляется от живого к материальной фактуре, от живого к неживому. Видя движения в клетке, он на деле исключает жизнь, – ту самую несомненность, которую каждый знает в себе и непосредственно определяет в другом живом существе. Удаляясь от жизни, мы полагаем, что изучаем ее, – что возможно только в особом роде отречения от реальности, от сознания подлинности жизни. Мнимодушевная утрата силы сознания подлинности жизни – одного из проявлений духовной способности узнания истины, то есть разума, – лишает нас силы разума, а значит, жизненаполненности и жизнеспособности.

На принятом в науке образе Мира как самовзводящемся и самодеятельном автомате оказывает мощное воздействие эстетика. Представляющаяся величественно прекрасной точность и строгость хода подзаконного мира, красивость математической утонченности и стройности, поэтика грандиозности, сложности и вместе с тем порядка и "гармонии" плюс эффектность для воображения и занимательность для ума – вот зачаровывающий мнимодушевный образ вселенского автомата. В своем разрастании мнимая душа выковала этот образ, и сама охотно подпала под его власть. Охотно потому, что из Мира как автомата изымается Свобода, а значит, и духовная работа. Это Мир ставший, установленный, как умная машина, могущая в конце концов быть послушной руководству высокообразованного и изощренного ума.

Образ потенциального владычества человеческого ума во Вселенной тоже не лишен героико-эстетической лихости, особенно обольщающей душу мнимодушевника.

Природа, Жизнь, Мир в нашей мнимой душе таковы, что их, зная их устройство, можно перехитрить и использовать для себя. Отсюда псевдосознание всемогущества науки, основанной на действии низшей способности разума – ума. Отсюда же аннулирование вопроса о сущности явления и подмена его вопросом о происхождении явления. Отсюда же отрицание внеопытного знания, вненаучных умений, сомнения во всех преданиях, отвергание случившегося и прочие научные достижения, свидетельствующие об утрате силы зрения от растления мнимодушевностью.

Истинный рыцарь науки, как прекрасную даму, оберегает и чтит чистоту того образа, о котором мы говорим. Казалось бы, опытная наука, именно потому, что она опытная, должна для собственного творчества стремиться пустить в оборот новые для нее явления, особенно не боясь ошибиться в достоверности факта. Наша же наука требует  абсолютной достоверности (требование чисто эстетическое) и занята не столько доказательством достоверности, сколько обнаружением недостоверности и иногда в весьма достоверном. Она недоверчива, подозрительна, боясь допустить к лицу прекрасной дамы все, что может нарушить ее целомудрие. То-то – придумано людьми, плод их пустого воображения, то-то – обман, шарлатанство, то-то – только так кажется. Эти "кажущиеся" явления стали столь повсеместны, что составляют постоянный предмет борьбы науки, то, от чего она, отталкиваясь, утверждает себя.

Пафос – один из самых звучных сигналов, подаваемых мнимой душой. Наука века нашего облачена в пафос недоверия, прикрыта боязнью инородного и выстроена на запрете душе знать что-либо без нее. В сознании человеческом (то есть в духе) уже нет ничего несомненного, – все недостоверно, все обманывает, подтасовывает, кажется нам. Нужны ли еще примеры подавления одухотворения мнимодушевностью?

Нынешний человек не стал разумнее и глубже, но над умами людей властвует теперь мысль как бы глубокая – мысль тонкая, изощренная. Она везде: в ученых трудах, в судах, в "серьезных" статьях, в остротах, бюрократических циркулярах, в парламентских дебатах, у героинь фильмов и в беседах школьников. ХХ веку нужен блеск умственных способностей, а не глубинное свечение разума в Мир. На поверхность общественной жизни выдвигаются знатоки и умники, а не мудрецы. Век наш утратил вкус к мудрости, ему потребовались идеологи, поэты, ученые, трибуны, сценаристы, но не пророки. Это век всевластия идей, "убеждений" и провозглашений, а не проповедей. Тихое духовное учительство – вот совершенно чуждая ему область души и Разума. К филической общедушевности прошлых веков ХХ век добавил еще один вид мнимодушевности, мнимодушевности интеллектуальной.

Техническая культура создает мнимое впечатление усиления энергии и возможностей человека, его могущества, его силы овладевания. Техника – как бы инициативность духа и выдает себя за нее. Изобретения и "научные открытия" – как бы откровения Разума и в подмену ему. Робот – символ совершенной технологической мнимодушевности – как бы человек.

Оскудевая разумом, человек изощряется в уме, изучении, изобретении. Оппозиция уму – глупость. Оппозиция Разуму – легкомыслие или лучше сказать, легкомысленность. Легкомысленность не исключает ума и таланта, можно быть умнейшим и легкомысленным человеком. Дело уже дошло до того, что, видя умные глаза, начинаешь бояться как бы за ними в очередной раз не скрывалось легкомыслие, замешанное на эрудиции, профессиональных способностях и прочем, что имеет в мнимодушевном мире статус достоинств духа.

Мнимодушевности филической жизни соответствует легкомысленность интеллектуальной мнимодушевности. То и другое входит составной частью в иефетову Общую душу нашего времени.

"Мы шалили, под солнцем и на земле, не сознавая, что солнце видит, а земля слышит" – писал В. Розанов в 1918 году. Так продолжалось весь наш век. На всякого мудреца этого странного века довольно легкомысленности, сокрытой и явной. Только по легкомысленности общего сознания жизни можно признать образованность, интеллект, культуру за духовность; знания и обилие мыслей за знание и движение к Истине, тонкость, остроту и изящество ума за полноту одухотворенной углубленности, а зрелость души за примитив.

При переходе в возраст Иефета Общая душа порушила свой прежний соборный разум. Это пустующее место заняли шалуны духа своего, определившие характер мышления века. Черты этой субстанциональной легкомысленности мышления ХХ века мы все знаем в себе, видим разрушающее действие этой "шалости" в наших злободневных спорах и со страхом ждем, что победная интеллектуальная мнимодушевность еще раз, на повороте Истории агрессивно проявит себя, захлестнет и погубит нас.

Интеллектуальная мнимодушевность рассчитана на беглость душевного потребления: на запойность чтения, например, или упоение чем-то. Люди отвыкли вдумчиво, с расстановкой читать, слушать и слышать, серьезно вникая в слова и мысли. У современного человека множество интересов, профессиональных и непрофессиональных, но нет главного интереса: интереса к основным вопросам жизни, назначающих ее. А без этого интереса все остальные поневоле легковесны и легкомысленны, не нужны для труда духа, праздны по существу.

Справимся ли с этим? И – как? Менять "интересы"? Но как благо не блага, так и интерес к жизни не интересы в жизни. Интересы прививаются, интересами руководят. Интерес же к основным вопросам жизни прививает Хозяин ее; и Он же руководит им. Наша ближайшая общедушевная задача – расчистить завалы мнимодушевности, которые не дают людям осознать и прочувствовать, что есть подлинная духовная жизнь.

Многие люди нашего века проводят в сфере мнимой души часть, а то и весь свой срок на земле; и уверены, что живут полной и настоящей жизнью. Мнимодушевность стала для множества людей жизненной позицией и мировоззрением, руководством к действию и высшим оправданием человеческого существования. Весь современный мир опьянен мнимой душой, заражен ею. Болезнь мнимодушевности овладела Миром. Не сила и вера, и не секс и голод правят европейским человечеством, вступившим в иефетов период Пути. Правит им мнимая душа.

Были ли материалисты и атеисты прошлого и начала нашего века религиозными людьми? Они были как бы нерелигиозными или на свой лад как бы религиозными. Чувствуют ли вчерашние декаденты и их нынешние наследники внутреннюю свободу? Нет. Они как бы чувствуют и как бы свободу. А что значит все эти быстро гаснущие и друг друга сменяющие увлечения и заблуждения, страсти общественных волнений, чехарда сочувствий, скоро превращающихся в равнодушие? Откуда такая легкость движения души, легко принимающей на веру и легко от нее отказывающейся? Власть "как бы" стала всезахватывающей. Мы ценим не подлинные чувства, мысли и представления, при наличии выбора едим и одеваемся в то, что разрекламировано, читаем и смотрим то, чему обеспечили паблисити и многое другое, что омнимодушевливает даже быт.

Более всего современный человек западной цивилизации желает "жить красиво". Красивость жизни – чуть ли не главный мотив ее, цель всех устремлений людских. Красивость, ей-Богу, погубит Мир. Уже сегодня "духовной жизнью" все именуют жизнь "культурную" и под "духовными интересами" понимают все то, что не является интересом вещественным. Дошло до того, что люди повсеместно лгут и фальшивят не под подлинные чувства – как было во все века, – а делают вид, что переживают мнимодушевные чувства и представления.

В последние десятилетия невиданно возрастает массовый интерес к зрелищам. Серьезный признак все продолжающегося расширения области мнимодушевного захвата человеческой жизни. А казалось бы, куда дальше? И так не жизнь, а всеобщий спектакль. Кто в нем в качестве ведущих, кто в качестве статистов, гримеров, либо играют зрителей, наконец. Остальные, те, которые не исполняют ролей, являют из себя декорацию спектакля или, на худой конец, служат материалом для этой декорации. Недаром столь успешна нынешняя научная теория "ролей", по которой человек с утра до вечера входит в разные роли, меняя их в зависимости от обстоятельств, в которых он находится. Как ни вульгарно такое описание жизни, оно в известном смысле соответствует нашей действительности.

Характерный только для ХХ века образ спортсмена в большой степени обеспечен страстью к зрелищам игр и соревнований, мнимодушевно подменяющей чувство азарта жизни, и мнимодушевным самоудовлетворением в культе рекордов и рекордсменства. Спортсмен демонстрирует неестественное и фиктивное физическое совершенство, которое вне нормальных возможностей человека. Он уродует то, совершенство чего призван демонстрировать.

Ровно так же и "демонстрант" живет не подлинной, а мнимой общественной жизнью. Какова бы ни была современная манифестирующая толпа, самодеятельна она или собранная для специальной цели властью, охраняемая или, наоборот, охраняющая, какова бы она ни была, все ее чувства: возмущения ли, одобрения ли, борьбы или ликования – по большей части мнимодушевны. Как мнимо и само состояние убежденности человека в ней. Сопоставьте образы возмущенной толпы из истории прошлого или начала нынешнего века и современной демонстрации, собравшейся для выражения протеста. Первые действительно возмущены, вторые как бы возмущены и участвуют в инсценировке.

Демонстрант убежденно играет роль действующего в общественной жизни человека. Только обоснование этой деятельности он берет из реальной действительности, все же остальное – лозунги, речи, выдуманные чувства, даже сознание солидарности в толпе – мнимо и служит средством самовпечатления и возбуждения друг от друга. Важно само участие, возвышенность которого обеспечивается конкретным поводом. Все такого рода общественные движения – лишь норма бытия в определенном обществе, бытия, во многом обуславливаемого мнимой душой.

Еще более, чем фигуры спортсмена и демонстранта, показательна фигура "общественного деятеля" (того паче общественной деятельницы). Как в любительском спектакле, где самодеятельные актеры подражают профессионалам, так и на общественной сцене общественные деятели играют настоящих политиков. Конечно, и политик – игрок, разыгрывающий свою партию на массах или в узком интриганском кругу близких к власти. Но он всегда имеет реального противника и в случае неудачи ему грозит реальная опасность. Общественный же деятель конкретного противостояния себе не имеет и сам создает его в лице правительства ли, или другого, такого же, как и он, общественного деятеля. При этом он постоянно подвергается опасностям, которые не угрожают, дает клятвы, которые не связывают, бросает вызов врагам, которые ему не страшны, и выдвигает лозунги, которые всегда преувеличены, обязательно превышают требования его личной и общественной совести, да и его собственное разумение. И что удивительнее всего, общество пасует, когда его или события в нем судят с мнимой высоты кривляющейся совести.

Мнимодушевное самовращение везде и во всем. Подобно искусству ради искусства (и корысти ради), науке ради науки (и ради корысти), сексу ради секса и прочее в нашем мире возникли общественные движения ради общественного движения (и, понятно, ради корысти), соотносящиеся с подлинными общественными движениями в Истории как страсть актера на сцене и настоящая страсть в жизни. Нынешнее общество переполнено слепыми движениями, которые исторически не работают, хуже того – как бы работают и тем самым могут способствовать чему угодно, в том числе и осуществлению целей, противоположных тем, которые они же провозглашают.

Что, скажите, выражает голый подсчет голосов многих тысяч людей, не знающих друг друга? "Волю народа"? Да разве доля одного человека в напоре и направлении общедушевной воли равна доле другого? – Никогда. Признать сумму поданных голосов, составляющих большинство, волей народа можно только в мнимодушевном смысле. Верее сказать, что общество стремится создать видимость осуществления совокупной воли и само вполне удовлетворяется этой видимостью. Да и как иначе реально живущее общество, сохраняя себя, может поступать с требованиями господствующей в ней мнимой души? – Только обмануть их! Выборы и призваны для того, чтобы обойти общедушевные требования справедливости, обмануть их самым грубым образом: числом, арифметикой, пропорциональностью, процентом. Чем скрупулезнее внедрена в общество эта арифметика, тем выше считается правовой статус общества, тем доброкачественнее выглядит власть в нем и "законнее" правовой разум.

На выборах, конечно, изъявляется не общедушевная воля и не мудрость Общей души, а, в лучшем случае, настроение большинства на момент голосования. Понятно, что так выраженная "народная воля" не бывает мудра. Избранный при этом глава государства или правительства тем лучше, чем он умнее выбравшего его общества, но ловко умеет скрыть от него это.

Голосование – выражение мнимой воли народа. Общество, опирающееся на мнимую волю, живет в режиме самообмана. В таком обществе человек в той или иной степени перестает различать, кто добр и кто зол, кто врет и кто говорит правду, где подлинник и подделка, мудрость и дурость, свобода и рабство. Где мнимо все, даже воля народа, там все равно недостоверно, там нет веры и безверия, и люди верят тем, кто наглее и впечатляюще кричит.

Заглавное явление внеобщедушевного общества – "общественность". Что она выражает? Общедушевный разум, Народность, национальную Самость, Этнос, Собор? В Общей душе нет такой инстанции, которая говорила бы через общественность. "Общественное мнение" – не из недр Общей души. Общественность отвлеченна, отвлечена от жизни Общей души, но вместе с тем (скажем, "научная общественность") претендует на практическое и теоретическое руководство.

Общественность чужда общедушевности и потому делает крен в сторону лично-душевной жизни. В противовес Общей душе она провозглашает права личности (вернее: личной самости), проживающей на Земле и только на Земле и потому желающей наилучшим образом (то есть вместе с "небесными" своими потребностями) устроиться на Земле по лозунгу: пусть каждый, не мешая жить другим, живет как хочет. Демократические стандарты подменяют требования Общей души.

Общественность не нуждается в руководстве Сара, не знает его, и потому принципиально исключает себя из трудов Пути Общей души – живет вне Пути, вращаясь сама по себе. Вероисповедание заменяется "образом жизни", а соборный разум – правовым разумом, необходимым в качестве ментального основания. Правовой разум – внесоборный и несоборный разум общественности. И этот внесоборный разум усилиями общественности удачно конкурирует с подлинным соборным разумом, погашая его. Для своего существования и самоутверждения общественности необходимо некоторое затенение общедушевности.

Главное изобретение общественности – газеты, газетное сознание. Начать с того, что газетное сознание производит искажение душ публичностью. Ничто не оставляется им таким, какое оно есть. Газетное искусство (говорю без всяких кавычек) держится на умении автора выглядеть в глазах публики выше ее и самого себя. Умение бойко писать всегда чрезвычайно подозрительно.

Разум и правда газет не то, что разум и правда жизни. Представить мудреца из народа, излагающего свой взгляд на газетной полосе, невозможно; его слова – не газетный материал. Газетный ум призван не для успешного руководства в реальной жизни, а для въевшийся в мозг и воображение забавы делания вида руководства повседневной действительностью. Люди раскрывают газету для злободневных разговоров и слухов или, в лучшем случае, для отыскания аргументации тем положениям, которые априори выработаны или выраздражены в голове и сердце.

Один и тот же человек по разному рассуждает в газете и думает сам. В реальной жизни важна и волнует подлинность; в газете – трансформация подлинного для нужд читающей публики. Газетное сознание не требует доподлинности. Оно требует умения представляться условно совестливым, благородным, храбрым, чистым – даже если сам газетный провозвестник равнодушен ко всему на свете. На газетном языке нельзя быть искренним, газетные словосочетания и интонации – инструмент выражения публичных чувств и дум, необходимы для сферы, куда искренность неприложима, где правит стиль газетного лицемерия, принятого в данном обществе на данный момент и в данном издании. Газеты – разносчики фиктивных душевных свойств. Регулярно потребляющим газеты неминуемо сообщается подложный ум, налепленная совесть, искусственное неравнодушие, поза благородства, доброты или негодования и прочее. Газетное сознание профанирует зрелость души и тем держит человека в состоянии духовной инфантильности и облегченного сознания.

Газета – функция кратковременности общественного бытия и рассчитана на короткую память. Однодневное скоропалительное газетное творчество совершается в беспамятстве. Газетная творческая воля направлена на то, что ей ежемгновенно выигрышно; ей чужда перспектива и ответственность высшего порядка. Это – разврат творческой воли человека: и филической воли и воли интеллектуальной.

Хуже всего то, что газетное слово замещает слово проповедническое. Если проповедничество стремится поднять человека над собой, то газетное сознание нацелено на то, чтобы либо остановить духовное развитие человека, либо спустить его ниже самого себя. Мало того, что газетность духовно безосновна и творчески развратна, она – псевдопроповедническая, узурпирует соборное сознание справедливости, заменяет честь имиджем и престижем. Бесцензурность – вот суррогат духовной свободы для потока слов газетного сознания. Впечатление такое, что все совершающееся в природе, народе, мире – происходит для этого потока слов.

Кто-то очень хитрый внушил современному человеку дьявольскую мысль, что беды его проистекают от того, что он не может публично высказаться так, как ему угодно. На самом же деле беда наша в том, что в обществе чрезвычайно активны силы, которые, говоря и говоря, не дают голосу духовного Я из человека пробиться к другому человеку, к другому духовному Я, препятствуют ему в поисках человека сродственной одухотворенности, не дают явить из себя миру нечто важное, свою истину и свою любовь. Сегодня большинству людей надо замолчать, чтобы стало слышно звучание того, что нужно и важно людям.

Человек обладает той и только той свободой, которая предоставлена ему Богом. Свобода слова – не самовольность прессы, а свобода живой мысли, свобода Разума и любви, свобода духовного свечения из себя людям. Такая свобода может быть обеспечена если газетно-телевизионная магия перестанет почитаться духовной властью и займет в жизни то положение, которое соответствует ее достоинству и сущности.

Мнимодушевность филической жизни и интеллектуальная мнимодушевность не ложь и обман. Живя в мнимой душе, люди, говорил Толстой, "серьёзно верят, что они действительно то самое, чем притворяются". Такое становится возможным только благодаря тому, что мнимая душа это своего рода забытие действительного существования. Забытие, вообще говоря, законная сущность мнимой души, идущая ли во вред подлинной жизни, в подмену ее, или, подобно сну, в ее поддержку. Переключаясь на мнимодушевность, человек тем самым желает поскорее забыть и забыться. Современное общество широко пользуется этим свойством мнимой души.

Апофеоз мнимодушевности – советская мнимодушевность, не утратившая актуальность и после распада социалистической системы. Качество общественного самозабытия особенно явственно проступает тут.

Советский образ жизни вернее всего представляли многочисленные Общие Собрания. На первый взгляд люди на них откровенно терпели время, исполняя привычную формальную процедуру. Но всмотревшись в лицо сидящего на Собрании, видишь, что в нем нет тяготы терпения и скуки. Он пребывает в каком-то особом состоянии, где он погружен в полузабытие, находится в забвении себя и окружающего. Может показаться, что он в дреме, но это не дрема, а род мнимозавороженности. Он внемлет и, вместе, не слышит, и присутствует и отсутствует, аплодирует и голосует, но так, словно это не он. Идет обязательный спектакль – такой же, как и вся окружающая жизнь! – и что-то изнутри заставляет людей участвовать в нем в качестве хотя бы пассивного действующего лица. Уклониться от этой роли нельзя – тогда надо вообще не участвовать в спектакле общей социалистической жизни, выпасть из нее и пойти против ее хода. Чего невозможно ждать от человека толпы.

Сидящего на Собрании нельзя призывать не лгать. Он не лицемерил и не лгал себе. Он брал на себя роль, которая была предустановлена ему какой-то явно непререкаемой инстанцией. То, что исполнял он, было важно для него самого. В одно и то же время он как бы внимателен и сосредоточен, как бы признает значительность происходящего, но и вполне серьезен, серьезен даже тогда, когда поднятием руки как бы выражает свободу своего волеизъявления. Все это – не фикция, а особое действо, особая жизнь в особой и неотъемлемой от жизни всех сфере. Как отдельный человек бессилен нарушить ход ритуальной процессии, в которую он вовлечен, так ровно же он не в силах был противостоять завораживающему течению Собрания, которое, как храмовая жизнь, живет надличностной жизнью. У Общего Собрания свои душевные каноны, отличные от канонов рабочей душевной жизни отдельного человека, той самой, живя в которой, он действительно страдает, любит, борется, разочаровывается, решается, колеблется между добром и злом, надеется и обманывается. Здесь иная сфера жизни, где ничего этого нет, – или как бы есть, но не так, как в подлинной жизни. Сферы эти смешивать нельзя; их никто и не смешивал.

Есть чуткие люди, которые ищут мистику в самодовлеющем общественном действии Общего Собрания. На Общем Собрании присутствовал не "я", а "как бы я" – мой заместитель в советской жизни, мое советское я. Общее Собрание протекало в мнимодушевной сфере жизни, захватывавшей всю общедушевную жизнь. Высказываемое на Собраниях (и, что то же самое, в газетах, по радио и телевидению) неоцениваемо в категориях лжи и правды, искренности и лицемерия, глупости и ума, так как оно перенесено туда, где эти понятия как бы нереальны.

Раздвоение на две души, на две сферы жизни занесено в само чувство жизни советского человека. Это не цинизм, а как раз наоборот, нечто общепринятое и морально узаконенное. Из души человека известной формации выделено общественно специализированное "советское я", мнимый двойник, замещающий в общественной жизни подлинное "я". Это мнимое "советское я" обладало (и до сих пор обладает!) в душе огромной, и бывало, абсолютной властью. Почему?

Жить в атмосфере советской мнимодушевности приучали с раннего детства. Год из года, на каждом уроке школа трудилась над одним и тем же: старалась перевести всю наличную действительность в мнимую жизнь. Современное, прошедшее и даже будущее сначала переодевалось в советскую мнимодушевность, а затем преподносилось в качестве действительного – словно действительного и не существует. И все убеждены, что так и должно быть или иначе быть не может.

Мало-помалу душа каждого человека переводилась в режим советской мнимодушевности, обретала как бы твердость и напор, как бы убежденность и непреклонность и как бы преданность. И – главное – вместе со всем этим обретало, обязательно обретало сознание легкости общедушевного бытия, лишенного трудных душевных движений. Вырабатывалась властная потребность души жевать пустышку советской мнимодушевности, в которой пребывать и удобно и спокойно. Тут есть место всем человеческим чувствам, но не работающим в душе, вращающимся легко и вхолостую, бурно, радостно и праздно. Зачем дьяволу силой уничтожать любовь и разум, когда их можно подменить, сделать мнимодушевными... Дело это делается даже само собой: жить с открытыми глазами в подлинной душевной жизни человеку тяжело, тогда как спать в советской мнимодушевности легко и приятно. Основная сила мнимого "советского я" – в легкости общедушевного проживания. Не отсюда ли общая нацеленность на жульничество, обман, воровство разных видов, на добывание без труда, с наименьшими затратами сил и труда? О какой "рыночной экономике" может при такой ситуации идти речь... И это еще не все.

В ученых советах, в редакциях, просто в беседах, в полуночных трепах, за праздничным столом или на лестничной площадке проектного института – везде, где культурные люди вступают в общение, царит стихия интеллектуального блефа. Общий тон советского культурного быта – ирония. Серьезность неприлична, всех раздражает, почитается занудством. Глубокая мысль, постоянно замешанная на иронии, существовать не может. Ироничность и интеллектуальный блеф прикрывают порочно облегченную жизнь, где нет живого интереса к мудрости и душевной потребности в истине.

В атмосфере советской мнимодушевности действительно работают, всерьез делают свое дело одни балерины, музыканты, редкие энтузиасты науки, искусствоведения. ультрасовременных областей техники. Все остальные исполняют некоторую роль, выпарены, за что их, хотя и нежирно, но кормят. Общественное существование во всех областях специфически облегчено. Мнимая экономика, стремящаяся выполнить "показатели". Не дело, а отчетность правит любой деятельностью, даже суда и милиции, действующих по мнимому законодательству. Разговаривая с советским инженером, никогда не знаешь, говорит ли он то, что знает, или то, что как бы знает – лишь бы казаться другим (и себе самому) знающим, ловким и опытным человеком. Фикция и плагиат, прочно вошедшие в научный быт, делает существование ученого интеллектуально беструдным. Легко в советском обществе работать и рабочему, о чем свидетельствует стремительное падение трудовой этики. А как вольготно жить пишущему человеку в культуре девальвированных слов...

Европейские социалистические общества 70-х и 80-х годов были основаны не столько на страхе наказания (что характерно в другую эпоху), сколько на советской мнимодушевности, которая крепка другим страхом, страхом разрушить легкость своего жизнечувствования и, значит, лишиться чего-то похожего на опору в жизни. Пьет советский человек не от трудностей бытия, а для легкости жизнеощущения и для сохранения позы душевного безразличия. Замена легкости общественного бытия на трудность его, а тем более жизнечувствования, разом, конечно, невозможна. В третьем-четвертом поколении советский человек предпочитает легкость бытия и жизнечувствования всему: и достатку, и свободе, и возможности самореализации.

Потомство Иефета в библейские времена расселилось по преимуществу на европейском континенте. Европейские народы и европейская цивилизация – иефетова цивилизация, созданная народами, особенно пристрастными к филической общедушевности. При путевом продвижении от средневековья, от третьего возраста Хама к новейшему времени, к возрасту Иефета ударение Общих душ перемещалось в их интеллектуально-морально-культурную область, то есть на тот самый этаж общедушевной жизни, на котором европейские народы, как иефетовы народы, всего увереннее знают себя. Изначальная склонность иефетовых Общих душ и их путевой возраст, казалось бы, счастливым образом совпали. Несколько угнетенная в вероисповедальческом возрасте филическая воля европейца высвободилась, активизировалась и раскрыла свои возможности. Наступление веков науки, культуры, техники и гражданственности предрешено путевыми движениями европейских Общих душ, бодро задействовавшими в себе филио-государственную, морально-культурную и интеллектуальную волю людей.

Период Иефета, возможно, звездный час на Пути Общих душ Европы, их наиболее звучная партия в человечестве. Они и звучат сейчас во весь голос, господствуя в мире. И чем дольше, тем вроде бы сильнее и больше. Но как раз в наше время стало выясняться, что в увлечении творчеством Общие души все более предпочитают исполнять свою партию сами по себе, без участия своих высших духовных инстанций: Сара, соборного разума, Народности. Стало как-то тревожно. Восход стал несколько напоминать закат...

Филическая общедушевность, став ударной, ныне желает быть без руля, идти только под напором собственного ветра и во всех направлениях разом. Именно в самоцентричности, самовыраженности и самовращении видит она и свою ценность, и свою "свободу", и свое назначение, и свою сущность, и залог главенствующего положения в Общей душе.

Филическое поле жизни отличается от других полей жизни тем, что оно наполняется зарядами жизненности не от акта Творения, а от творчества человека. Филическая жизнь столь же подлинна, что и любая другая, но при одном условии: филическая воля жизни (творческая воля человека) должна совмещаться с волями сотворенных полей, ассистировать им, работать вместе с ними и для них. Филическая жизнь, идущая сама по себе, незнающая свое положение относительно сторгической и эротической жизни, теряет подлинность, становится мнимодушевной.

Иефетова область жизни не корневая в Общей душе. Масса филической жизни добывается творческой волей из резервуаров эротической или сторгической жизненности. Филическое поле – собственно человеческое поле жизни, задействованное вместе с корневыми полями ("шатрами") Общей души: с интерпсихическим шатром Хама (филио-эротическая национальная Самость) или с шатром Шема в поле духовной близости (филио-сторгическая соборная Народность). Выдвижение иефетова шатра на ударное место в Общей душе, мнимодушевное утверждение его в качестве совершенно самостоятельного центра ее – небезопасно, чревато разрывом гипертрофированного Иефета с Шемом и Хамом и, следовательно, грозит развалом Общей души.

Во второй части книги мы предположили, что для дальнейшего продвижения по Пути Общей душе необходимо стать на "другой фундамент", закладываемый именно на иефетовом ее этаже. Строительство нового фундамента неизбежно сопряжено с самоцентрализацией филической жизни. Фундамент – основание здания, необходимо зданию, закладывается ¤ля здания, вместе с ним. Опасность периода Иефета состоит как раз в том, что закладываемый фундамент принимается за воздвигающееся здание, выдается за основное жилое помещение – и потому-то форсированно обживается. В результате еще невыложенный фундамент размягчается, пузырится, становится непригодным служить основой дальнейшего путевого строительства Общей души.

Каждый шаг на Пути Общей души (как и путевосхождения отдельного человека) грозит обвалом, схождением, распадом. Так оно должно быть, так всегда и есть. Угрозы иефетова отрезка Пути столь же законны, что и опасности хамового путепрохождения. И те, и другие предусмотрены, необходимы для путевого продвижения через трудности преодоления. Такова стратегическая установка работы Пути. Что ж: закат западного мира только мерещится нам? Что если мы временно буксуем на некотором промежуточном этапе Пути, его законном повороте, где одно путевое поприще завершилось, а другое не началось? Не есть ли мнимая душа только болезнь переходного возраста, неизбежный болезненный этап становления нового фундамента? Как правильно оценить нашу эпоху?

Да, несколько веков тому назад, с рассветом возраста Иефета, все творческие силы европейца активно возбудились. Волна культурного творчества, интеллектуальная и моральная воля набрали такую скорость, такую силу и такую власть над душами людей, которые и необходимы для начала строительства нового и прочного филио-интеллектуального фундамента Общей души. В мощном филическом оживлении европейские Общие души испытывали радость свежего притока полноты жизни, наполнялись ею, желая еще большего и все большего своего оживления.

Казалось бы, они открыли в себе неиссякаемый источник живой воды. Иефет справлял пир и, пируя, все более и более взвинчивая себя. Живой воды естественного творчества стало не хватать. Пришлось вносить в филическое поле и на интеллектуальное осмысление все, что ни попадя. Все, что возникло в эротическом и сторгическом пластах жизни, тотчас перегонялось для нужд, а затем и запоя филио-интеллектуального творчества. Доступ в общедушевное морально-культурное поле оказался открыт всем и не требовал для проникновения в него и пользования им серьезных усилий творческой воли. Филическая жизненность раздавалась беструдно, бесплатно, открытой струей. В результате человек западной цивилизации морально, культурно и интеллектуально закипел, его собственно-человеческое начало стало алчным, потребовало себе "благ", "интересов", комфорта, "красот", развлечений и удовольствий телу и душе. Иефет заметался в горячке.

Зло Истории зачалось в общедушевном грехопадении Хама. Хам совершил "эрва" и тем извращенно взвинтил человеческую психику как таковую, незаконно разгорячил эротическое тепло жизни в человеке и порочно индивидуализировал его. Нечто похожее произошло теперь и с Иефетом. Мы стали свидетелями беспредельного и бесконтрольного разгорячения самой по себе филио-интеллектуальной воли человека. Человек забурлил в творчестве, на иефетовом этаже жизни и разума. Филическое и интеллектуальное разгорячение сделалось его порочной потребностью. В иефетовых Общих душах возник новый вид похоти, похоти филической и интеллектуальной, которая стала сладостно-привычной массе людей и диктует им хождение по жизни.

Мы, люди ХХ века, переживаем эпоху второго общедушевного грехопадения. Первое было – Хамово; второе, нынешнее – падение Иефета.

Мнимодушевность и легкомысленность не просто болезнь иефетова периода Пути, а суть последствия и проявления процесса чрезмерного филио-интеллектуального разгорячения и, в то же время, явные признаки готовящегося или, скорее всего, состоявшегося грехопадения Иефета.

Хамово падение принесло человечеству историческое зло. Какое новое зло несет нам общедушевное иефетово падение? Несомненно, что угроза экологической катастрофы или термоядерной войны есть плод непотребного разгорячения иефетова этажа общедушевной жизни. Но это, так сказать, внешний результат. Иефетово падение заключает в себе внутреннюю угрозу для европейского человечества, для его путевосхождения, для всего дела исполнения Воли Бога.

Пока Господь еще раз не "спустился" к нам, как в Вавилон, и не принял Свои меры, у нас есть шанс самим увидеть, в чем состоит падение Иефета, чем оно чревато, и попытаться – коли еще возможно – "отстать" от того, что мы "думаем" и что "делаем".

Быть может, Бог работает человекам так, как сказано в одном из псалмов: позволяет ему самому дойти до предела заблуждений и несчастий, а потом говорит: вернись сын Адамов. Наверное, этот призыв Бога к человеку – "вернись!" – звучит всегда. Вернуться сыну Адамову означает понять свое рабочее назначение в жизни. Мы ищем цели жизни, смысл нашей жизни, свое предназначение по указу Бога. Нужно же прежде всего искать назначение – заданную работу. Мы приставлены к работе, которую мы же и обязаны найти для себя своим свободным сознанием. Душа наша одновременно должна – всегда должна – и работать и искать себе работу. Мало того: работать и искать свою работу. Таково наше "назначение", но не по указу свыше, не по повелению какого-то высшего устанавливающего закон жизни сознания, не по указу Бога, а по росту нашего же понимания своей жизни, понимания, все более и более проявляющегося от мощи свободного сознания в себе.

Что жизнь человека значит и что такое жить? Вопрос назначения жизни это и вопрос о том, каково ее значение для Создавшего жизнь и Пославшего нас в нее. Каковы бы ни были ответы на эти трудные вопросы, ясно, что мы посланы не просто в жизнь: нас послали служить в "Я". И, конечно, в рабочее "Я", которое есть порученный нам пост. Когда же люди "серьезно верят, что они действительно то самое, чем притворяются", то это не просто ошибка, а духовное дезертирство с поста жизни. Уклоняясь от душевной работы в мнимодушевную личность, люди покидают предназначенное им место в жизни, убегают от своего назначения (каково бы оно ни было) и, значит, изменяют Воле Установителя жизни человека.

Сам факт подавления одухотворенности мнимодушевностью, сама по себе необходимость и неизбежность грядущего противостояния мнимодушевности и одухотворенности уже указывает на серьезное повреждение филической жизни в человеке, на его падение как существа общедушевного. Все то, чем так гордится нынешний человек западно-европейской цивилизации – наша наука и техника, культура и государственное устройство, наша изобретательность и деловитость – все это в конечном счете плод общедушевного падения Иефета – его измена тому делу, которому он призван служить. "Вернись!" сын Ноев!

Грехопадение праотца Хама испортило сафа ахад и надорвало структурную связь Шема и Иефета. Падение Иефета отрывает Иефета от Шема и подменяет общедушевную сторгическую близость филическим и интеллектуальным взаимопониманием.

Не трудно различить сторгического ближнего и филического ближнего. Сторгический ближний тот, с кем я состыкован в поле духовной близости, к кому испытываю "любовь к ближнему", с кем связан чувством душевной ответственности, к кому привязан душевным взаимопониманием с полувзгляда. С филическим ближним я совместно живу в другом поле жизненности; мы с ним связаны общими культурными переживаниями, признаем одни и те же моральные критерии и руководствуется одним образом мысли. Чтобы узнать филического ближнего друг в друге, мы должны подать друг другу "голос", сообщиться словом (хотя бы полусловом) или другим средством выражения. Мы оба выносим себя в филическое поле жизни, в нем встречаемся и знаем близость друг в друге в качестве одинаково заряженных филических единиц. Филическое взаимопонимание и взаимопроникновение основано на общей филической заряженности, на сходстве филического чувства жизни, на культурной, моральной и интеллектуальной раскрытости друг другу, которая назначена людям в качестве преддверия сердечной сторгической близости и для обеспечения осуществления ее.

Падение Иефета состоит прежде всего в том, что он отпал от Шема, стал самовольным, самоценным, самовластным, отдельным – и при этом ударным в Общей душе. Поэтому внесердечный филический ближний смог выдать себя за сторгического ближнего. Но если сторгический ближний чувствует и понимает душу другого как свою, то филический ближний чувствует и понимает ее как как бы свою. В результате падения Иефета люди стали мнимоближними. Наша гуманность, гражданское милосердие, либерализм, демократическое общественное человеколюбие, права меньшинств, женщин и прочее восходит не к сторгической любви к ближнему, а как бы любви к ближнему – к мнимой сафа ахад, мимикрирующей ту сафа ахад, которой должны были обладать сыны Ноя.

С наступлением возраста Иефета центральную партию в человечестве стали исполнять иефетовы народы, некогда образовавшие христианский мир. Падение Иефета привело и христианство к кризису. Настойчиво возвещаемой в христианстве нового времени дело "любви к ближнему" неприметным образом выпарено в мнимую сафа ахад, обернулось гуманистическим чувством ближнего, гуманизацией человеческой самости, утратило свою библейскую сущность, обнищало, переродилось, перестало быть заповедью Единого Бога и стало человеческим морально-культурным установлением. Всеохватывающий формализм человеческих чувств и мыслей, тотальная формализация жизни, – еще один явный признак падения Иефета.

Культура, разумеется, объединяет людей и смягчает их нравы. Но когда такое объединение провозглашается основой сафа ахад, когда оно не в подмогу сторгическому чувству, а в подмену ему, тогда люди сторгически неизбежно отчуждаются, сближаясь на почве красоты и удобства быта, массовой или элитарной культуры, стереотипов филической эмоциональности данного времени или Дела. Участвующие в общем Деле, деловые друзья – как бы ближние, филически специально сближенные друг с другом, культивирующие и поддерживающие свою мнимую кампанейскую близость. Ту же мнимоблизость, только иного стиля и назначения, демонстрируют "товарищи" по партии, клану, какому-либо другому сообществу. Всякое такого рода "товарищество" – отметим особо – чисто филического рода и было бы невозможно без атмосферы мнимости сафа ахад и ее подмены.

Создавая Общие души, Господь одновременно произвел "увядание" сафа ахад. Падение Иефета – его саморазгорячение и самозамыкание – явило нечто обратное увяданию: произвело оживление филического языка взаимопонимания. "Увядание языка" после Вавилона вводило человека внутрь себя, заставляло его концентрироваться на своей личной жизни, глубже сознавать и решать ее проблемы. Филическое оживление языка в наше время, напротив, выводит человека наружу, заставляют его расконцентрироваться, направлять – и перенапрягать! – свою творческую волю наружу, от себя, вовне. Филическое оживление задействует наружную область человека, его самость.

Подмена сторгической близости на близость филическую является ближайшим результатом усиления ощущения полноты жизни из-за резкого филического оживления человека. Отсюда и другой результат: перенос центра тяжести из внутренней области души, из сторгио-эротической сущности человека в наружную область его души, в самость, в филио-эротическую индивидуальность человека. В этом смысле Иефет вместо сторгического шатра Шема вселяется в эротический шатер Хама. Вселение Иефета в Хама облегчено именно потому, что происходило оно на мнимодушевном фоне. Мнимодушевность стала жизнечувствованием вселенного в Хама Иефета, его воздухом и орудием, его опорой и знаменем.

На хамову разгоряченность, на разгоряченность плотски-психической теплоты жизни наложилась разгоряченность творческая, филическая, иефетова. Хамо-иефетово единение в разгоряченной самости – вот бездна зла нашего времени. Второе, иефетово грехопадение возводит результаты первого, хамова грехопадения на более высокую ступень жизненности, подкрепляет животно-человеческую порчу жизни порчей интеллектуально-филической, чисто человеческой. Чем это так страшно?

Психическая и интерпсихическая (эротическая) жизненность разогревается и остывает в темноте бессознательности. Воды Хама текут в подземелье души, незримо для человеческого сознания, безотчетно и подспудно. Таково их естественное состояние. Вышедший из мрака на свет Хам безобразен, противоестественен, в противоестественности своей неконтролируем и неуправляем. Обычный и ясный пример – эротика: естество в ночи, с закрытыми глазами, в тайне, пока не переведено в дневное сознание; будучи же вынута на свет, исследуема, раскрыта и освещена, эротика наяву обретает противоестество образов такой мощи, которая неодолима душевными силами среднего человека.

Помещенный во тьму бессознательности Хам сам по себе выйти на свет сознания не может. И не должен. В этом ему способен помочь только Иефет, которого, видимо, всегда тянуло к Хаму. Но в прошлые времена, прикасаясь к Хаму, Иефет в страхе запретного еще более закапывал его своей надплотской красивостью. В новые времена падший Иефет с вожделением прильнул к Хаму, освятил его филическим благоволением, выдернул Хама из его исконной тьмы, вывернул его наизнанку – к свету. И все это – под знаменем естества и счастливости жизни. Справиться с дневным Хамом, высвеченным Иефетом и находящимся с ним в единстве, практически невозможно.

Иефетово падение злостно реставрирует язычество, но с атомом, спутником, компьютером, телеэкраном и газетами. Опирающееся на Хама филическое неоязычество опаснее древнего язычества, хотя и принимает безобидный вид полушалости. И мнимодушевность и легкомысленность явления филиоязыческие и прежде всего в таком качестве противостоят одухотворенности. Сытый филиоязычник требует зрелища, как хлеба, и почитает зрелища духовной пищей.

Язычество второго возраста Хама служило нижней половине Общей души и выражало Этнос, еще не знающий над собой господство Собора. Филиоязычество возраста Иефета утверждает филио-эротическую самость, которая все более и более желает подмять сторгио-эротическую область души. Древнее язычество – момент путевого развития Общей души. Филиоязычество беспутно, а то и внеобщедушевно и всегда противодуховно. В языческом возрасте Общая душа несла в себе Сара, жила при нем. Филиоязычество, созданное Иефетом отпавшим от Шема и самовластно объединившимся с Хамом, в Саре откровенно не нуждается. Филиоязычество перерастает в филиоварварство.

Религиозное чувство Общей души – от Сара. Без Сара "Бог умер". Кто же вместо Него? – Идол, конечно. Но есть существенная разница между поклонением древним божкам и новейшим филическим идолопоклонничеством. В качестве возбуждающих самость филических идолов нынешний неоязычник признает и великого писателя и очередную рок-звезду. Предметом филического идолопоклонничества при случае оказывается политический деятель или идеолог, знаменитый ученый или журналист. Черты филического идолопоклонничества заметны в отношении к искусству, науке, технике нашего времени.

Принято считать, что западное общество с 70-х годов переживает религиозное возрождение. Но и Будда и Кришна редко когда становятся объектами живого и всепоглощающего соборного религиозного чувства. Они – Центры филической жизни, к которой направлена разгоряченная и не знающая своего места творческая воля прозелитов. На подходе подлинные идолы филиоязычества – духовные миражи трансфизических существ, космического разума и прочее. Уже в ходу "Тайная доктрина", "Роза мира" и другие. Уже филические идолы в разгоряченном воображении филиоязычников вовсю воюют между собой. Филиоязычество на наших глазах религиозно оформляется и, следовательно, готовится овладеть падшими от Иефета Общими душами.

Укажу на одно обстоятельство, которое предвещает успех филиоязычеству.

Для общества все имеет свое значение: и экономика, и независимость государства, и права на собственность, и правовой режим, и международное окружение, и конкретная политика правительства и многое другое. Но для бытия Общей души главное значение имеет то, как решается и решается ли в людях вопрос бессмертия. Многое в человеческом обществе само собой образовывается, когда в душах решен вопрос бессмертия. Он всегда так или иначе был решен в людях. Наше время в этом смысле исключительное. Откуда, скажите, эта странная тяга людей христианского мира к совершенно им чуждым религиозным учениям Востока? Они, видимо, обещают потерявшим веру в загробное существование людям возможность некоторого несмертия, которым веками цементировались Общие души Востока. Верно поймите мою мысль: не то важно, что цементировались на обещании несмертия или бессмертия, а то, что цементировались на самой по себе решенности для человека этого вопроса. Общая душа и душа отдельного человека как бы угомоняются, зная, что есть ответ на вопрос бессмертия.

Современному западному человеку кажется, что в филическом поле жизни можно себя обессмертить или хотя бы оставить в нем после себя следы своей самости. Это тем более понятно, что в филическом "свете человечности" (в отличие от эротического "света животности) человек выглядит выше себя самого. Особенно, если удается добраться до места Центра филической жизни или присоединиться к нему. Если это удается каким-то одним людям, то может удаться и другим. В таком деле важна вероятность.

Наука, отказавшись ставить вопрос бессмертия, тем самым оказала дурную услугу человечеству. Рационализм, прагматизм, рассудочность, объективность наставляют людей вместо бессмертия на машинное могущество и благополучие срока земной их жизни. Есть ли что-то более бесплодное и вредоносное?

Первое общедушевное падение Хама ввело в сознание человека трагедийность вопроса смерти. Второе иефетово падение оставило человека без всякого решения вопроса бессмертия, сделало его духовно предельно неустойчивым, душою растерянным, взвинченным умом и творчеством, мистически неукорененным, подвешенным, безсущностным. Может ли в такой ситуации Общая душа не страдать, не рваться куда-то?! – Она будет разрывать самое себя, пока не угомонится. Падение Иефета рано или поздно ставит Общие души на грань самораспада.

Широковещательные попытки перенести бессмертие из душ в природу, в космос, в ноосферу не много что дадут Общим душам. Тайны древнего магизма и разного рода оккультные учения будут продуктивно использоваться и уже используются для нужд филиоязычества, решающего вопрос бессмертия по-своему – в религии филического идолопоклонничества. Нерешенность бессмертия – вот тот пункт, в котором таятся угрозы и решаются судьбы Общих душ, оказавшихся в результате иефетова падения в дыре Пути.

Человек нашего времени с особенно страстью живет в своей самости.

Укорененная и в эротической и в филической жизни самость способна жить как по преимуществу эротической, так и по преимуществу филической жизнью. Всегда находятся люди "из бумажки", схемы, из картинки воображения, которые предпочитают жить одной культурной, этической, интеллектуальной жизнью. Во все времена они оказывали определенное влияние на общество, но оставались при этом не общедушевными, а лично-душевными явлениями своей эпохи и народа. Будучи "филическими людьми", они не становились характерными типами Общей души, возникшими только на подходах к возрасту Иефета.

Еще несколько веков назад художественное творчество подтверждало те идеалистические установки, которые создавались в филио-эротической или, реже, сторгио-эротической жизни того или иного общедушевного типа. В начале же прошлого века многие люди известного круга стремились действовать в жизни строго по образцам, создаваемым образами литературы. В европейских народах новейшего времени народились особые характерные типы, автономно бытующие в Общей душе и эмансипированные как от Народности, так и от национальной Самости. Эти филические типы – внеэтнические и, вместе с тем, общедушевные. Чем дальше, тем больше они определяли движение Общих душ Европы в историческом времени. Мысль о братстве, равенстве, свободе, социальной справедливости и высшем человеческом достоинстве возникла во времена Просвещения не так, как у Моисея и у Исайи, не пророческим откровением, а действием моральной и творческой воли, то есть чисто филическим путем. Возникшие чуть позже филические типы взяли готовые плоды этого творчества на свое вооружение.

Именно филические типы отождествили (а потом и подменили) Истину Законом и Веру Правом. Благодаря им филическая общедушевность перестала служить испытательным полигоном для соборного разума. Разумеется, они нуждались в интерфилической солидарности и потому в продомальных целях и подменили сторгического ближнего филическим ближним. Они же превратили пытливость духа к Истине в интеллектуальную пытливость, на которой взросла "положительная наука". В результате потребность духовного роста души превратилась в потребность филического самовыражения самости. С этого-то момента омут мнимодушевности стоит в глазах доброй половины "мастеров культуры".

Поначалу мнимодушевность была родовой чертой филических типов, состоящих из людей, "искренне веровавших, что они то самое, чем притворяются". Я менее всего намерен третировать это явление; оно совершенно законно и неизбежно в периоде Иефета. Более того: только филические типы способны совершить труд, и огромный труд, по строительству соборного филио-правового фундамента общедушевной жизни, без которого нет дальнейшего продвижения по Пути. Но надо видеть и иное.

Герой Достоевского, совершенно филический человек и мнимодушевник Степан Трофимович Верховенский нежданно-негаданно оказался в сентиментальных "крестных отцах" Ставрогина, Верховенского-сына и через них всех остальных "бесов". Но ведь и "бесы" эти – и героико романтичные и циничные – тоже ведь чистейшей воды филические типы и как таковые возникают только в периоде Иефета. Русские (и не только русские) филические типы первой половины прошлого века оказались питательнейшей средой, вскормившей филических бесов второй половины века.

Путевое падение Иефета произведено филио-интеллектуальными бесами. ХХ век – их век, произведение их бесовской творческой воли. Это они пробили в европейских Общих душах ту дыру Пути, в которую мы попали и безостановочно вращаемся. Как жить дальше с этими исполнителями исторического зла новейшего времени? Попробуем хотя бы вчерне осмыслить их появление.

Гипертрофия общедушевной филической жизни – дело в пору Иефета, пожалуй, неизбежное. Но неистовые филические бесы – порождение порочной разгоряченности Иефета, вызывающей своеволие, человекобожество, самовеличие, культурное и интеллектуальное суперменство. Филическое бесовство – превратившаяся в злодейство шаловливость духа творчества, взвинченного и перегретого до степени, при которой созидательный процесс фиктивен, невозможен. Филические бесы талантливы в борьбе и разрушении и бездарны во всем том, что требует духовной ответственности и глубины проникновения. Они, говоря словами Николая Ростова, "люди без веры и совести, которые рубят все сплеча". Им кажется, что надо начинать жизнь заново, с чистого листа и, значит, существующее разрушить до основания. Это их жажда, но не хамова, эротическая, психическая, а филическая, иефетова.

Филические бесы растлевают поле филической жизни: бурлят моральным негодованием, влюблены в то общественное дело, которому жертвенно служат, накаляют себя и других "энтузиазмом", самопожертвованием, героико-экстремистским самоощущением, неистовым переживанием какой-либо, часто случайной, идеи и прочее. Да, большевики или нацисты понимали то, что не понимали и искренне верили в то, во что не верили – но как фанатически и страстно понимали и верили! Политический авантюризм, конечно, стар, как мир: но идейно-поэтический политический авантюризм – новейшее творчество филических бесов. У этих идейных борцов – видимость мировоззрения, но нет здравого смысла, – вообще нет, – а есть общественная спортивная страсть, азартность филической жизни, прикладываемой к поприщу действительности и доводящей ее и себя до самоисступления, самоистребления.

Филический бес – актер и только актер, и бредит о своем участии в общественной жизни, как о спектакле, в котором он смог бы сыграть собственную (желательно заглавную) роль. Надо ли удивляться, что на судьбы реальных людей он смотрит со сценических небес. На подмостках общественной жизни нет подлинного интереса к живой действительности, и филический бес всегда нацелен вперед и ввысь, в "туда и тогда", весь в порочно-нетерпеливом ожидании грядущего при отрицании прошедшего.

Российские филические бесы начала века возвещали всеобщее счастье коммунизма. Нынешние российские филические бесы ввергают народы – опять через многие страдания и несчастья – к светлому капиталистическому (или национал-капиталистическому?) будущему. Это – вплоть до манер и слов – одни и те же люди. Но совсем не те, что у Достоевского. Бесы – нечистая сила, нынешние же российские филические бесы формируются парадоксально: из лучших душ, из людей вовсе не обойденных любовной духовностью, способных переживать идеальные чувства и имеющих душевную потребность в духовной жизни. Беда их только в том, что они не знакомы с подлинностью духовной жизни и потому, удовлетворяя высокую потребность своей души, принимают недоступную им ранее политическую жизнь за проявление духовной жизни.

В спортивном лексиконе есть слово: "болельщик" – не "больной", не страдающий телом и душой, а азартный суррогат страдания, как бы страстно переживающий за то лицо или команду, которую он почитает "своею". Наши филические бесы живут словно вокруг ринга, радуясь и огорчаясь "чувствами болельщика" за "своего" любимца и за "свое" движение на арене общественной жизни. Они, конечно же, слепы, непоследовательны и легковесны. Такие люди были и есть везде, не только в российских столицах и не только в 80-х годах нашего века.

Все политические, социальные, экономические кризисы в обществе не причины событий, а необходимые условия, сухой лес для пожара. Для таких, как в веке нашем, исторических катаклизмов нужен запал, нужна особая категория запалителей пожара современной истории. В Европе ХХ века зачинателями разрушительных процессов повсеместно были филические бесы, которые сидели и сидят, словно в засаде, и ждут своего часа. Час этот может завтра пробить и во Франции, и в Израиле и в Канаде...

Филические бесы самопроявляются в критические минуты Истории. Ими не рождаются. Это явление, как сугубо общедушевное, должно быть разрешено и востребовано. Нельзя говорить о человеке как о филическом бесе. Филический бес сидит в культурном человеке, на какое-то время вспыхивает в нем и ... гаснет. Филическое бесовство – явление не личное, частное, а сугубо общественное, оно стихийно охватывает культурный слой в качестве общедушевной эпидемии.

Филические люди, которых полным полно в Общей душе иефетова возраста, становятся бесами при наличии соответствующих исторических обстоятельств и, конечно, в соответствии со своей собственной потенцией. До этого момента своего бесовства они часто и отзывчивы, и благородны, и терпимы к другим. Они, конечно, навсегда остаются таковыми в личных отношениях, в лично-душевной сфере. Но как они общедушевно преображаются, как только прозвучал какой-то только им внятный сигнал! Это происходит с ними даже не само по себе, а как бы вынужденно, по запросу времени и общества. Вот они – в борьбе и гневе, с бесстрашием легкомысленности идут широкими вратами, стоят горой, восторженно крушат и ненадолго побеждают... И остывают. Их выносит на общественную сцену и смывает с нее волна. Какая?

Гнев – характерное проявление филической жизни как таковой (см. гл.10). Гневливость души – верное знамение ее филической бесноватости. Гнев – филический запал эротической ненависти, порождающей насилие и убийство. Гнев – тот грех, который "лежит у дверей" души (быт.4:7) и влечет человека к себе. Каин позавидовал брату Авелю, морально озлился и, будучи человеком страсти, убил его. Каин, введший в мир зло убийства, есть первый филический бес, возбудивший себя до филио-эротического самовольства. Показательно, что он же первый из людей, посмевший разорвать сторгическую связь: "что я сторож брату моему?"

Иисус в Нагорной проповеди, приравнивая гнев к человекоубийству, напоминает слушателям ситуацию каинова преступления: "Итак, если ты принесешь дар твой к жертвеннику, и там вспомнишь, что брат твой имеет против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди помирись с братом своим, и тогда приди и принеси дар твой." (Мф.5:23-24). Но ведь не Авель, скажете Вы, разгневался на Каина, а Каин "имел что-нибудь против" Авеля. Да и не гневающийся Каин – уже не Каин. Следовательно, чтобы заповедь "не гневись" имела практический смысл, нужно, видимо, чтобы за ее исполнение были совместно ответственны и Каин и Авель, и гневающийся и объект гнева. В разгорячении гнева Каина повинен не только он сам, но и тот, кто, неся жертву к жертвеннику, не погасил прежде гнев на себя в брате своем – брат, истинно любящий брата своего, не должен так поступать.

Быть беде, когда в Общей душе надышится атмосфера гневливости. У каждого народа бывает трудная пора, когда моральная обида и страсть гнева переполняют его. Тогда-то и наступает час филических бесов. Разрядить атмосферу гневливости, предотвратить беду можно только, опираясь на силу сторгического чувства ближнего. Так что уровень гнева и характер гневливости, с одной стороны, и качество сторгической жизни общества, с другой, есть серьезный показатель возможности как исцеления, так и погашения Общей души.

Сопоставьте накал злобы в людях, делавших революцию 17 года, и сегодняшнюю злобную раздражительность. Той окаянной страсти, той жестокой жертвенности во гневе уже, конечно, нет. Но филические бесы все те же. Хотя прежде они больше ругали идеи, классы, белых, красных, теперь же – отдельные лица. Злость сегодняшних филических бесов скандальнее, личностнее, мелочнее. Видимо, сознание жизни стало до того уже вяло и аморфно, что люди даже в политической страсти гнева не в состоянии подняться над текущей действительностью, полностью погружены в нее, не имеют обзора и возбуждаются исключительно на физиономию перед собой.

Всеобщую гневливость, как и обычную нашу психическую раздраженность, только отчасти объяснишь очередями, пестицидами, давками и прочими прелестями. По большей части дело в сторгической разобщенности людей, которые от душевного бессилия не могут не реагировать на ежесекундные раздражения. Сторгически слабый человек склонен впадать в гнев по любому поводу; и чем беспричиннее его гнев, тем "праведнее" он распаляется, тем круче взвинчивается общественная злость, тем страшнее слепые и разрушительные общественные страсти. Сплоченность жизни в такой атмосфере легко осуществима на основании солидарности в гневе, обиде, злобе. Горные утесы митингового интеллекта – с их позой страстного разоблачения и умением нагнетать раздражение толпы – как нельзя лучше работают на темную сплоченность толпы во гневе.

Комментируя Нагорную проповедь, Толстой заметил, что люди никогда не позволяют себе гневаться на человека, которого они считают выше себя; и, напротив, малейшая неприятность от того, кого считаешь ниже, непроизвольно оскорбляет и вызывает гнев. Достаточно признать другого "рака" (ничтожным, безумным, темным), чтобы привести себя в состояние готовности к гневу.

Когда Господь предпочел жертву Авеля, Каин был унижен потому, что считал себя выше брата. Униженная самость Каина взыграла и реализовала гнев на брата в братоубийстве. Филический бес это всегда бес самости, бес-самость. При сторгической распущенности разгул самостей неизбежен и, следовательно, неизбежно обращение Общей души в скопище душевно отделенных друг от друга самостей, утверждающих либо "свою глупую волю", либо своеобычность, либо свою, пусть даже мелкую, власть над другими людьми.

Другая заповедь Нагорной проповеди опротестовывает возможность развода супругов, производившегося в древней Иудее с тщательным соблюдением "прав человека". Нагорная проповедь печется о сторгической полноценности общества, составленного из семей. Сторгическая прочность и верность семьи – не только величайшая ценность лично-душевной жизни, но и, как это всегда знали люди, основа жизнеустойчивости и прочности Общей души. Разрушение семьи – могучий факт иефетова падения и становления бесов самости.

Нынешним людям приходится объяснять самые простые вещи: секс, конечно, дело естественное и приносит всяческие наслаждения телу, но по этой причине вводить душу человека в состояние блудливого беспокойства значит помрачать и ее и Общую душу. Бесспорно, падению Иефета во многом способствует дневная наполненность сладострастных изображений и описаний, поставивших мораль, науку и воображение на услужение телу. Филическое культивирование половой похоти делает все естественные потребности тела противоестественными.

Общее расположение людей к блудливости, сторгической неверности и гневливости – признак либо содомского общества, основанного кнаанами в результате хамова падения, либо другого, каинова, общества, основанного филическими бесами в результате иефетова падения. Проповедовавший в Иудее Иисус точно выделяет эти признаки. Но тогда Израилю Содом никак не грозил. И Иисус обращается не к кнаанам (которых в еврействе отродясь не было), а к филическим бесам, которые как сейчас, так и всегда, "говорят доброе, будучи злы". Значит ли это, что Общая душа Израиля уже тогда вступала в возраст Иефета?

Я думаю – несомненно. За три века до того Израиль впервые в мировой истории вел религиозные войны, что указывает на вероисповедальческий возраст еврейской души времен Макавеев. Несомненно и то, что Общая душа Израиля могла в продолжении двух тысяч лет сохраниться в условиях диаспоры потому, что смогла взамен природно-этнического фундамента создать другой, соборно-интеллектуально-правовой фундамент, необходимый для путевого возраста Иефета. Выходит, трагические события еврейской истории первого века нашей эры приходятся на переходный путевой момент Общей души Израиля – из вероисповедальческого возраста в возраст Иефета. То была в высшей степени творческая эпоха – и моральной, и интеллектуальной, и религиозной, и культурной общедушевной жизни. В такие сложные эпохи опасность иефетова падения Общей души более, чем реальна. Те беды еврейского народа, которые ему довелось пережить перед рассеянием, не обошлись, надо полагать, без героических провокаций тогдашних филических бесов.

Впрочем, я говорю не о них и не о Христе, а об угрозе, возникающей всякий раз, как только интеллектуально-морально-культурный этаж жизни становится особенно звучным в Общей душе. В этом отношении, я думаю, есть определенное сходство той и нашей эпохи. Но есть между ними и различие: сегодняшней европейской цивилизации на нашей планете некуда расселяться... Этим соображением и оправдывается, быть может, не совсем корректное усиление и подчеркивание именно современного значения Нагорной проповеди.

Первейшая забота филических бесов, как мы знаем и из практики жизни, и из свидетельств художественных исследований, это осуществить в Общей душе режим самозакабаления совести, который наступает, если людям удается как-то обойти свою совесть. Клятва – чисто филическое действо, и вместе с тем прием духовной несвободы, с помощью которого подменяется живое и личное чувство совести. Не отказываясь от нравственной ответственности как таковой, человек в клятве заменяет ответственность перед святынею своей совести ответственностью по вперед данному обещанию, по групповой солидарности, клятве, присяги или, говоря шире, ответственностью по совести гражданской. Это совершенно особый род совести.

Лично-душевная совесть – воздействие духовного Я на отдельную душу. Общедушевная совесть – воздействие Сара на Общую душу. Совесть же гражданская – иефетово чувство жизни, которое может быть и общедушевным и внеобщедушевным, но не лично-душевным. Это и клятва филической верности (преданности) некоему гражданскому идеалу (скажем, идеалу справедливости или справедливого возмездия), и острота переживания какого-либо высокого принципа (или поруганности принципа), и пафос кристальной моральной чистоты и непреклонности так или иначе возбуждаемых гражданских чувств. С 70-х годов помню человека многих достоинств, искреннейшего и мужественного, хотя и не отличавшегося углубленностью и светом любовности. Он взял на себя труд московского знаменосца дела восстановления на земле предков крымских татар, к которым по духу был совершенно чужд. Жертвенно взывая к филическим небесам гражданственности и присягая идеалу справедливости, он, раз выбрав диссидентскую специальность, верою и правдой горел свечой перед властями, перенес все гонения от тайной полиции, дожил до сомнительного торжества своего дела, но так и не понял произошедшей в нем (и – что хуже – через него!) подмены совести.

"Да будет слово ваше: "да, да", "нет, нет", – учит Иисус – а что сверх того, то от беса". Этим Христос, разумеется, не уничтожает сам соблазн духовной несвободы в душе человека, а только прием подстрекательства на зло духовной несвободы, идущей от призывающих клясться Небом и Землей филических бесов.

Главное – не поддаваться на душевную провокацию самость-бесов. Чтобы разоружить их, надо лишить их важнейшего оружия: оружия душевной провокации соблазном борьбы и душевной провокации соблазном ненависти.

К тому, что люди причиняют тебе, можно отнестись различно. Можно считать, что тебя оскорбляют для того, чтобы унизить перед чужой волею, бьют, чтобы болью отомстить или заставить покориться. А можно понимать и так, что то же самое делают с тобой для того, чтобы поставить тебя в положение, при котором ты будешь вынужден перенести внимание сознания со своей души на действие чужой воли. Как только снят контроль сознания с души своей, так человек автоматически вводится в состояние борьбы. Таков закон нашей жизни. Чтобы не поддаться на искушение борьбы, следует не переключать свою душу на чужую волю.

"Непротивление" Нагорной проповеди возможно только для того, кому дела нет до той внешней цели, которую ставит себе воздействующая на тебя злая воля. Если действие враждебной силы воспринять как ее стремление привести тебя в искаженное состояние духа, в борьбу, то тогда процесс межличностной борьбы заменится внутриличностной борьбой. Когда тебя бьют по щеке, но ты при этом не переключаешь душевное внимание на обиду и на обидчика, то ты, тем самым подставляешь другую щеку, отдаешь кафтан и прочее. Человек, держащий сознание на душе своей, уже отрекается от самости и не подпадает под искушение борьбы. Тут совершается не победа над злом в мире, а посрамление каина, самость-беса, которому нужно ввергнуть людей в драку.

Впрочем, чтобы вызвать человека на враждебные чувства, совсем не обязательно совершить по отношению к нему агрессивные действия. Люди легко и просто заражаются враждебными чувствами друг от друга. Ненависть в одном сама собою индуцирует ненависть в другом. Заражаясь и перезаражаясь ответной ненавистью, человек достигает высокого потенциала гневливости. От направленной на тебя ненависти нельзя уклониться, запах чужой ненависти к тебе всегда достигнет души и вызовет в ней переживание врага. Это-то сознание врага и есть главное искушение, которым пользуются самость-бесы.

Избежать заражения ненавистью можно только агапически, то есть надобщедушевными силами жизни. Справиться с возникшим сознанием врага в общедушевной жизни нельзя. Надо признать: это оружие самость-бесов неодолимо. И именно в этом месте Нагорная проповедь по Матфею отталкивается от несуществующей заповеди Торы: "Вы слышали, что сказано: люби ближнего своего и ненавидь врага своего". Ненависть к врагу – глубоко языческий принцип, который помогает какой-нибудь орде победить на поле сражения. Такого принципа, что бы ни говорили толкователи Нового Завета, в Торе нет. Да и агапическая любовь, любовь небесная должна быть противопоставлена другому роду любви, любви земной – эротической или филической, – но уж никак не ненависти. Заикнись Иисус в первой своей проповеди о "заповеди ненависти", его никто не стал бы дальше слушать.

Выяснить подлинный смысл этого места, я думаю, не трудно. Все были согласны в том, что главная заповедь в Законе есть заповедь любви к Богу и ближнему. И Христос противополагает не любовь и ненависть, а "ближнего" и "врага". Вам сказано: люби ближнего твоего, и только ближнего – говорит Иисус. А я говорю: люби не только ближнего, но и врага, люби всех, ибо все сыны Бога. Чтобы избежать заражения ненавистью, надо не делать из ближнего врага, не разрушать сторгическое чувство ближнего. Ненависть к тому, кто из ближнего стал врагом, преодолима уже только агапически. Знайте, что самость-бес, сумевший превратить ближних во врагов, непобедим.

Основное зло, проистекающее от филических бесов, состоит в их каиновой способности переделывать "ближнего" в "чужого" и "братьев" во "врагов". Каин – родоначальник борьбы и вражды между братьями, первооткрыватель братоубийственной бойни. Без него не обходится ни одна революция, тем более, гражданская война. Это он, правя в Общих душах периода Иефета, повинен во всех бедах новейшей Истории! Умение распознать его – для нас важнейшее умение. Не по плодам, когда поздно, а заранее – хотя бы по его страстности возвещения "врага", по призывам к борьбе и ненависти, по всегдашней бесноватой его гневливости.

Наиболее талантливы филические бесы в искусстве делать тьму светом. Отсюда предостережение: "Итак, смотри! Свет, который в тебе, не есть ли тьма?" Филически взвинченная самость светит тьмою – лучше не скажешь! – гневливости, блудливости, свободной любви, восторженного духовного подданства, светит темным огнем борьбы и вражества.

Филически беснующемуся человеку, введенному в состояние свечения тьмы в себе, дана всяческая творческая сила, но не дано ни воспринимать истину, ни выражать ее, ни различать истинное от ложного, а следовательно не дано находить верные решения проблем даже повседневной жизни. Такой человек растерян и слеп: не ведает, что хорошо, что дурно, что унижает, а что возвышает, как жить следует и как нельзя. Ослепленные светом тьмы люди, какими бы умственными способностями они не обладали, лишаются простой житейской проницательности, раскрывающей, кто есть кто, что главное, а что второстепенное, что прежде делать, а что потом, чего следует бояться, а чего не следует. Даже обремененные многими знаниями, они обречены заблуждаться, жить в безрассудности, не чувствуя течения ни своей, ни исторической жизни. Как бы эстетически ни воспитывать эту душу, она останется сторгически растерянной, будет любить не то, что ей стоит любить, и не любить то, что ей для самой же себя любить надо.

Особенно поврежден разум, смотрящий не туда, куда нужно смотреть, искажающий само представление о совершенстве мысли, лишенной серьезности, глубины, интуиции и, более всего, интуиции на современное воплощение зла. Немудрено, что люди поврежденного разума, свободно выражая свое мнение, одобрят безрассудства и выдвинут над собой тех, от кого потом сами же будут страдать. Установить правильные и благополучные отношения под светом тьмы нельзя ни при каком государственном строе и социальном устройстве. Когда слепые берутся вести слепых, то все вместе при любой погоде рухнут в яму. – Апофеоз иефетова падения!

В конкретно историческом плане падение Иефета производят филические бесы. Но они сами по себе не формируются; их формирует определенная среда, где царствует извращенное отношение ко всему: к любви и творчеству, к своему телу и семье, к вере и развлечениям, к мысли и деятельности, к природе и цивилизации. Тема эта для проповеди, и здесь неуместна. Укажу на то, на что указал еще Федор Достоевский.

Николай Ставрогин – человек выдающейся творческой воли. Он мог бы быть и большим ученым, и Иван-царевичем, и знаменитым публицистом, и, только захоти, ярким моралистом. Оставаясь человеком духовно совершенно равнодушным при всем том. Вот это-то сочетание огромных филических (творческих) ресурсов и духовного равнодушия и есть, я думаю, то, что более всего способствует делу иефетова падения.

Человек ставрогинского типа всегда большой актер и игрок, хотя "игрок" (в отличие от самого Ставрогина) не в смысле потребности риска. Все на свете для него – творческая игра, и ничего более. Вот причина, по которой он подменяет глубину чувств утонченностью чувствований, глубину мыслей интеллектуальной изощренностью. Он желает превратить все в мире и весь Мир – в объект для своей творческой воли. Все в мире и весь Мир существует для него как реальность только в качестве такого объекта и только с точки зрения эффективности игры творчества. Именно творческая воля духовно равнодушного человека делает мир для него реальным – и все более и более реальным. Отсюда, в частности, подмена природы машинной цивилизацией, отношение к технике словно к плодородной земле, и весь раж интеллектуально-рационального изобретательства и исследования.

Великое множество сегодняшних молодых и не молодых людей играют в разные творческие игры: научные, технические, филологические, общественно-политические и последнее время – религиозные, в которые вдруг стало особенно интересно играть. Всем им кажется, что, играя, они живут духовной жизнью. Творческая игра стала сегодня и главным интересом человеческой жизни и ее смыслом, и ее высшим наслаждением, и образом проживания человека на Земле, и основным состоянием его духовной жизни. Филические бесы рекрутируются более всего из тех, кто кладет жизнь на творческую игру, на нее употребляет отпущенные ему одному ресурсы филической жизненности.

Филический бес выражает собою беспредел творческой энергии при неспособности души к духовному росту. Духовная неподвижность творчески одаренных людей – вот бич нашего времени.

Духовная неподвижность культурных людей – еще одна важная черта падения Иефета. Именно отсюда проистекает принципиальная агрессивная приземленность поколений технических, научных, гуманитарных "знатоков". Отсюда же подмена глубокого на изощренное, одухотворенного (Сара) на талантливое (Иефета). Отсюда и другая подмена: понятия бездуховности, безсарности на понятие бездарности. Отсюда неизбежность интеллектуальных и информационных спекуляций. Отсюда культ научной истины, то есть истины надежно установленной, ставшей, а не становящейся, как всякая Истина живого духа.

По причине неподвижности душ их глубинная потребность в становлении превращается в потребность подражания некоторым филическим образцам. Не стать выше себя (и других), а представляться другим (и себе) выше самого себя – вот главная забота нынешней филической жизни. Отсюда открывается прямая дорога к филическому идолопоклонству и жертвоприношению кумирам.

Духовно неподвижные филические люди мало что не ждут нового слова или новой ступени истины и не рады ей, они блокируют ее, не допускают ее в мир, игнорируя ее, либо представляя ее старой, делая вид, что она лишь иное выражение чего-то имеющегося у них в наличии. Они держат сознание человечества в узде, не давая ему качественно изменяться. Им необходимо статус-кво. Что, вообще-то говоря, не дурно.

Духовный консерватизм и неповоротливость больших масс людей необходимы нации для ее устойчивого исторического существования. Иное дело узкий культурный слой, призванный, хочу думать, предварять ход развития народа и потому обязанный жить движениями духовного роста. Культурный круг осуществляет свое предназначение в Общей душе времени Иефета тогда, когда он сохраняет способность направлять духовное развитие народа на поворотах Истории. Творческие потенции и совокупная мощь творческой воли должны служить этой цели. Общедушевное достоинство культурных людей иефетова времени – в энергии и глубине работы их духа.

Не могу удержаться от злободневности и скажу еще два слова о роли культурной толпы во второй русской революции 80-90-х годов. Тем более, что эти рассуждения ниже пригодятся нам.

Эпоха, в которой мы прожили жизнь, породила слой специализированно образованных, нередко талантливых, но духовно замороженных людей, мало способных к росту своего сознания в новое и высшее качество. Конечно, если застойное сознание возбудить, то оно движется, – но не по восходящей кривой, как при духовном росте, а либо быстрее вращаясь в одной своей точке, либо устремляясь по касательной к исходному состоянию сознания, утверждая его и не меняя его качество. Все, что так или иначе стремится сдвинуть установку неподвижного сознания в сторону качественного изменения, немедленно и агрессивно исключается им. Противодуховная агрессивность – еще одна важная черта творчески активных и духовно неподвижных душ.

Русской интеллигенции давно нет; взгляды же ее наследников на общественную жизнь создавались не для конкретного и активного участия в действительной жизни, а более для самовпечатления и прикрытия дискомфорта душевного проживания в полуподполье реального социализма. Встряхнуть и порушить выработанные эпохой застойное духовное сознание могло, казалось бы, только чудо. И оно произошло у нас на глазах.

Те, кто годами вздыхал о свободе и демократии, должны были бы, естественно, и составлять опору начавшихся сверху исторических перемен. Но одно дело, сидя по ямкам, иронично взирать на окружающее, фрондировать к косноязычной власти, всласть острить и анализировать, и другое – пробудиться, стать "светочами" (пользуясь словом Нагорной проповеди) и духовно повести за собой. С очевидностью свершившееся при нашей жизни историческое чудо призывало души всех и, более всех, культурных людей, освободиться, взмыть, перейти в новое высшее качество духа, обозреть и происходящее и себя с иной точки зрения. И что же?

Тот, кто по замороженности духовного сознания непригоден к росту жизни в себе, тому, как это и известно из священной истории, никогда не достает сил души для того, чтобы поверить в подлинное чудо. И весь наш образованный люд в свершившееся на глазах его историческое чудо не поверил. Чудо это в культурном кругу было признано чем-то само собой разумеющимся, экономически и социально неизбежным. Удобства ради культурные люди исхитрились признать чудо не-чудом, закономерностью. Невероятное дело!

Не будучи способны подняться над собой и усвоить точку зрения, соответствующую новой реальности, наследники российской интеллигенции продолжали озираться прежним взглядом, мало что отменяя в нем, думать в прежнем ключе, и все так же скрыто панически ощущать жизнь и себя в ней; и оттого вдруг обрели лихость и смелость. Вместо того, чтобы пересмотреть свои установившиеся за десятилетия представления, они с новым жаром продолжали презирать и восхвалять то, что им привычно было презирать и восхвалять. И все же новая реальность востребовала от культурных людей их ум и навык оппозиционности; но это только вынудило их заявить такую общественную активность, которая никак не соответствовала энергии их духа. Вялое и косное духовное сознание не выдержало динамики происходящего и, сбрасывая с себя тяжесть и сложность действительности, ушло по касательной, психически взбудоражилось, филически самовзвинтилось, разгневило самости и стало судорожно раскачивать и без того шаткое сознание общества. Вся их незаурядная творческая энергия, все ресурсы их творческой воли создали идеальную среду обитания для филических бесов, которые сами, конечно, погибнув, имеют все шансы вскоре создать из счастливо представившейся исторической возможности самый антисправедливый и порочный мир, какой только знавало человечество.

Это будет еще одна ситуация иефетова падения, черты которой – творчество и духовный застой – легко обнаружить во все критические моменты нашего века и, судя по всему, века грядущего.

Филический бес – родня мнимодушевнику и пользуется его поддержкой. Современный Каин выныривает из мнимодушевной среды и пользует ее в своих целях. Поразительно, как свободно удается ему передавать в мнимую душу заряд филического бесовства, растлевающего людей культурной толпы. Мнимая сафа ахад – первичная сфера деятельности самость-бесов. Зло не в мнимодушевности и легкомысленности как таковых, и не в мнимой сафа ахад, а в том, что эти явления формируют среду заражения каинианством (что, кстати, точно выражено еще в "Бесах" Достоевского).

Каинианство филических бесов – результат второго общедушевного грехопадения, падения Иефета. Вспомним здесь и результат первого общедушевного грехопадения Хама – кнаанство. И отметим, что когда Иефет вселяется в шатры Хама, тогда Каин впускает в шатер к себе Кнаана, берет его себе в услужение, защищает, а то и возвеличивает его. Неизбежность этой связки очевидна. Каином движет порочное стремление в ненависти, борьбе и гневливости переделать брата во врага. Для этого он, конечно, нуждается в носителях эротической ненависти – кнаанах. Каин новейших времен предпочитает убивать авелей руками кнаанов, которых уже для собственного удовольствия глумятся над жертвами. Эротическое глумление тут осуществляет идейные установки глумления филического – кощунства, вводит кощунство в повседневность и в повсеместность. Филические бесы и эротические черти, каины и кнааны, находят общий язык и служат друг другу. – Вот ужас ХХ и ХХI веков!

Филические бесы живы пищей извращенных общественных страстей. Хоть на одно мгновение вскочить и занять место филического Центра Общей души – лучше всего, конечно, ее филио-государственного Центра – вот задача их жизни. Кнаан, находящийся в симбиозе с Каином, продолжает жить в интерпсихической похоти: но он и рабская натура. Кнаан побуждает Каина (который живет общественными страстями так же, как Кнаан похотью) стать Нимродом, установить деспотию, в которой у кнаанства нашелся бы и статус и законное место. ХХ век знает режимы, в которых кнаанство служило опорой филоязыческой власти "великих ловцов душ". Кнаан и Нимрод уже были вместе в новейшей истории. Самое время еще раз припомнить библейский рассказ.

В Вавилоне Господь увидел Кнаана и Нимрода в действии и оценил их опасность для человечества и Своего Замысла. Оказалось, что хотя "зло человека от юности его (Б.8:21), но юность-то эта – допотопна и зло ее в какой-то части перешло в зрелость сынов Ноя. С Кнаанским злом человечеству надобно бороться ­е так, как со всеми другими видами зла. Это сразу понял Ной.

Выбирая Ноя в качестве родоначальника обновленного, очищенного от кнаанства человечества, Всевышний заключил с ним завет. это тот закон гуманности, которым должно руководствоваться все человечество. Но после того, что произошло между Хамом, Кнааном и Ноем, последний своей властью предписал в отношении Кнаана исключение из закона гуманности. Гуманность по постановлению нашего общего праотца Ноя не действует в отношении Кнаана, который должен быть в рабстве. Его нельзя освобождать из состояния рабства, ибо Кнаан, вселившись в любую Общую душу, смертельно опасен. Он провозвестник душевной катастрофы народа и ее исполнитель в конкретной Истории.

В предшествующие потопу времена Сам Всевышний, раскаявшись, что создал человека, истребил его, стер с лица земли. В послепотопные времена оказалось, что извратившийся человек сохранился в душе Хама, прошел в нем через воды потопа и воплотился в Кнаана. Кнаан – существо, в создании которого раскаялся Бог и которого Он хотел окончательно истребить на земле. Из одиннадцати кнаанских Общих душ шесть были выведены из существования еще в древности. Остальные продолжают заражать человечество, возникая в качестве грозной общественной силы каждый раз, как только Общей душе того или иного народа грозит катастрофа.

Все человечество до сих пор подпольно заражено кнаанством. И когда народу или обществу угрожает крах, тогда выходит на свет Кнаан, который требует себе заглавное имя в обществе и внедряет в него себя – внедряет в него свои взгляды, чувства, шкалу ценностей, свое презрение к добродетели и тягу к глумлению. Изнутри овладевая обществом, Кнаан тем самым присваивает ему себя, делает бебе имя.

В этой связи показательно, что усвоившие либеральную идеологию филические бесы настаивают на отмене завета Ноя, убеждая общество в нецелесообразности и негуманность содержания кнаанов в рабстве. Мы помним и таких филических бесов, которые считали своих кнаанов "социально близкими"; не отсюда ли явная приблатненность советского общества, например, агрессия "одесской" культуры в сталинские времена?

Филические бесы, какие бы титанические цели они не намечали, всегда почему-то ставят ставку на самые худшие в нравственном и соборном отношении слои общества – на провозглашенные мессианским российский пролетариат и германский люмпен или, уже в сегодняшней бедствующей России, на мародерствующего в родной земле делягу и коррумпированного политика. Симбиоз каина и кнаана всегда порождает одновременно интеллектуально-идейно-газетную и морально-уголовную стихию, в одни времена экспроприирующую и реквизирующую, в другие времена строящую социально-разбойную экономику и национальную политику.

Кнаан нашего времени – не каторжник старых времен. У него теперь своя идея жизни, свой моральный закон, свой пафос существования, свой язык, своя блатная (в широком смысле) культура. Грань между кнааном и филическим бесом все больше стирается.

По обычаю Кнаан вместо имени собственного присваивает себе кличку, пытаясь под нею скрыть свою персону. Филический бес, напротив, стремится превратить свое собственное имя в символ общественного течения или партии. В европейской истории нашего века каины и кнааны не могли делать себе имя друг без друга. И по сию пору символические имя очередного верховного филического беса и подпольное имя кнаана грозят где-нибудь вместе укорениться и начать под одним именем делать одно дело.

Филическому бесу, как и допотопному кнаану, требуется "право на бесчестие", но иного рода. Кнаан эротически глумиться над человеком, каины же испытывают потребность в кощунственном глумлении над самим по себе духовным интересом в человеке. Они не просто выпаривают одухотворенность в мнимодушевность, а стремятся унизить духовное Я человека – представить его чем-то немощным, растленным, порочным, мешающим людям жить, срывающим цветы жизни.

Филические бесы – не только зачинатели разрушительных процессов, передающие эстафету наиболее темным силам общества. В едином пучке с кнаанами филические бесы могут породить ударно действующий филио-эротический тип Общей души – дьявольски агрессивный каино-кнаанский тип национальной Самости. Памятуя значение итальянского слова fascio (пучок) мы назовем этот тип фашистским.

Общая душа – совокупность характерных типов: филио-эротических, составляющих национальную Самость, и сторгио-эротических, составляющих Народность. Нация расслоена на типы, которые ищут свое место в обществе, сменяют друг друга, сталкиваются между собой или вступают в союз. В Государственности правят одни характерные типы, в общественном мнении – другие, прессой завладевают третьи, хозяйственную жизнь захватывают четвертые. Это крайне важно: какое место отводится в данном обществе каким общедушевным типам.

Общедушевный критерий оценки общества – не его процветание или социальная прогрессивность, справедливость, гражданские свободы, разделение властей, права собственности и так далее, а качественная расстановка людей в жизнедеятельности народа. То общество лучше, которое способствует выдвижению лучших филио-эротических или сторгио-эротических типов людей и в котором общедушевно подавляются худшие типы. Не позволить завладеть той или иной сферой жизни худшим из существующих типов – вот ведущий принцип внутриполитической жизни. Принципу этому особенно важно следовать в кризисные моменты истории народа, когда решается его судьба. Ведь можно предельно активизировать стимулы внешней жизни (скажем, экономические интересы, деловую инициативу и прочее) и общедушевно погубить свой народ, если при этом отдать его в руки наиболее маммонизированным, лживым и ловким людям, живущим одной языческой жизнью. В первую голову необходимо знать общедушевные последствия реформ. Худшая беда – власть худших, пусть в сопровождении изобилия и гарантий прав личности.

Социальная, экономическая, культурная политика должна быть общедушевно перспективна, то есть рассчитана сначала на лучшего, а потом на каждого, поддерживать и охранять высокое и высшее, а потом среднее – дать набухать семени и попутно тому, в чем это семя высеяно. Хороша не демократия или монархия, социализм или капитализм, хорошо то устройство, которое позволяет в данное время задавать тон в обществе и государстве духовно наиболее полноценным людям народа. Худшая из общественных систем потому худшая, что дает преимущество и свободу действий самым бездуховным и безнравственным людям, их побуждает и их выдвигает. Самая худшая общественная система та, в которой заправляет и самовоспроизводится каино-кнаанский, фашистский тип национальной Самости.

Опасность фашизма возникает не по одним же только социальным мотивам и обстоятельствам хозяйственной жизни. Когда в Общей душе не разрешен вопрос бессмертия, тогда носителем бессмертия вполне естественно становится национальная Самость. По этой причине она абсолютизируется и идеализируется. Что проще всего происходит в возрасте Иефета, когда из-за пассивности Сара в Общей душе национальная Самость предоставлена сама себе, бесконтрольна и самовольна. Фашизм состоялся тогда, когда каино-кнаанским типам удается отождествить себя с самовольной национальной Самостью и главенствовать в ней. Одним филическим бесам или, тем более, одним кнаанам такое не под силу. Только совместно, опираясь друг на друга, они в состоянии осуществить царство фашизма. У каждого из них своя функция в фашизме.

Фашизм выдает себя за этнократию, но в общедушевном смысле ею не является. Фашизм живет не материнским национальным чувством Этноса и вообще не на почве трезвой этнической реальности, а идеями и воображением. Во главе угла он ставит соответствующим образом обработанную культуру, мораль, язык и, разумеется, генетическую чистоту – не общедушевный дух нации, в псевдоприродную этническую чистоту, переживаемую вполне филически. Этнос – не более, чем декларация фашизма и точка приложения его темной творческой воли. (Поэтому фашизм всегда охотно выдвигает культуртрегеров.) Сама же эта творческая воля принадлежит филическим бесам, обыгрывающим самоцентрированную национальную Самость. Первое дело филических бесов – возвестить величие "мы" в составе национальной Самости, создать учение, утверждающее национальную Самость мистически, как единственный субъект бессмертия. По фашистской идеологии отдельное человеческое "я" предельно умаляется, но это прежде всего и более всего должно быть не интерпсихическое, а именно филическое самоумаление и самопожертвование – род идейного и морально-культурного переживания своего "я" в "нации", воспринимаемой не как Общая душа, а как самостное мистическое существо.

Другая задача фашистских бесов – создать Вождя, в образе которого фашизированная национальная Самость могла бы олицетворить себя. Фюрер – высочайшее художественное произведение филио-государственного творчества фашизма, без которого фашизма попросту нет. Фюрер -филио-идеологический Центр, подменяющий собою и Отца Общей души и ее Сара. Отцовское национальное чувство через фюрера переводится в план извращенной филической общедушевности, где становится чувством жизни национальной Самости.

Особенно важно подчеркнуть, что фашизация Общей души происходит за счет Народности. Сторгическая общедушевность как бы вычитается, стирается, незаметно подменяясь суррогатом сторгичности – филио-эротической сплоченностью. Фашизму нужна сторгическая бесчувственность человека. Только филические бесы могут своими средствами привести людей к такому состоянию жизни. Вот почему, кстати, время фашизма должно переживаться потом как время национального душевного затмения.

Со структурной точки зрения Общая душа, зараженная фашизмом, сжимается, сужается до границ национальной Самости, и в таком качестве завершается, завершает Путь. Фашизм – один из выходов Общей души из Замысла Бога. Среди других выходов из Пути Общих душ выход фашизма замечателен тем, что он характерен именно для возраста Иефета. Фашизм – путевая (а, следовательно, и историческая) смерть иефетовой Общей души, своего рода самоубийство, совершаемое творчеством соответствующе раскаленных филических бесов.

Фашистские бесы искажают саму структуру Общей души. Фашизированная Общая душа вся, целиком, вмещается в национальную Самость, становится расширенной национальной Самостью. Она, как циркуль, имеет одну вершину – в филической общедушевности (и уже, в филио-государственном идеологическом Центре) – и два основания, две опоры: в интерпсихической общедушевности и в общедушевном разуме.

Одна ножка этого циркуля – филическая общедушевность плюс общедушевный разум – действуют в качестве Собора фашиствующей национальной Самости, ее "церкви" (в виде нацистской партии, например), со своим псевдособорным (а в действительности филио-эротическим) "дружеством" со своим Отцом-фюрером, со своим учением национальной избранности, подменяющим общедушевный разум. Есть два рода самосознания избранничества. Одно исповедует глубинное и внеисторическое избранничество для службы данной Народности Богу – Народности, взваливающей на себя неподъемную тяжесть повседневной ответственности перед Ним и его Замыслом. Другой вид избранничества – это избранничество национальной Самости, избранничество Божьего фаворита в Истории, которому по его сановному превосходству даровано право господствования над другими народами, вплоть до права решать за Господа их судьбу на Земле.

"Соборный разум" фашизма не светит назначающим светом, а обслуживает, создает удобное освещение, ментальное обрамление чувству жизни национальной Самости. С этой целью он сливается с этническим разумом. Поглотившей Общую душу национальной Самости необходимо теоретическое обеспечение, а не свет разумности. Поэтому фашизм принципиально не признает Закон. Власть и Закон в фашизме сливаются.

Филио-ментальная ножка циркуля фашизма – назначает Общей душе. Другая, филио-эротическая ножка сжатой фашизмом Общей души – исполняет, поддерживает, устанавливает режим убивающей себя национальной Самости. Тотально осуществить этот режим могут только те, которые в состоянии средствами темного ОНО утвердить культ бессмертия в избраннической национальной Самости. Это должны быть идеалистически настроенные, жертвенные и вместе с тем безжалостные люди, одушевленные темной фашистской соборностью, свято верующие в ее темную установку жизни и выполняющие как бы высшую миссию. В сторгическом смысле это, конечно, совершенно безнравственный тип людей. Но в филическом значении такие люди моральны, даже высоко моральны. Однако их мораль и культура – ничто, если они не внедрены в нацию. Их главная практическая задача – не только внушить в сознание всех свою самоубийственную мистику, но и продиктовать народу соответствующий ей полукнаанский стиль психики и интерпсихических отношений. Для этого следует опьянить Общую душу, в своем роде взбесить ее – не только ментально и филически, но и эротически. Практика такого помрачения человека и толпы невозможна без участия кнаанов.

Жуткий кнаанский эрот не укоренен в сторгии народа, вненароден, беззвучен в Народности. Ему нет места на свету, на открытом пространстве народной жизни. Филио-фашистский бес создает условия для легкости высокоморальной мимикрии, и тем представляет кнаану уникальную возможность выйти из подполья, куда он загнан по решению Ноя, стать на свету (что исключительно для него важно) и даже заявить о себе как о рыцаре чести и сверхчеловеке, призванном воспитывать нацию практически.

Кнаанство необходимо фашизму в качестве эротического основания его "порядка". Кнаанство неизбежно становится реально действующей, исполняющей силой установки филио-фашистских бесов, мимикрирует под них и сродняется с ними, образуя единый каино-кнаанский тип национальной Самости, являющийся гарантом прочности фашистского режима. Филическая гневливость и накаленность борьбы с врагами диффундирует в кнаанскую глумливость (пример – искусство политического глумления) и гипервозбуждается на этой совместной основе.

Вместе с кнаанами к возрасту Шема Общей душе подойти нельзя. Кнаанская опасность должна быть изжита Общей душою в периоде Иефета. Кнаан – начало смерти Общей души. С вхождением в возраст Иефета Кнаан дает свой последний смертный бой в Общей душе. Вся трудность победы над Кнааном в этом последнем бою нам только теперь начинает открываться...

В эпоху падения Иефета Кнаан уже не одинок в Общей душе. Вступая в союз с филическими бесами, он многократно усиливает свою разрушительную мощь, образуя новый филио-эротический тип людей, хищно заявляющих о себе в Общей душе и стремящихся овладеть ею. Фашизация национальной Самости – не единственная его возможность проявить себя.

Родившиеся в 1900-ые и в 1910-ые годы в России уже ушли из жизни, так и не осмыслив, что же произошло с ними. Поколения 20-х годов выбиты войной или навсегда травмированы ею. Поколения, родившиеся в конце 30-х и в 40-х годах, сознательно в Царстве темного ОНО не жили. И только мы, родившиеся в начале 30-х годов, мы, которым на момент смерти Сталина было 18-25 лет, и помним подлинную атмосферу общедушевной жизни того трагического времени и понимаем загадочность его. Но и нашего поколения скоро не будет. Грозная тайна тьмы сталинских времен, которую описал Гроссман, навсегда уйдет вместе с нами. На нас, еще живущих "детей войны", лежит ответственность осмысления той неовавилонской опасности, которая приоткрылась во времена "большого террора".

Историческое беспамятство – одно из проявлений болезни мнимодушевности. Наше историческое беспамятство таково, что мы не помним, не видим принципиального различия между "ленинской" и "сталинской" порою жизни страны. "Но пристальное изучение нашей новейшей истории – пишет знаменитый писатель века – показывает, что НИКАКОГО СТАЛИНИЗМА (ни – учения, ни – направления жизни, ни – государственной системы) не было (...) Сталин был, хотя и очень бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель ДУХА ленинского учения" (подчеркнуто автором цитаты).

Так ли это? Сталин – ЗЛОЙ ГЕНИЙ человечества. Он совершил то, о чем никто и не помышлял, даже не догадывался до него. Вполне сознательно и целенаправленно Сталин стал создавать – и ведь создал! – новый тип народа, новый советский народ, обладающий своей дотоле неведомой человечеству общедушевной жизнью. Сталинизм – это и государственная система, и учение, и направление жизни, и сверх того глубинная мистика души советского народа.

Гроссман и другие зря так сближают Сталина и Гитлера. Гитлер апеллировал к внешней сфере Общей души, к существующей национальной Самости, возбуждал ее и ее эксплуатировал. Сталин же поставил и на практике разрешил грандиозную задачу, которую и вообразить-то трудно: осуществил на базе живущих тысячелетия народов, на миг оказавшихся в его власти, новую, общую всем и совершенно особого типа внутреннюю сферу Общих душ – советскую Народность.

Из многих Общих душ, проживавших в Российской империи, Сталин начал плавить Единую душу, с единой универсальной Народностью. Любой народ Мира – французов, китайцев, негров джунглей – можно было подвести под задуманную и за краткий срок выстроенную Сталиным советскую Народность. Такого опыта у человечества со времен Нимрода не было. Да что Нимрод! Во времена Нимрода и самих Общих душ еще не было. Нимрод – ловец всего нескольких сотен душ. Сталин же – ловец многомиллионных Общих душ современного человечества. Открытие Сталиным возможности преждевременного и противобожеского построения Единой души еще далеко не исчерпано. Наше счастье, что у него не оказалось конгениальных восприемников. Сталин ввел в человечество нечто такое, что остается его постоянной угрозой. Человечеству потребно не "разоблачение сталинщины", а глубинное осмысление совершенного в годы его правления. Я намечу лишь контуры.

Этническая Народность – сторгио-эротическая общедушевная целостность. Преобразовать этническую Народность значит преобразовать сторгическое чувство ближнего и сочлененную с ним сторону интерпсихической сплоченности народа. Для Единой души советского народа Сталину необходимо было создать универсальную интерпсихическую сплоченность и универсальное сторгическое чувство, то есть воссоздать то самое сафа ахад, которым обладало поколение вавилонских строителей. Однако Бог предусмотрительно разделил человечество на Общие души и тем вроде бы исключил такую возможность. Попытка воссоздать ноеву сафа ахад с тех пор обречена. Но есть, оказывается, сатанинская возможность осуществить Единую душу на иной основе. Эту возможность и использовал Сталин. Хотя, конечно, работал он не с чистого листа.

В результате многолетнего российского бесовства, войн и революций, всех противорелигиозных и противодуховных движений прошлого и начала нашего века представления о должном и недолжном, дурном и хорошем стерлись в России. Стало можно, что нельзя, и не стало ясно, что нельзя и что можно. Нравственные понятия окончательно размылись. Люди сторгически ослабли, зачерствели и эротически ожесточились. Оказавшиеся в таком состоянии Общие души обычно долго выздоравливают, восстанавливая себя, или гибнут. На какой-то стадии того или иного процесса поврежденная Общая душа пытается внутренне консолидироваться на основании сторгической ненависти, силами совокупной ненависти к врагу. Мы знаем (см. гл.10), что сторгическая ненависть требует такого же самоотречения и на нее кладут жизнь так же, как и на сторгическую любовь. В выздоравливающей Общей душе темная сторгическая одухотворенность мало помалу изживает самою себя. Сталин же, напротив, взвинтил и катализировал ее. Зачем? Для борьбы за власть? И это, конечно. Но в результате ему удалось прочно объединить новую советскую Империю, сочленив всех людей и все народные души в Единую душу, укрепленную темной сафа ахад.

Сталинское Царство темного ОНО это Царство темной сафа ахад, в котором душевная близость по сторгической любви заменена близостью по сторгической ненависти. Само чувство ближнего в этом Царстве основано не на любви, а на совместной с ближним ненависти. К кому? К "врагу", конечно. Но по каиновой душевной потребности и в целях темного сафа ахад "враг" этот – не "чужой", а непременно "свой", из своих рядов, из состава тех, на кого распространяется светлое чувство ближнего. Мало (да и не столь важно) выявить "врага", надо обнаружить его в самых близких – в отце, муже, друге, брате. Вот что особенно ценно! Вот – подвиг!

Атмосфера всеобщей подозрительности, которую за короткий срок надышала страна под водительством Сталина, поиски "врага" в ближнем служили для того, чтобы зачернить в людях светлое сторгическое чувство, заменив его принудительным "товариществом" в сторгической ненависти. Только в условиях Царства темного сафа ахад возможно было вызвать искусственный голод, совершить раскулачивание и коллективизацию, вывернувшие корни нации, уморившие носителей народной сторгии – российское крестьянство.

Узнавание в ближнем "врага" – это сторгическая встреча со знаком "минус". "Враг" – тот ближний, кого следует вычесть из жизни. На темное чувство ближнего тратятся все те ресурсы общедушевного поля духовной близости, которые душа накапливает для сторгической любви. Сторгическая ненависть стремится разодушевить ближнего своего, изгадить его душу, догола раздев ее. Выше мы упоминали об огромной разоблачающей проницательности сторгической ненависти. Вот почему разоблачение в Царстве темного ОНО было своего рода культовым действием. От человека требовалось публичное отречение от своих родителей, детей, жен, друзей. Органы НКВД – священны в Царстве темного сафа ахад, ибо они раскрывают врага, который везде. Госбезопасность – главный источник темной сторгической одухотворенности.

В сталинские годы сторгическая ненависть возводилась в ранг внутреннего благородства, высшего душевного достоинства всех лояльных режиму граждан. Ни часу без ненависти! Так воспитывали детей и перевоспитывали взрослых. Сторгическая ненависть была основой морали всех "товарищей".

В отличие от действия сторгической любви, действие сторгической ненависти направлено во-вне и лучше всего единит людей в совокупном внешнем действии, требующем слепого энтузиазма для, скажем, строительства огромного масштаба. В этом, иногда бессмысленном (как Беломорканал) строительстве "враги" через "энтузиазм" получали шанс возвратиться в общий советский строй, стать товарищами, ближними по борьбе с вражеством.

Конечно, Общие души того времени были сторгически обессилены. Совершить труд сторгического единения на основании светлого чувства ближнего им было трудно. Что и говорить: единение по сторгической ненависти легче, чем трудом сторгической любви. Сталин обольстил Общие души тем, что облегчил работу сторгической солидарности, – пусть и в содомском варианте. Сталинская империя не нимродова, а каинова. Чувство гневливости, борьбы и ненависти никогда не должно было оставлять советский народ. Для этого была создана индустрия возбуждения гнева, ставящая две основные задачи.

Во-первых, стихия общественного гнева, будучи направлена на "своих", надежнее всего чернила светлое сторгическое общедушевное чувство. И, во-вторых, гнев сам собою становился запалом сторгической ненависти. Пение темной сафа ахад шло в обязательном сопровождении гнева масс. Для поддержания накала гневливости создавался постоянно действующий условный темный лик – капиталиста, попа, космополита, морганиста, кого угодно. Надо понимать, что эту же самую гневливость испытали в последнее время на себе и коммунисты...

И все же: зачем потребовалось Сталину фиктивные открытые процессы, казни поверженных оппонентов и своих верных сподручных, часто лично ему преданных? Все они были широко известны в стране, городе или крае. Их поругание и гибель служили, конечно, тому же делу моментального превращения "друзей народа" во "врагов народа", в объект для гнева и сторгической ненависти. Но была тут, видимо, и другая цель.

В Царстве темной сафа ахад тоже должен быть свой сторгический Центр, явленный всем "отец народов", воплощенный темно-сторгический Отец, грозный батька, фокусирующий на себя, на одном себе поток общедушевного сторгического чувства. Все остальные фигуры на поверхности общественной жизни – нули без него; и могли по воле Отца исчезнуть в любой момент.

Чтобы Царство темной сафа ахад было прочно, необходимо, чтобы оно цементировалось собственным "отцовским национальным чувством", направленным к единственной вершине, к одному лицу. Сталин – не фюрер национальной Самости, а сторгический Отец Царства темного сафа ахад. Ни Ленин, ни Троцкий, никто другой на роль эту не годились. Годился – Иосиф Сталин, качества именно его личности, вызывающие неподдельную сторгическую любовь людей своего Царства, их счастливость и восхищение. Властители поменьше тоже пользовались расположением советского народа, но любовь к ним – отражена от Отца. Никак иначе.

Все земляне в те годы делились на две категории: те, кто обладал сталинским отцовским чувством – советский человек или зарубежный товарищ – и те, кто не обладал этим отцовским национальным чувством – "иностранец". Общение с "иностранцем" каралось. Он причислялся к темным ликам. Сталин сажал в лагеря бывших за границей советских людей за то, что, общаясь там, они могли утерять в душе темный лик "иностранца".

Сталин строил свое Царство только на темной сторгической силе и на самом себе. Он – образ и образец самоотверженного борца, всегда побеждающий "врага". Он один ответственен за всех, один за всех думает ночами. Он – Отец, который дает жизнь всем и на котором жизнь всех сходится. Он – вершина конуса всего советского народа, установитель общесоветской солидарности и сплоченности, источник сторгической воли в темной сафа ахад. Он же объект чувства верности и религиозно-сторгического сознания советского народа, тот Центр, в котором честь и совесть, он же и – гарант справедливости. Как сторгический Отец, он определяет сам стиль одушевленности народа и его характер переживания сторгической воли. Он – управа на всех и каждого. Перед его божественным могуществом все равны, все равно ничтожны, никто не больше другого.

Сторгическое складывание, как мы знаем, идет через идеальный образ Отца Общей души, в переживании отцовского национального чувства. Общая душа творится по образу и подобию своего Отца, желает быть с ним во главе. Стремление это в любой Общей душе остается неудовлетворенным. Сталин удовлетворил его и тем сторгически оживил – оживил собой! – народы огромной страны. Без него, без темного сторгического Отца, Царство темной сафа ахад существовать не может.

В сталинском влиянии на людей, в самой вере в Сталина, во всеобщем обожании его есть какая-то тайна, тем более поразительная, что издали он видится человеком безличностным и малосимпатичным. Да и в кавказском облике его нет вроде бы ничего, что могло бы привлечь славянина или монголоида. Но, несмотря ни на что, его все неподдельно любили и почитали великим. Он вызывал самый искренний восторг подданичества, которым равно горели военные и ученые, актеры и рабочие, конторские служащие и директора предприятий. Сталин несомненно был бы тогда выбран на свободных выборах подавляющим числом голосов. Имя Сталина прочно стояло рядом с именем Родины и олицетворяло нечто, чему человек склонен служить. Что же это такое?

Если в банальной мысли выставить верное ударение, она часто становится глубокой мыслью. Говорят: Сталин являл народам сильную руку, и толпы уважали его за это. Все так. Но скажем иначе: Сталин призвал именно сильного человека явить свою силу и обеспечил ему почет в обществе и главенствующее положение в структурах Государства. Сталин сделал ставку на возвеличивание Силы в человеке и тем обольстил сильного человека, в чем бы ни проявлялась его сила. Большевик – синоним сильного человека. Сталина сперва признал и полюбил сильный человек и тот, кто особенно желал быть и притворялся сильным,   за ними – весь народ, все народы.

В глазах целого поколения Сталин являл Силу, и его обожали как олицетворение всего Сильного; вся сталинская система работала дабы внедрить и утвердить в глазах народа его сверхчеловеческую силу. Тут действовал не кнут, а свойственный человеку восхищенный трепет перед Богатырством как таковым. – Вполне филическое переживание.

Власть Сталина – это декларация высшего достоинства Силы и правления сильных и только сильных – тех, у кого не дрогнет рука, кому все по плечу, кто сильнее всех личных бед и утрат, кому никакие испытания не страшны, кто способен пожелать и смочь. Мигом возвести на ровном месте город, прорыть канал от моря до моря, проложить метро за невероятно краткий срок! И совсем не важно, зачем и какой ценой. Если летный подвиг, то не обязательно впечатляющий: перелететь через Северный полюс в Америку, пойти на таран в небе; если трудовой подвиг, то непременно сказочный: добыть за смену невозможные тонны угля или столько смолотить, сколь не под силу былинному богатырю. Ученый – не высокий интеллектуал, а крупная научная сила (так прямо и называлось), способная на могущественные открытия. Спорт – кузница чемпионов, а физкультура важна по официальному презрению к хилости. Сдавшийся на войне в плен проявил слабость и потому не заслуживает отношения к себе, как к человеку. Сломанный житейскими обстоятельствами достоин только презрения. Умение подавить властным взором, сломать других своей волей, напором, чем угодно – вот качества несгибаемого сталинца, обеспечивающие высокое положение в обществе тех лет. Все, что делается, должно делаться со сверхчеловеческим размахом: высотные дома, станции метро, плотины, статуи вождей. Сталинские репрессии – не просто злодейство, а великое злодейство, подавляющее тотальностью, на что оно и было рассчитано.

Символы сталинской эпохи – герой, рекордсмен, чемпион. Причем все равно – действительный герой или фиктивный, выдуманный по "политической необходимости". Царство темной сафа ахад, конечно, разъедалось фикцией, показухой, фальшью. Но пафос Силы в человеке и пафос сильного человека был подлинным. В качестве темного сторгического Отца Сталин был воплощением сверхчеловеческой силы как таковой, силы, не нуждающейся в людском признании и одобрении. Мы уже выше упоминали, что русский человек особенно ценит Мощь и связывает с ней и Доброту, и Простоту, и Мудрость – все качества, которыми народная молва наделила Сталина. Быть может, другой народ менее чувствителен к идеалу доброго Богатыря-спасителя, но каждый человек любит Силу в себе. Благоволение же перед Сильным – общедушевное свойство, не отменимо в Общей душе и, видимо, составляет важное условие осуществления Царства темной сафа ахад, использующее темное ОНО для целей демонстрации Силы. Роль тотального насилия в Царстве темной сафа ахад, как ни странно, фиктивна – создает фикцию действия руки Сильного, подтверждает голое могущество Силы в человеке, все равно действительно или мнимо проявляющееся.

Царство темной сафа ахад воспитало в людях те чувства подозрительности и недоброжелательства, которые отчетливо чувствуешь, выйдя на улицу советского города. Разумеется, светлое сторгическое чувство не исчезло, но оно заперто в лично-душевной сфере и не выпускается в сферу общедушевную, наполненную всеми оттенками сторгического неприятия. Эта раздвоенность сторгической жизни на светлую лично-душевную (чувство друга) и темную общедушевную (чувство "товарища") – характерная черта советского человека.

Говорят о "черно-белом" тоталитарном сознании. Но темное сторгическое чувство не умеет переживать "белое". Оно переживает только "черное". "Белое" для него это абсолютное "не-черное". В Царстве темной сафа ахад следует не просто грязнить светлое, сохраняя хоть какую-то достоверность, а невзирая на достоверность, превращать светлое в исчерно-черное, и чем грубее делается это, тем лучше. Сказать про праведника, что он грешен, – будет неубедительно; убедительно для темного сторгического чувства, что он – подонок. "Черным" в Царстве темной сафа ахад не делаются, а объявляются. "Чувство товарища" требует ненавидеть любимого друга, если он объявлен "врагом".

По агапическому чувству любят врагов, которые ненавидят тебя. Вершина темного сторгического чувства – каинова чувства – ненависть к друзьям, которых любишь. Абсолютная вершина каинова жизнечувствования это, конечно, Павлик Морозов – общедушевная сторгическая ненависть десятилетнего сына к врагу-отцу. Благодаря сторгической раздвоенности любовь и ненависть к одному и тому же лицу могут совмещаться в душе. Любовь для советского человека – личное дело, ненависть же – дело общедушевное, общей Веры и верности.

Легковерие советского человека – особенно в 30-е годы – поразительно. Взрослые умные культурные люди, как малые дети, верили всему, что объявлено, верили против всякой очевидности, вразрез с тем, что прямо перед глазами. Неприкрытый блеф сталинщины был рассчитан не на силу хитрости, а на некритическую доверчивость всего населения, на его детскую ментальность – на общедушевное магическое сознание члена общества.

В 20 главе мы толковали о том, что в Общей душе сознание сторгического Отца, действующего в Соборе, стыкуется с магическим сознанием, действующем в Этносе. От этого сочленения, говорили мы, проистекает любовь-вожделение к Власти. В Царстве темной сафа ахад это душевно похотливое чувство превращается в род религиозного восхищения и умиления. Сталин занял и место сторгического Отца, и место магического Хозяина жизни. Он не только сумел направить на себя темную сторгическую волю людей, но и взял под управление их магическое общедушевное сознание.

Сторгическая раздвоенность в Царстве темной сафа ахад возможна тогда, когда в нем участвуют люди, превращенные в своего рода детей, воспринимающих действительность магически и потому совершенно легковерных. Но тут следует различать два вида магического сознания. Одно – природно-магическое – действует в Этносе и скрепляет интерплотский нулевой этаж Общей души. Другое – филио-магическое – должно скреплять фундамент Собора (см. гл.39), закладываемый в Общую душу возраста Иефета. Газетное сознание держится на филио-магическом сознании и пользует его.

Нельзя недооценивать того, что это филио-магическое сознание давящей тучей советской мнимодушевности обволакивало все Царство темной сафа ахад. В избах и кишлаках этого Царства не обязательно должно быть светло и сытно, но обязан звучать репродуктор, из которого с шести утра и до часу ночи лились слащаво-вкрадчивые звуки и голоса, каждой интонацией внушавшие слушателям досознательное самоощущение доверчивых детей. Филио-магические струны чувств и веры отчетливо слышны в сентиментальности, наивности и некритичности сознания того времени. Мы и до сих пор не брезгуем активно пользоваться (хотя и в новых видах) средствами филио-магического внушения.

Царство темной сафа ахад клубилось мифами и иллюзиями. К высоким интеллектуалам это относится в той же мере, что и к простым людям. В такой всеобщей магической живучести есть тайна, которая, я думаю, состоит в удачном совмещении филио-магического советского сознания с природно-магическим этническим сознанием. Ежедневная, ежечасная эксплуатация вместе филического и этнического магического сознания являлось обязательным условием поддержания бодрого существования Царства темной сафа ахад.

Только с помощью нового филио-этнического сознания стала возможна подмена национального самосознания на самосознание "советское". Оказалось, что завладевший совокупным филическим и этническим магическим сознанием легко внедряется в исподнее Общей души и через него получает реальную возможность управлять ею. Таков скрытый механизм советской "агитации и пропаганды", силами которой решался "национальный вопрос" в Царстве темной сафа ахад. Этносы использовались как передаточные звенья от темного сторгического Отца к филио-природному магическому сознанию советского общества. Сознание это, в свою очередь, ставилось на службу интерпсихическим силам. В результате образовалась весьма жесткая и прочная общедушевная конструкция.

Чтобы добраться до природного магического сознания и, выдвинув, завладеть филио-магическим сознанием, их прежде надо искусственно активизировать. Усиление магического сознания во всех его видах достигается принудительным ослаблением Собора Общей Души. Для чего в максимальной степени следует перенести центр тяжести жизни людей в интерпсихическое поле жизни. Что легче всего достигается средствами всеобщего устрашения и гипернасилия, возбуждающими темное ОНО в душах. Атмосфера тотального устрашения 80-х годов катализировала эротическую жизнь Общих душ в такой степени, в какой это бывает разве что на войне. Показательна вера во всемогущество насилия у советского человека, никакими аргументами, фактами, соображениями не разрушаемая. Вера в насилие в нашей стране основана не на трезвой оценке реальности, не на аналитическом или интуитивном, а на магическом сознании и потому-то – неопровержима. Темное ОНО питается убежденностью масс в действенности и целительности насилия, магически отождествляемого с нутряной мощью народа. Темное ОНО высвобождает и усиливает филическое и природное магическое сознание, которое по кругу опять поддерживает темное ОНО.

Самое главное слово 30-х годов – "бдительность" – с абсолютной художественной верностью выражало Царство темной сафа ахад, включающее в себя и Царство темного ОНО. Под "бдительностью" понимали не только поиск "врагов" в ближних (темная сторгия), но и, одновременно, отыскания объекта для общедушевной эротической ненависти. Режим специально предоставил всякому желающему возможность удовлетворить и кнаанскую потребность, обратившись с доносом в органы темного ОНО. Удивительно, как жадна оказалась эта потребность...

В страхе того поколения перед органами тайной полиции спрессовались вместе и сторгический и эротический ужас. Это был страх сделаться адресатом надличной и всеобщей сторгической ненависти, исходящей вместе с тем от самой по себе коллективной интерпсихической силы. Гипнотическая сила этого сторгио-эротического страха была такова, что лишала даже самых бесстрашных людей воли, разума способности к протесту.

Кнаанова эротическая ненависть – необходимая подпорка для каиновой гневливости и ненависти. Эротическая ненависть несовместима со светлым чувством ближнего, гасит светлую сторгию как таковую и разрушает Народность. Роль темного ОНО в Царстве темной сафа ахад состояла в том, чтобы переключить центр тяжести жизни всякого человека в интерпсихическую сферу и тем одним пресечь все его попытки сохранить автономность личности. Подавленный темным ОНО человек делался более восприимчивым и к сторгической ненависти; в результате он становился добровольным строителем Царства темной сафа ахад. Нельзя было допустить, чтобы интервенция темного ОНО когда-либо прерывалась. Барабан, подающий знак готовности к бою, должен в Царстве темной сафа ахад бить всегда.

Темное ОНО, разумеется, разодушевляет каждого отдельного человека. Но оно разодушевляет и нацию. Общая душа как бы опускается, поглощается эротической жизнью; ударение с духовной жизни человека снимается и заменяется интерпсихическим служением под напором устрашения темного ОНО. Человек мало-помалу превращается в "общественное животное" (см,гл,12), подвластное общему Строю, психически возбужденное, сжатое вместе с другими, эротически жадное и боящееся самого себя.

Общая душа, спустившаяся в сторону общей животности, подвластная темному эротическому "мы" и своему полудетскому магическому сознанию, не нуждается в Саре. Сар исключается из Общей души, Она входит в состояние, напоминающее первый варварский возраст Хама, когда общедушевный разум замыкается без Сара на этническую общедушевность через магическое сознание. Общество, доведенное до Царства темного ОНО, лишается Сара. Сар отлетает от Общей души, оказавшейся в руках темного сторгического Отца, ибо посланцу Бога нечего делать тут.

От Ноя и до Нового Времени человечество всегда жило в возрастах периода Хама. Это значит, что в Общей душе базовый взаимообмен жизнью происходил в интерпсихической сфере. Только в последнее столетие в некоторых Общих душах начался процесс сначала усиления их филио-интеллектуального этажа, а затем и установления его в качестве базового. В возрасте Иефета основным в Общей душе становится взаимообмен филической жизнью. Другое дело, что качество самой по себе филической жизненности может быть разным, но определяющим показателем для времени Иефета является не высота или низменность этой жизненности, в активность обмена филической жизнью и его значимость в Общей душе.

Перефокусирование Общей души с области Хама на область Иефета – процесс болезненный и опасный. И как момент путевого перехода не может быть иным. И все же надо яснее отдавать себе отчет в особой опасности этого отрезка Пути Сарим. Конечно, Общие души во множестве гибли (распадались) и прежде, и более всего при переходах из возраста в возраст Пути. Это явление, так сказать, естественное. Отметим также, что грядущий (даст Бог) переход их возраста Иефета в возраст Шема – благая пора Пути, до которой человечеству хорошо дожить бы. Только ломка из периода Хама в период Иефета, которую переживает значительная часть современного человечества, – смертельно опасна для него. Мы, быть может, проходим критическую пору всего Пути Сарим. Для этого момента нет и быть не может аналогов в Истории человечества.

И в вероисповедальческом возрасте сознание западного человека было приковано к концу Света, срок наступления которого определяется Божественной волей. Однако никогда никому не приходило в голову, что человек по самоволию способен сам себя изничтожить на Земле. Просто это не представлялось возможным. Теперь же сознание возможности глобального самоуничтожения внедрилось в сознание жизни западного человека. – Грозный симптом! Мы все живем и ждем: откуда грянет беда самоуничтожения? Не атомная, химическая, бактериологическая или иная война, так экологическая катастрофа, озоновые дыры, генетическое вырождение, неведомые или неизлечимые болезни или какой-то вид всеобщего растления. Чего или кого боится в нас наше сознание жизни? Человек выпустил на волю, в бесконтрольность свою творческую волю, сначала обрадовался ее самовольству и могуществу, а затем ужаснулся, поняв, что она независимо от него обращается в волю самоубийственную. Именно Иефет, им вызванный бурный взаимообмен творческими волями, дал и рационально осмысляемые технологические возможности для дела самоуничтожения, и, сверх того, какие-то неведомые иррациональные последствия самовластного человеческого творчества, последствия, которых мы теперь страшимся как возможного рукотворного конца сынов Адама на Земле.

Наше собственное сознание настойчиво подает нам сигнал бедствия. Это не чьи-то фантазии. Это – реально. Но если мы живем на Земле не по слепому случаю, а для высших Сил и под Их началом, то как же может такое произойти с нами? Для самоуничтожения сынов Адама на Земле необходимы, хотя бы, какие-то веские духовные причины. Как, скажем, мир Сарим, прочно сочлененный с общедушевным миром для целей воссоздания Единой души, может допустить безответственное человечество до такого финала, не соответствующего Замыслу Бога?

Падение Иефета состоит в том, что Иефет, вместо того, чтобы вселиться в шатры Шема, взвинтил себя, самоцентрировался и самоизолировался. Дело дошло до того, что Иефет под легкомысленные овации своих бесчисленных адептов выскочил из Общей души, образовав свою, внеобщедушевную и мнимодушевную сферу жизни, которая стала двигать народами. Явление это, надо полагать, временное. Но мы с вами живем в этот злокачественный (нет сомнения) момент и страшимся. Куда ни глянь – все извращено и все более и более извращается: отношение к любви и творчеству, к труду и развлечениям, к своей семье и своему телу, своему здоровью и своей воле, к религии и друг к другу. Личностные общедушевные черты перестают быть чертами персоналистическими и становятся чертами специфической извращенности, свойственной данному иефетову сообществу в данный исторический момент.

С формально-структурной точки зрения это понятно. При вхождении в период Иефета Общая душа должна заложить "другой фундамент", филио-интеллектуальный фундамент верхней половины Общей души. Люди же нашего века, создав машинную цивилизацию, подменили Природу техникой, не создали нового фундамента, а только извратили прежний, природно-человеческий фундамент Этноса. Это, разумеется, весьма опасно, но все же не отвечает на вопрос о глубинных духовных причинах и основаниях того, что происходит и грозит произойти с нами.

Мы знаем, что Иефет (то есть филио-интеллектуальные характерные типы в Общей душе) вправе на какое-то время подменить действие соборного разума и общедушевных Сарим. Такова законная иефетова функция резервирования, необходимая Общей душе в разных ситуациях ее жизни и Пути. Так, при ослаблении ("затенении") Сарим именно мораль, культура и интеллект должны перехватить у них руль Общей души, побуждая ее продолжать развитие в прежнем направлении. Если оно и не во всем совпадает со стратегическими установками общедушевных Сарим, то происходит это, понятно, из-за несовершенства преемственности руководства от Сарим к Иефету.

Но падение Иефета, которое мы переживаем, не резервная подмена, а замена Сара на Иефета, филио-интеллектуальная узурпация духовной власти, грозящая Общей душе духовным разукоренением в мире Сарим, духовным безрулием, беспутием, срывом Пути Сарим. Иефет устанавливает другой центр в Общей душе, отличный от центра Сара и с ним более или менее активно конкурирующий, забивающий голос из мира Сарим. Впечатление такое, что Общие души лишаются Сарим, что идет процесс постепенного разъединения Общих душ с миром Сарим. Но, позвольте, откуда у Иефета такая дерзость и такая возможность решать дела Сарим, составляющих Престол Господа? Допустим, что падение Иефета есть лишь род путевого искушения. Что ж, однако, будет с нами в результате его?

В находящихся в состоянии падения Иефета Общих душах выдвигаются к управлению и в разных областях правят люди, которые серьезно верят, что они то самое, чем притворяются. Притворяются же они, как водится, людьми самого высшего духовного качества, носителями высших достоинств духа, которые подобает по чину иметь существу, созданному по образу и подобию Божьему. Люди эти, конечно, душою больны, но не столько мнимодушевностью, сколько мнимодуховностью. Мы не раз выше обращали внимание читателя на такого рода подмену духа в ситуации падения Иефета. Подлинная одухотворенность выражает себя в любви к Богу и ближнему, в интуиции духовного Я на Истину, через Веру, Покаяние, Идеал. Мнимоодухотворенность прежде всего выражает себя через просвещенность взгляда на жизнь, цивилизованность и этическое законодательство; наличие истинной одухотворенности в бескультурье и невежестве допускается здесь в качестве исключения и то только теоретически. Ясно: в самообольщении Иефет решил устроиться на Земле сам, без Сарим, и так, как будто Сарим и не существует. Это, надо думать, всего лишь общедушевное увлечение, временное затмение. Болезнь эта, будем надеяться, пройдет. Но, конечно, не без последствий для Общей души в целом.

Иефет, способный замещать, подменять Сара в Общей душе, оттеснять его в тень, может в конце концов превратиться в Псевдосар, в антисара, пользующего мнимодуховность в качестве духовной своей силы.

В первом, общедушевном грехопадении человек, строя Башню, желал возвеличить себя до Небес, желал себе сделать несмертное Имя, обрести несмертие в сплоченности "мы". Таково хамово грехопадение, завершившееся распадом Единой души на Общей души. Второе общедушевное грехопадение совершает Иефет, делающий себе имя Сара. Человек наших дней самовозвеличивается через Иефета и через него пытается обрести несмертие. Это – полная фикция, мнимое несмертие и мнимое разрешение вопроса бессмертия в Общих душах. Что будет, если духовная власть в Общей душе полностью перейдет к псевдосару как к Сару Власти? Чем грозит человечеству псевдосарократия?

Интеллектуально-филическое разгорячение становится все более настоятельной потребностью души человека Нового времени. В результате этого филическая жизнь поневоле отвлекается и от лично-душевности и от общедушевной сферы в сферу мнимой души. Кипение мнимодушевности филического поля манит возможностью межобщедушевного объединения и обещает покой и радость на Земле. В такой ситуации многим достойным людям начала века привиделось братство народов и скорое наступление Царства Божьего.

Если Царство Божье и будет осуществлено на Земле, то в результате не филического, а сторгического объединения. Сама по себе филическая жизнь в состоянии сблизить людей, пробить душу на душу, но не соединить их в любви и духовной близости. Филическая Единая душа – фикция.

Усиление звучания филической общедушевности в определенной мере создает благоприятные предварительные условия для продуктивной сторгической работы по сближению людей и народов. Но не белее того. С некоторого момента усиление филической общедушевности ведет не к объединению, а к разъединению народов.

Вхождение Общих душ Западных народов в эру Иефета произошло в начале прошлого века и сразу же ознаменовалось обострением националистического самосознания. Дальнейшее разгорячение Иефета в прошлом и нашем веке неминуемо вело к разгорячению национальных Самостей. Исторические условия ХХ века (в первую очередь, глобальное наступление коммунизма) жали народы друг к другу, нивелировали этот процесс, оттесняли возросшие претензии национальных Самостей на задний план. Самое недалекое будущее покажет, до какой степени дошло подспудное разгорячение национальных Самостей в нашем веке и сколь, следовательно, явление это станет определять ход Истории века ХХI.

Еще большее, чем теперь, усиление филической жизни Общих душ приведет в условиях всеобщей образованности и засилья массовой культуры не только к обособлению Иефета, но к его доминированию в сознании жизни человека, к замене Сара на Иефета, к духовной власти псевдосара. Вслед за режимом национальной Самости может последовать режим националистической псевдосарократии, который мы также будем называть фашизмом.

Фашизм ХХ века, несмотря на мощную культурную и идеологическую базу его, опирался и на национализм староязыческого толка. Гитлер, как и Сталин, обольщал "сильных", язычников. Арийцы – самые сильные люди нации, как большевики – самые сильные люди социализма. И те и другие формировались из филио-эротических, а не чисто филических типов людей. Немецкий и итальянский фашизм – не более, чем репетиция грядущего псевдосарократического фашизма. Двадцатый век – вообще репетиция грядущего.

Символ фашизма 30-х годов – могучая и жертвенная воля националсверхчеловека, а не талант националистического культуртрегера, который в гитлеровские времена еще не был призван повелевать нацией. Вождями и сверхлюдьми фашистской псевдосарократии ХХI века станут литераторы, профессора, кинобестии, редакторы массовых газет. Уже нынешний национализм есть произведение высококультурных и, особенно, полукультурных людей, произведение, созданное на филиомагическом сознании образованной массы, которой управлять может только сродственный ей и филически авторитетный для нее человек. Культурная толпа нашего времени уже начала активно тянуться к магии филоязыческого национализма. Конечно, это сулит огромный успех творческим людям, ставшим под знамена нового фашизма. И они, надо полагать, не упустят шанс.

Мы много знаем о практической разрушительной силе темного огня филических бесов в новейшей истории. Сила эта пока что выплескивалась самостийно, от самоцентричности и самовольства человекобожества, свойственного филическому человеку. Но, не дай Бог, это человекобожество в своем поступательном развитии взойдет на новую ступень, где мнимоодухотворенные человекобоги станут служителями храма псевдосара. Кто-то из них достигнет заветного места филического Центра нации и "по должности" обретет статус филиофашистского идола, главы псевдосарократии, возглавляющей пирамиду власти режима. Интуиция на современное воплощение исторического зла должна указать ныне живущим людям на "новый порядок" псевдосарократии и уже начавших ритуальный танец филически и психически разгоряченных фашистских бесов.

У каждого народа в падении Иефета свой особый стиль разгоряченности национальной Самости. Поэтому фашистские бесы раньше или позднее потребуют национальной самоизоляции. Их первейший лозунг: самостийность и, как неизбежное следствие, национальное избранничество. Иерархия филических бесов и роль каждого из них в грядущей псевдосарократии будет определяться по тому, кто ярче и убедительнее сможет разработать и доказать постулат человекобожеского национального избранничества.

Деятельность филических бесов неизбежно столкнет народы в нашем тесном мире. Практически это приведет к объединению в блоки, к противостоянию одних политических союзов другим. Роковой политический вопрос этого момента Истории: кто с кем? Решать вопрос этот придется всем, и Франции, и России, и Эстонии. Решение одних наций вроде бы предопределено. Среди других – Россия, от решения которой зависит весь ход Истории будущего века. Грядет националистическое размежевание и союзническое разобъединение наций – в борьбу, в раздор Общих душ человечества. К какому союзу национальных Самостей примкнет гигантский российский мир? К Востоку? К Югу? К Западу? Какой блок укрепит собой Россия имеет решающее значение для развития сюжета дальнейшей Истории. Сейчас, на пороге 1993 года наблюдаются признаки того, что Россия отворачивается от Запада. На Юге ее ждет арабоперсидский мир. На Востоке ей раскрывает объятия японокитайский мир. А на Западе полу случайно избранные на несколько лет парламенты и президенты не смотрят далеко вперед...

Следующий этап иефетова падения наступит тогда, когда филическая общедушевность из по видимости объединяющего начала превратится в откровенно разъединяющее начало, обеспечивающее правящим в Общих душах национальным Самостям сознание самодостаточности, самозамкнутости и выделенности из всего состава человечества. Как только центр Общей души твердо установится на филической составляющей национальной Самости, так тотчас же Иефет, его фашистские филиобесы заменят Сара Власти, то есть главенствующий в Общей душе тип одухотворенности. Темные лучи фашистского филиобесовства, идущие от псевдосара к Собору и Этносу, возбуждают и культивируют не только филическую, но и так необходимую на войне эротическую ненависть. Но и это еще не все.

Уже в наше спокойное время многие Общие души сторгически обессилены. Сторгическая бесчувственность народа сама по себе способна стать причиной вырождения чувства ближнего в национализм. Еще один шаг и когда-то намеченное Сталиным Царство темной сафа ахад дозреет до полной спелости, до Царства фашистской псевдосарократии. Для этого нужен, во-первых, лик темного сторгического Отца, выполняющий функции духовной власти псевдосара, и, во-вторых, "ближний", переделанный во "врага".

В сталинские времена сторгическая ненависть разгорячалась на подсунутом идеологией социальном материале. Условным объектом ее служили "социально чуждые" классы свергнутых капиталистов и помещиков. Теперь на наших глазах создается подлинный, этнический материал, на котором впредь будет накапливаться и разряжаться заряд сторгической ненависти. В условиях разгорячения национальной Самости превратить этнически ближнего в "национально чуждого" еще легче, чем некогда – в "социально чуждого". Так ли уж трудно на Украине, скажем, фашистским бесам возбудить каиново чувство на сторгическую ненависть к "москалям"? Для литовцев это может быть поляк, для грузин – осетин. Как водится, всем на руку придется антисемитизм и все темные легенды, с ним связанные.

До сих пор мы говорили о разгорячении национальной Самости в целом. Но этот процесс может идти и по частям ее. Внутри каждой нации непременно существуют (и трудно сосуществуют) различные типы разгоряченности одной и той же национальной Самости. На каждом таком типе вполне могут развиться самостоятельные фашистские движения. Так что при переходе к псевдосарократии нации, скорее всего, начнут разваливаться на части, идеально подходящие друг для друга в качестве ненавистных "ближних".

Фашистская псевдосарократия сможет удержаться только на ненависти – филической, эротической, сторгической. Это – царство ненависти. Через эти Царства человечество пойдет к самоистреблению. Я думаю, что то сознание угрозы всеобщего самоуничтожения, которое недавно вошло в наше сознание жизни, "спущено" нам и указует на реальную угрозу Царств ненависти, как на инструменты глобальной исторической катастрофы. В нас есть духовные Силы, которые предостерегают нас. Но откуда исходит сама угроза? Только ли от нас одних? Если угроза эта так реальна, заранее известна духовным Силам и может привести к обрыву Пути Сарим, к срыву Дела Божьего, то, значит, некто в духовном мире, тоже заправляющий делами человека на Земле, должен же ее как-то санкционировать?