Путь восхождения

«... часто (а может быть и всегда) наше довольство, недовольство жизнью, наше впечатление от событий происходит не от самих событий, а от нашего душевного состояния. И этих душевных состояний, очень сложных и определенных, есть очень много. Так есть состояние стыда, состояния упрека, умиления, воспоминания, грусти, веселости, трудности, легкости. Как возникают эти состояния? Не знаю. Но знаю, что бываю в состоянии стыда, и тогда все стыдно, а если не к чему приложить стыд, то стыдно беспредметно. То же с состоянием упрека, с умилением, то же с воспоминанием, как это ни странно. Все вспоминаешь, а нечего вспоминать, то вспоминаешь то, что сейчас есть, и то, что вспоминал это еще прежде; то же с грустью, веселостью...» (54,160—161).

Названные здесь Толстым душевные состояния вызваны, возможно, каким-то начальным впечатлением или событием. Но почему-то именно это событие, а не какое-то иное обусловило восприятие ряда дальнейших событий жизни, ничуть не менее ярких, чем то, которое их вызвало? Даже если допустить, что всякое состояние души нашей возникает от внешних ей явлений бытия, то и тогда придется признать: душа обладает некоторой способностью выбора, благодаря которой она в одном случае вводится в нужное ей состояние, а в другом — не вводится. Это зависит от ее предшествующей готовности войти в тот или иной рабочий режим, в который она самозапускается с помощью внешних явлений или без их вспомогательства.

Впрочем, представление о душе, как об управляемой извне машине, представление, по которому каждое последующее наше душевное движение как-то и чем-то детерминировано, совершенно неприемлемо для всякого чувствующего себя и нуждающегося в своей душе человека. Душа наша, работая, живет, она — живая и работает сама. Внешние ей процессы, скажем, процессы плоти усиливают или ослабляют данный душевный режим, могут даже сломать его — но не они все же обуславливают течение душевной жизни в целом.

Говоря; человек есть Путь, мы, конечно, имеем в виду его душу. По своему путевому расписанию функционирует и плоть, что, несомненно, и для души имеет путевое значение. График плоти в большой степени обслуживает жизнь души, согласован с путевыми процессами в ней и оказывает на них влияние, служа, а не диктуя. Плоть — колея;

только колея. Но колея особого рода. В одном месте она чуть ли не направляет ход души, в другом служит противодействующей ему силой, предполагающей преодоление, в третьем наказывает душу за сходы и уклонения, а то и вовсе не участвует в душевной работе.

Не плоть проходит Путь. Плоть только подогнана к Пути души. По крайней мере, это должно быть так, так как под душою разумеется само неизменное в изменениях, совершающее Путь и им являющееся «Я» человека, которому принадлежит плоть — ив качестве границы его отделенности, и сама по себе, как одна из организаций «Я».

Жизнь можно понять и как результат взаимодействия сознания отделенности и сознания нераздельности, и как само это взаимодействие или контакт. Не исключено, что все на свете обладает своей степенью и глубиной сознания отделенности и нераздельности. Большей жизнью, большей полнотой жизни обладает тот, в ком полнее осуществляется сознание духовной нераздельности: от сознания связи с ростком себя до сознания Бога. И каждой ступени сознания нераздельности, вернее, каждому находящемуся в существовании ряду сознании нераздельности соответствует ряд сознании отделенности: телесной, животной, душевной, личностной разных родов, духовной. Каждый скачок духовного роста, порождающий высший разряд жизни, одновременно вводит в новый пласт сознания отделенности.

Каждому существу, в том числе и человеку, соответствует свой целостный ряд как сознании отделенности, так и сознании нераздельности. Целокупность и единство этих сознании мы и называем душою. Животная степень полноты жизни, животная душа существует не на взаимодействии, а на контакте тех сознании отделенности и нераздельности, благодаря результату предшествующего взаимодействия которых она выведена в существование как данная ступень полноты жизни. Животное существует в том пласте жизни, какому присущи лишь процессы, которые его, пласт этот, породили. Животное — повторение самого себя. Человеческая степень полноты жизни, человеческая душа есть не только результат взаимодействия действовавших ранее высших сознании, выведших его в его полноту жизни, но и результат активности продолжающегося в нем взаимодействия сознания отделенности и нераздельности.

Животное всегда равно самому себе, не может ни взлететь, ни выпасть — ни стать выше, увеличивая полноту жизни, ни стать ниже, уменьшив данную полноту своей жизни. Душа животного закабалена, несвободна, даже если она готова совершить бросок духовного роста, и даже если она тужится, тужится, тужится навстречу человеку, но смочь — не может... У кого был пес и кто видел, знает эти духовные потуги пса, тот поймет, о чем идет речь.

Животное — не работа, это нечто выработанное. Работа — человек, в котором, идет борьба «духа» (сознания нераздельности) с «плотью» (сознанием отделенности), и душа которого потому обладает как свободой изменять свою полноту жизни, так и, временами или навсегда, лишать себя этой свободы.

Определение души как целокупности в единстве ряда сознании отделенности и нераздельности фиксирует душу статически, лишь как точку на Пути, характеризующую состояние, ступень, но не рост. А следовательно, и не душу на Пути. С позиции учения роста более всего важно знать не величину, а направление вектора состояния . жизни, то есть не только «состояние» (соотнесенное стояние) души, но и режим ее работы, определяющий ее направление — ее восхождение или нисхождение. Само по себе мое Я, моя душа — рабочий процесс. И в таком качестве может быть описана и оценена тем режимом, в котором она работает.

Говоря о том, что наше восприятие событий зависит не от самих событий, а от того определенного душевного состояния, на которое ложатся впечатления от них. Толстой хотел указать на существование самопроизвольных, чисто душевных состояний. Душа сама как бы окрашивается в определенный «цвет» грусти или веселости, умиления, упрека или душевной легкости и т. д. При этом Толстому не было необходимости подчеркивать, что каждое из этих состояний, несмотря на всю их определенность как состояний Я, ничего, собственно, не говорит об этом Я, о тех процессах, которые совершаются в нем. Одно и то же чистое душевное состояние — грусти, скажем, — оставаясь состоянием грусти, может появиться в качественно и существенно различных режимах работы души. Условно говоря, важен не «цвет», а яркость его и, главное, его «оттенок».

Душа наша — поле, которым овладевает то или другое сознание из составляющего душу целокупности ряда их. Активизация сознания духовной нераздельности вводит душу в духовный режим. А активизация сознания тела, телесной своей отделенности вводит в плотский режим. При этом душа может находиться в одном и том же состоянии грусти, умиления, стыда. Но это разное умиление, разная грусть и разный стыд. Собственно, в чисто душевных, безрежимных душевных состояниях, о которых сказал Толстой, мы почти не живем. Они возникают только потому, что и душа может, по-видимому, работать вхолостую, без нагрузки.

В самом по себе плотском режиме душа, полностью поглощенная сознанием телесной отделенности, живет не часто. Плоть должна завладеть душою, а для этого недостаточно обычной силы голода, холода, пола и т. д. В плотский режим душа почти неизбежно ввергается при страданиях плоти — страданиях боли, непосильного труда, зверского вожделения, разного рода истязаний тела. Жить какой бы то ни было духовной жизнью, терпя острую боль (пока не притерпелся к ней), практически невозможно. Сами по себе страдания никогда и никого не очищали и не облагораживали. Духовное действие на некоторых людей производит выход из плотского режима, как бы освобождения души из кандалов плоти.

На духовном пути жизни плотский режим может стать кошмаром. Этот кошмар Лев Николаевич особенно остро переживал в 1887—1888 годах, когда им были написаны «Крейцерова соната» и «Дьявол», вызвавшие ярость Софьи Андреевны: ей казалось, что ее оплевали.

Природой уготованная производить из плоти плоть, женщина по одному этому почти совсем не знает ужаса плотского режима как такового. Редкая женщина в состоянии понять этот ужас, даже если она и способна принять в себя мысль целомудрия. Плотский режим сам по себе более свойственен женщине, нежели мужчине^*). Именно в глубинах плоти женщина обычно чует изначальные силы жизни, которым при желании можно придать божественный статус.

Душу часто представляют некоторой особой силой, которая обращает прах в живое существо и которая имеет источник свой в Боге. При этом так ли важно, как была придана плоти эта сила: разом или в результате миллионов лет естественной эволюции? Если душа есть то, что живет, то самая жизнь (независимо от того, Бог ли совершил чудо оживления материи, или это чудесным образом произошло само собой) есть некоторое качество или форма существования тел, материи. Тут, собственно, не о чем спорить. Другое дело, если нет ни «праха» («мертвой» материи), ни сил жизни, а есть дух в разделении, в отграничении, сознание чего и есть жизнь. Жизнь есть особое качество или форма существования духа (а не материи), свойственное нашей Обители (сознанию отделенности).

Отсюда, в частности, следует, что в нашем мире есть множество по-раздельности не живущих частей живого, но неживого собственно нет.

Душа — не дух, то есть часть (дуновение) неизменного духовного Начала, и не то, чем этот дух самозамкнут, ограничен и отграничен, а дух в отграничении — то изменяющееся, растущее, дышащее, проходящее Путь духовное неизменное, которое определяется в понятии «Я».

В зависимости от ускорения роста и занятой точки на Пути, это «Я» (душа) может обладать различной полнотой жизни, которая, в свою очередь, может иметь тенденцию к увеличению или уменьшению. Однако человек, в отличие от всего существующего, обладает некоторой свободой увеличения полноты жизни в себе. Эта его свобода или возможность связана с способностью его души работать в духовном режиме.

В терминологии Толстого, как помните, есть понятие «человека живого», выделяемого в особую категорию из всего остального Мира (включая и человека как умное животное). Мы говорили уже, что сам Толстой относил это понятие только к духовному человеку (прошедшему через духовное рождение), но, в принципе, оно может быть отнесено к каждому из нас, в ком не прекратился процесс духовного роста, чья душа так или иначе работает в духовном режиме. Можно сказать, что жив тот, в ком душа способна работать в духовном режиме. Живая душа это не что иное, как свободный духовный процесс. Нет свободы духовного процесса — нет роста; умер на Пути жизни — и нет «жизни», душа мертвеет, становится мертвой душой. С этой точки зрения духовный режим – это режим жизни души, а режим плотский — режим душевной смерти, существование в гробах своих.

Душу свою мы знаем не саму по себе, не потому, что она в нас есть, а по ее работе и в ее работе — в жизни. Жизнь же души – это работа духа в отдельности, свободы в необходимости, работа, которая и постигается разумом.

Определить разум трудно не только потому, что это означает определить то, что все определяет — определить определитель — но и потому, что для этого его, разум, нужно вычленить из души. Разум это одно из тех рабочих проявлений души, по которым мы знаем ее существование в себе и узнаем душу в другом. Душа и состоит из таких проявлений или рабочих состояний. Можно сказать, что душа (в качестве процесса) это разум (душа познает и узнает душу), как можно сказать, что душа это и совесть, и любовь, и религиозное чувство. Вернее, душа это работа в разуме, любви, религиозном чувстве и совести.

Конечно, душа наша не состоит из частей. Ее нельзя собрать и разобрать. Религиозное чувство и любовь входят в разум, и разум в религиозное чувство и любовь, и все они есть в совести, и совесть есть в каждом из них. Душа не работает теперь разумом, потом любовью, а затем совестью, она работает вся целиком. И все же мы различаем в себе разум и любовь, и совесть. Это значит, что единая цельная душа может теперь работать как разум, в режиме разума, потом как любовь, в режиме любви, а затем в режиме совести. Трудно сказать, что такое разум, но можно определить его как один из режимов работы, в котором, трудясь, целостно живет душа. Душа может становиться, быть разумом, затем она же становится, делается совестью, потом становится, превращается в религиозное чувство, а когда ни в то, ни в другое, ни в третье, то она есть любовь. Нет любви — нет души. Только так мы знаем в себе свою душу.

Однако, говоря «разум» или «любовь», мы разумеем какой-то обобщенный режим, какое-то всего более главенствующее душевное состояние, чем собственно режим души. Под общим понятием «любовь» мы разумеем и чувственное пристрастие, и любовь к Богу, и множество других промежуточных режимов. Любовь-эрос — почти что плотский режим, агапическая любовь — духовна. То же самое и с понятием разума; есть разум в плотском режиме (тот, который есть и у животного), и в режиме духовном — духовного сознания, есть разум и во многих других душевных процессах. То же и с совестью, и с религиозным чувством, колеблющимся от идолопоклонничества до чувства-сознания Богопричастности на вершинах свободного пути жизни.

Таких рабочих позиций для каждой из четырех режимных составляющих души может быть много. Душа более жива или менее жива в зависимости от той рабочей позиции, в которой она пребывает. Чем любовь ближе к духовной позиции, тем больше душа «разжимается», тем она сама «больше»; чем любовь ближе к плотской позиции, тем больше душа сжимается, тем она «меньше», менее живая.

В чисто плотском режиме душа не жива. В плотской позиции религиозного чувства человек, как животное, совсем не знает более высокого душевного состояния, чем то, в котором он находится. Эта полная душевная неподвижность и означает смерть души. Плотскую позицию совести тяжелее всего представить, так как это не просто бесстыдность, а полное отсутствие самого сознания стыда за себя, абсолютная потеря самоуважения, то есть фактическое вырождение «Я», отмирание души. Чем дальше душа от такого состояния, тем больше она оживает, тем больше она есть.

Душа наша обычно работает в таком режиме, в такой своей точке, которая одновременно находится под воздействием как разума и религиозного чувства, так и совести и любви. Но под воздействием разным, так что сейчас любовь, например, более заполняет мою душу, чем религиозное чувство, а последнее — более, чем разум. И так в любой мыслимой пропорции. Так что каждую из четырех составляющих души можно представить себе душевным полюсом, а саму душу признать многополюсником — для нас четырехполюсником, — в котором находится межполюсное силовое поле.

Если и дальше развивать это представление полюсов и поля, то нужно сами полюса представить не как «точки» или «центры», а как лучи или, грубее, как полюсные стержни, как «направляющие» души-поля. В бесконечности они исходят из одного Источника и могут активизироваться в любой своей части, в любой рабочей позиции. Причем ближе к плотскому режиму полюсные стержни утончаются и общее поле души слабеет, по мере же приближения к духовному режиму, наоборот, поле усиливается и эти стержни-полюса все более и более утолщаются.

Упрощенно говоря, душа в каждом из своих режимов работает в какой-то одной точке межполюсного силового поля, в одной из бесчисленных точек этого поля, общий характер силовых линий в котором только ей свойственен и неповторим. Как бы убого ни было такое представление, оно уже дает возможность говорить, хоть и условно, о конкретной душе человека. В этой системе представлений ничто не мешает нам сказать, что каждая душа прибывает в этот мир со своим, только ей свойственным расположением полюсных стержней души, со своей особенной конфигурацией душевного поля и его силовых полюсов.

Я думаю, что меня поймут, если я скажу про кого-либо, что он живет в ослабленном душевном поле или что у него сильный стержень разума и ослаблен, узок стержень совести. Или что стержень любви у такого-то человека проходит прямо по центру его души, поглощает его полюс совести и в немалой степени обессиливает силовые линии разума. Или что беда третьего человека и проистекающий от него вред — от искаженности его души, от того, что любовь и совесть работают в нем в куда более плотской позиции, чем его религиозное чувство и разум. В душе Толстого, кстати, мощнее всего работали силовые линии совести, затем религиозного чувства, затем любви. Я знаю про себя, что, как правило, над моей душой властвует разум и религиозное чувство, затем совесть, затем любовь. Душа всегда искажена в нас, искажения такого рода обычны, но и они, если не говорить о патологии, имеют свой предел.

Нельзя выдумать человека, в душе которого один полюс работал бы близко к плотской позиции, а другой — к духовной. Душа наклонена, но не опрокинута и не разорвана. Между полюсами ее всегда есть связь и некоторое согласование. Сила тяготения того или иного полюса в душе может быть больше или меньше, но в отношении рабочей позиции между полюсами должно сохраняться соответствие. Нельзя одухотворяться в разуме, не одухотворяясь в религиозном чувстве. Здесь может что-то — разум — работать активнее, но в результате вся душа со всеми своими полюсами станет работать в более духовном режиме. То же самое происходит и в процессе душевного омертвления. В отношении крайних своих позиций душа вся подымается или опускается, поднята по стержням на каком-то уровне или до какого-то уровня вся опущена. В своем трудовом процессе душа как бы идет слоями, работая то на одном, то на другом уровне духовности.

Это дает возможность говорить о пластах души.

«Царство Божие внутрь есть». Этим сказано, что Царство есть, существует, осуществлено внутри, и указано, где и как искать его — «внутрь». Идя по направлению к Царству Божию, внутрь человека, мы ранее согласились^*) различать три пласта: пласт духовного сознания (уровень «своей истины»), душевный пласт («уровень слова», «своей правды») и пласт воления («уровень поступков», «Дела»).

То, что мы называли пластом духовного сознания, есть, разумеется, лишь наружный пласт уходящей внутрь области духовного Я. В этом пласте «извнутри» накапливается Истина как элемент или грань духовного сознания, тут же совершается собственно духовный рост. Малейшие изменения и процессы в этом пласте могут существенно изменить все наше жизнечувствование. Но чтобы это произошло, нужно, чтобы знаемое на этом уровне было узнано душою, переведено на «уровень слова», произнесено в душе, раскрыло себя выражением в чувстве и мысли и было закреплено в памяти души в качестве уже добытого.

Конечно, далеко не все, а только часть того, что уже накоплено в духовном сознании, что получено в таинственном процессе духовного роста как «слово непроизнесенное», принимается на следующем пласте, переходит на уровень «произнесенного слова», становится фактом душевной жизни. Между двумя этими пластами (духовного Я и души) существует нечто вроде «канала», могущего открываться, закрываться, расширяться, сужаться, а то и рваться или стягиваться до полного совмещения обоих пластов. Работу в этом канале, то есть перевод знаемого в духе в узнанное душою вполне можно назвать работой и действием истинности в человеке.

Искать Царство Божие и Правду его, искать «внутрь» означает рост духовного сознания, питаемого светом Истины оттуда, где обитает Истина и Правда.

Истина — это тот элемент духовного сознания, который будучи высказан, переведен на уровень души, становится соответственен правде.

Искать Царство Божие или, что то же, изнутри добывать для души Правду его и означает действие по каналу истинности. Определить степень свободы человека в этом действии духовного «рощения» и истинности было бы очень важно, но можно ли? Ясно, что тут нет ни полной свободы (власти) человека, ни полной несвободы, что степень этой свободы меняется на Пути и в течение жизни и что своими усилиями (работой) можно больше или меньше увеличить ее (как можно, конечно, и уменьшить). Ясно еще и то, что возможности собственной работы истинности у человека несоизмеримы с его возможностями роста в духовном сознании.

Истина мне дается, мое дело добывать из нее Правду. Не исключено, что Истина дается мне сообразно моим возможностям (свободным и несвободным) добывать Правду. Много дается тому, кто много может взять. Во всяком случае нехватки запасов «своей истины» в нашем духовном сознании не может быть. Недаром под духовным ростом мы понимаем не только процесс накопления Истины в духовном сознании, о котором мы непосредственно ничего знать не можем, но и совершающийся процесс раскрытия, узнавания Правды в душе. Истина сугубо потенциальна. Правда есть частичная актуализация Истины, совершающаяся при переходе в душу, по каналу истинности.

Пласт духовного сознания в себе, свое духовное Я человек в глубине души переживает как свое собственное, «ближайшее» к нему духовное солнце — свой духовный центр тяготения, света, тепла. Если не говорить о мгновениях откровения и озарения, то этот духовный центр мы знаем не как таковой, а по его импульсам в душевном пласте через канал истинности. Душа может работать в самых разных режимах, но движущая сила этих режимов одна и та же, исходит из одного источника и по одному каналу.

В глубине души мы не будем различать отдельных каналов управления совестью, разумом, религиозным чувством. Канал истинности это канал добывания Правды души и в совести, и в религиозном чувстве. Канал истинности это канал, через который живет то, что можно мыслить или в четвертом лице, как «отец». Отец, Бог, или в первом лице, как Сын или духовное Я, — в чем та высшая точка, с которой я с вершин духа вижу себя.

С этой точки я сужу себя, и это называю совестью, верю (доверяю) ее индикации истины, и это называю разумом, верую в провидение себя, в себя заданного, в ею явленный лик «Бога своего», и это называю религиозным чувством. Будем считать, что имею я способность судить, верить и веровать по одному и тому же каналу и получая один и тот же импульс.

В один момент моя душа почему-то более ответственна, переживает ближайшее духовное солнце более как духовное тяготение и оттого запускается в режим совести. В другой момент она почему-то более переживает свое духовное солнце светом, идущим от него, и запускается в режим разума. В третий момент душа более всего воспринимает от своего духовного солнца именно его направляющую волю на меня, слышит глас Бога своего и запускается в режим религиозного чувства. Наконец, в четвертый момент душа становится особенно чувствительна к потокам духовного тепла от него и вводится в режим любви. Ну а если почему-либо перекрыт канал истинности (он же и канал совести, любви и религиозного чувства), то душа неминуемо переходит на более плотский режим. Как и почему душа переводится из одного рабочего режима в другой или из рабочего режима в режим праздности («мнимой душевности») — вот один из основных вопросов науки о душе.

В общей перспективе всего Пути человеческой жизни эти превращения, надо полагать, программируются развитием чисто духовных процессов, генерирующих силы оживления. Но ежедневно, в частных процессах повседневной жизни духовное сознание не задает режим работы души, что создает в человеке определенную неустойчивость, но и большую режимную свободу. Почему сегодня с утра я проснулся в одном душевном режиме, который затем в течение дня много раз менялся (или, напротив, почему-то не менялся), я, по большей части, не знаю, но могу смело утверждать, что почти все эти превращения вызваны не теми процессами в духе, в которых я бессилен принять участие. А это значит, что человек, в принципе, может найти способ управления режимами своей души, что давно и хорошо известно. Важно, однако, что эта способность душевного самоуправления человека возможна только потому, что духовная сила всех режимов одна, по одному каналу, и, как правило, не несет в себе самой жестко управляющего сигнала.

Само по себе духовное сознание почти никогда не работает в нас. Чисто духовный режим душе не свойственен хотя бы только потому, что душа есть работа духа в отделенности, что в глубинах духовного сознания не имеет земного содержания. Все, что мы способны чувствовать, переживать, мыслить, все это может являться душе благодаря сознанию отделенности. Вне и без сознания отделенности душа работать и воспринимать не может. Потому результаты или действия духовной неразделенности, если когда доходят до души, то всегда в «облике» отделенности — в видениях. Видения это единственная форма душевного восприятия духовных реальностей, которые иногда просачиваются в душу.

Видения возникают самопроизвольно. Для этого часто достаточно притушить, отключить большую долю своего сознания отделенности, что нельзя ни наяву, ни во сне, а только в переходный момент, в полудреме. Вот в этом раскрытом состоянии и заполняют сознание какие-то сложные, вневременные не то мысли, не то воспоминания, не то образы, но не разворачивающиеся в сознании как воспоминания или картины, а возникающие разом и целиком; они, что замечательно, не имеют обычно никакого отношения к предшествующим ощущениям, чувствам и мыслям. В этом смысле такое видение совершенно свободно, независимо от процессов в душе человека. Яркость и четкость его способны усиливаться, вернее, проявляться, да бывает, с такой скоростью, что даже ранее выключенные верхние пласты сознания отделенности мигом включаются, и ты, как от толчка, пробуждаешься. Если ты при этом пытаешься задержать это видение, то, как правило, приходится убедиться, что это невозможно: остаются какие-то обрывки образа и мысли, по которым цельная картина не реконструируется. Такие «холостые видения» знакомы всякому и значат не более «холостых режимов» души, о которых мы выше говорили. Но бывают в жизни человека и другие, нехолостые видения.

Собственно духовные режимы это мир религиозно-художественных видений, мир иллюзорной отделенности, в котором нам становится доступна работа духовного сознания самого в себе. Как таковая, работа духовного сознания едина и цельна. Только частично переходя на уровень души, она может члениться по полюсам на режимы разума и совести, религиозного чувства и любви. Глубинная граница души проходит там, где становится невозможным такое разграничение. На этой-то границе души, одновременно являющейся и пределом существования сознания отделенности, мы и знаем многие видения. Неразумно пытаться классифицировать их. Не системы ради, а для иллюстрации укажем на четыре «полюсных видения», соответствующих духовным позициям четырех полюсных режимов души.

В «Откровениях князя Андрея» мы попытались рассказать о толстовском видении князя Андрея как о видении-предвидении, водящем видении, путеводном видении, содержащем одновременно и назначающее, и исполняющее воление и действующем в качестве личностного духовного Я, духовно-личностной ипостаси, «отца», «Бога Своего». Вне сомнения, это видение из духовного режима религиозного чувства, один из высших актов проявления этого чувства. К этой позиции религиозного чувства приближаются и хилиастические грезы, и некоторые видения сокровенных «мечтаний» о себе в юности, во время духовного взвода Пути жизни.

Путеводное же значение имели для Толстого и «откровения жизни» князя Андрея. Но для самого князя Андрея эти его откровения, как их изобразил в нем Толстой, есть тоже видения, но не религиозного чувства, а разума. Князю Андрею открылась Истина, явившаяся ему в состоянии озарения, видения-мысли. Высшие позиции режима разума, которые, быть может, только и следует называть разумом, всегда имеют характер видения, «смотрения», узнания знаемого.

Совесть человека всегда работает в видении, «мальчиками кровавыми в глазах», сердечной мукой в представлении. На высших ступенях режима совести появляется сторгическое видение сродства души другого человека, о котором мы, даст Бог, когда-нибудь расскажем. Полны зрячести к невидимому и духовно умиленные, раскрытые глаза святых, пребывающих в агапическом состоянии любви.

Все эти четыре полюсных видения связаны между собой (так оно и есть у Толстого в «Войне и мире») как четыре лика одного и того же явления. Но видение не только предмет религиозно-художественного творчества и при нем проживающего, приживающего умозрения. Видение это еще реальный, хотя и редчайший режим целостностного и разового явления духовного сознания. Есть люди, утверждающие, что они дважды на дню беседуют с духами. Не они, конечно, предмет разговора.

Духовное творится делом, работой; и вхождение в духовный режим, с его видениями, тоже требует усилий, во всяком случае не выигрывается в небесной лотерее. 'Человек, своими усилиями или силою благодати добывший душу до ее глубинной границы, испытывает особое давление, зачастую изменяющее все его жизнечувствование и его Путь. Особенно резко это бывает у женщин, на которых, именно благодаря их плотскости, чисто духовные явления производят чрезвычайное впечатление.

Толковать об ангелоявлении, не испытав его, нельзя. Но понять его духовную реальность, сошедшую к нам, в отделенность, можно. Духовное существо в его собственной духовной отделенности не узреваемо. Духовное существо может быть доступно нашему восприятию только как существо отграниченное, возникающее не иначе как в видении, то есть в «виде», в кажущейся форме, в псевдоотделенности. Ангел всегда является человеку в качестве вестника или посланника Того, к Кому обращено человеческое сознание духовной нераздельности, то есть представляется исполняющим работу Бога на человека. Это луч невидимого света, который как-то способен становиться призрачно видимым и в такой форме проникать через канал истинности в душу. Если есть духовная реальность, то могут быть и такого рода рабочие явления духовного сознания в нас. В конечном счете, важно не то, что они проникают в душу, а то, что эти видения имеют воздействие на велю — работают в полном смысле этого слова.

Воля — понятие, безусловно, путевое, хотя и производное. Первичны понятия Пути, жизни, роста, все собственно духовные процессы, которые могут становиться волей в нас или для нас. Воля Бога более всего означает действие Его замысла в нас. Подразумевая силу оживления, можно говорить о действующей в нас путеводной воле, но само понятие воли здесь столь размыто, что становится неотличимо от понятия силы.

Сила — это понятие отвлеченное, существующее только в производимом действии (или противодействии), которое, в свою очередь, вызвано нарушением некоторого стационарного состояния. Она реактивна по своей природе и есть то, что стремится уничтожить причину себя, подавить возмущение, возвратить в исходное состояние, добиться стационарности. Сила всегда препятствует выходу из «нулевого» состояния, вызываемому какими-то изменениями, но сама никогда не вызывает их. В понятии силы заключен смысл противодействия новому, а значит, и противодействия росту, Пути, оживлению. Если мы говорим о духовных силах, силах установления, усиления, очищения, то только по аналогии с той неведомой нашему уму причиной, которая заставляет падать брошенный камень.

Сила действует только в том, чем отделено, в пределах отделенности, обусловлена изменениями в этих пределах и, строго говоря, не может употребляться для описания духовных явлений — того, что отделено. В духе нет сил, есть сознание. Духовные процессы производятся сознанием, действующим только «в» (чем-то), извнутри, от Царства Божия, где обитают духовные Я, а не силою, действующей всегда «между» (чего-то). Духовное сознание действует на что-то и в чем-то, но не «между», как сила. Нашему воображению это недоступно, и мы, представляя сознание силой, вынуждены вводить понятие Источника духовных сил, действующих от Него ко мне, между «Я» и Им.

Мы говорим о «силе жизни». Толстой предпочитал говорить о «разумении жизни», о сознании неизменного (то есть неподверженного изменениям) духовного Начала. Сознание есть изменение неизменного духовного — изменение, не исходящее «от», — чему нельзя приписать статус «источника», что, собственно, не может иметь названия и что потому называется «Началом». В этом смысле сознание духовного Начала есть «Его» действие, Его «сила», и в частности, то, что мы именуем духовным ростом самим в себе, происходящим на духовном уровне, в пласте «своей истины» духовного Я.

Если духу соответствует понятие сознания, а плоти, пределам отделенности — понятие силы, то духу в отделенности, душе нашей, соответствует понятие воли. Поэтому воля есть категория личностного изменения, нечто самозаконное, в себе знаемое, «зрячее», а не «слепо» удовлетворяющее чему-то извне, как сила. В отличие от силы, воля несет в себе видение, она не разделима с этой формой восприятия духовного в душе, и уже по одному этому не переживаема иначе как в исхождении из чего-то, чему она должна принадлежать. Все глубинное, от чего исходит воля в душе, обладает для нас, верно это или нет, статусом духовного сознания.

В корнях своих воля есть сознание необходимости и видение приведения ее (необходимости) в исполнение.

Понятия «силы» и «сознания» несовместимы. Нельзя говорить о силе, вызывающей сознание (что означало бы уподобление духа материи), как нельзя говорить о сознании, вызывающем силы (что предполагало бы наличие непосильного человеку знания того духовного, которое вызывает к существованию). Однако можно говорить о «силе сознания» и о «сознании силы» — то есть о воле как об исключительно душевном явлении. «Воля», как и «личность», понятие, которое можно приписать только душе (единичной, Общей ли, или Мировой), которое имеет значение лишь как душевное, а не духовное или плотское явление.

Говоря о воле, мы предполагаем наличие души и, говоря о душе, мы предполагаем наличие воли.

Воля так же неотделима от души, как сознание от духа и сила от материи. Силы (плоти) — обычнейшее препятствие для воли, но не то, без чего воли нет. В том же смысле, в котором сознание (рост духовного сознания как такового) есть работа духа и сам дух, а сила есть работа плоти и сама плоть, в этом же смысле воля есть работа души и сама душа. Под волей вполне можно разуметь, скажем, усилия истинности, которыми «своя истина» переводится в «свою правду». Такое усилие души на произнесение «слова» действует на глубинной границе души, уже в канале истинности, и есть предел собственной духовной работы души, в котором она, как работа, концентрируется вся.

Душу можно определить как волю к истине, то есть разум, как волю на воплощение «четвертого лица», то есть религиозное чувство, как волю к духовной ответственности, то есть совесть, и как волю к духовному единению, то есть любовь.

В некотором смысле душа на своей глубинной границе есть воля духовного действия, воля к духовному росту, которым определяется все ее содержание. Эту волю можно было бы назвать духовной волей души, но при этом нужно разграничивать эту душевную волю, действующую с одной, наружной стороны канала истинности, и ту мощь духовного сознания, которая раскрывает канал истинности с его другой, глубинной стороны. Это разные явления.

В юродивом, для образа которого вовсе не нужна воля духовного действия души, предполагается именно особая мощь духовного сознания — чистота духа, чистота канала истинности, через который выходит наружу высшая Правда. То же самое и дети, в которых нет духовной воли души и через которых так чисто, явно, хоть и слабо, узко, светит свет духовного сознания. Напротив, человек в проповедническую пору жизни (первый отрезок стадии освобождения духовного пути жизни) находится в обладании всей своей душевной волей духовного действия (духовной волей), что отнюдь не предполагает чистоты и раскрытости его канала истинности, который обычно в эту пору основательно закармирован. Только на свободном пути жизни, на вершинах воплощения в человеке начинают совмещаться юродивый и пророк, дополняя и восполняя друг друга.

Кроме пласта духовного сознания самого в себе и пласта духовного сознания в выражении, пласта души, мы ранее условились различать еще третий, о котором мы говорим и как о пласте плоти, и как об «уровне поступков», и как о собственно путевом пласте. Говоря об уровне плоти, мы держим в уме не физиологические процессы тела, а ту область целостного состава человека, в которой вершатся поступки. Такая область, где решаются действия и устанавливается поведение человека в мире, принадлежит одновременно и душе, и плоти. Ровно так же, как есть глубинная, нижняя граница души, где возникают видения и действует воля духовного действия, так есть и внешняя, верхняя граница души, управляющий слой души, где устанавливается направление воли на уровне плоти. Это пласт души, в котором действует «воля плотского действия».

Далеко не все то, что перешло на «уровень слова», что сказано в душе, становится не только действием, а хотя бы нашим велением, давящим исповеданием в нас. Духовное сознание, пройдя канал истинности, должно затем из края в край пройти всю душу и «воплотиться». Дело тут вовсе не в осуществлении какого-либо действия или воздержания от него, не в том или ином роде совершения. Дело в возникновении самого намерения отдать руль тому, что произнесено в душе, взять руководство над течением житейского потока и не то чтобы подчинить его, а придать ему иное направление.

Воля духовного действия души, духовного роста есть то, с помощью чего, большей частью, душа получает питание из глубин духовного сознания. Это отнюдь не единственный источник ее питания. Есть и другие сознания, скажем, сознание Общей души или души другого человека, которые, внедряясь в душу, влияют на нее, как правило, не менее собственного духовного сознания. Все эти сознания совокупно вырабатывают нравственные побуждения и представления человека, которыми он пытается руководствоваться в потоке жизни. Однако, все нравственные устремления в нас имеют более характер сознания, чем воли;

они скорее назначают действие, чем исполняют его. Человек всегда знает в себе и может различать две воли; одну душевную (нравственную) назначающую волю, другую — волю исполняющую, обуславливающую поступки человека.

Назначающая воля преодолевает соблазны, вернее, сама есть результат соблазнов и их душевного преодоления. Исполняющая воля преодолевает силы плоти и то, что Толстой называл инерцией жизни. Душа, работая, вырабатывает назначающую волю, которая воздействует на поведение человека не непосредственно, а через исполняющую волю. Назначающая воля действует еще на «уровне слова», в пласте души; она и есть внешняя граница души. Исполняющая воля или воление действует уже на уровне действия, в пласте плоти; она есть внутренняя, глубинная граница плоти. Между этими двумя границами есть тоже свой «канал».

Душа своею назначающей волей стыкуется с волениями уже не принадлежащей ей области, на которые она реагирует, но которыми она совсем не обязательно в полной мере руководит. Эта мера зависит от степени искренности человека. Искренность и есть не что иное, как свойство или действие, предполагающее приведение исполняющей воли в соответствие с волей назначающей. Так что внешний канал души, канал воздействия высказанного в душе на характер и направление волений человека можно назвать каналом искренности.

Весь процесс роста, от возникновения «чуть-чуточных изменений» в духовном сознании до исполняющей воли, Толстой, не членя его, называл действием или свойством правдивости в человеке. Правдивость это процесс осуществления Правды Царства Божьего — истинность и искренность вместе. Действие обратное истинности — лицемерие (то есть самоискажение своего действительного лица); действие обратное искренности — ложь. Именно усилиями искренности человек проламывает стены лжи в себе.

Человек — существо лживое. Легче легкого обличать его. Но человеку нужно лгать, себе и не себе. Не лжет животное, и то только в сравнении с человеком. Но оно, в сравнении с человеком, и не растет. Человек — существо, изнутри растущее, изменяющее полноту жизни в себе, и потому то, что у него внутри, что ближе к Правде Царства Божьего, никогда не соответствует тому, что снаружи. У всякого человека всегда в духовном сознании одно, на уровне души — другое и в исполняющих велениях — третье. Таков сам процесс проявления, в котором полного соответствия быть не может. Во всяком случае — у человека живого, идущего по Пути. Различна в нас только степень несоответствия. И все же не всякую степень несоответствия человек может выдержать. Изолгавшийся человек противен сам себе и начинает любить не людей, а кого-то или что-то еще.

Человеку трудно переносить свою искренность, и потому-то он лжет себе. Он должен знать себя правым, в гармонии нравственного чувства, разума и исполняющей воли, и гармонию эту осуществляет, ставя перегородки лжи в канале искренности, то есть между «своею правдой» души и своими велениями, движущими его жизнью. Душа руководит действиями человека в той степени, в которой в нем чист канал искренности между его душою и его велениями.

Как и канал истинности, канал искренности один и тот же для разных импульсов, которые по нему идут в зависимости от режима работы души. По большей части это сигналы несоответствия, указывающие на отступление души от своей же Правды. Таковы сигналы и совести, и разума, и религиозного чувства, и любви. Вытерпеть шоковые разряды этих импульсов человеку трудно, и потому он старается заглушить их. В людях жив страх перед своею правдой, которая всегда обличает их. Никто не может жить только по правде, ибо как только он достиг такого соответствия, так тотчас правда его стала иной, более глубокой. Поэтому каждый из нас так или иначе одурманивает себя. Толстой даже полагал, что чем, с одной стороны, чутче, активнее работает душа и, с другой стороны, хуже жизнь человека, тем больше ему приходится одурять, глушить себя.

Усилия искренности тем тяжелы, что ими преодолевается страх перед своей правдой, которая, дай ей волю (сделай ее волей), неминуемо рушит накатанную жизнь. Страх этот тем больше, чем более накатана жизнь. Меньше всего он, разумеется, в молодости, и потому молодому человеку его искренность ничего не стоит. Но к середине жизни усилия искренности мало кому по силам. К этому времени подавляющее большинство людей завершили Путь, прекратили работу жизни и доживают свой срок не при «внутреннем», а при «внешнем» освещении, заменяющем и подменяющем свет души. И это второе, что мешает искренности.

«Когда в раздумьи — не знаешь, что хорошо, что дурно, нужно войти в себя; не искать спасения при внешнем свете, а потушить этот внешний свет. Он один мешает видеть то, что добро и что зло», — говорит Лев Николаевич (43, 163). Прежде всего перед душою должен быть поставлен вопрос («когда в раздумьи»), а когда вопрос поставлен — «войти в себя», подавляя страх, пробивая ложь, туша внешний свет. И тогда получишь ответ в своей душе. При этом на один и тот же конкретный вопрос у каждого, конечно, будет свой ответ, соответствующий его душевным возможностям в данный момент жизни и Пути — смыслам «своей правды» в нем. Но сами по себе усилия искренности, осуществляя Правду в исполняющей воле, тем самым побуждают к работе волю духовного действия, что — еще раз повторим — приводит к совершенствованию, углублению «своей правды» и переводу ее на высшую ступень.

Человек, который смог оказаться в раздумьи, а затем сумел «войти в себя», уже, по сути, «воскрес» на Пути. Так что канал искренности можно назвать каналом путевого воскрешения человека. Главная работа в этом канале состоит в очищении души от лжи.

Ложь — обходное средство приведения в соответствие назначающей и исполняющей воли. Но такое соответствие подавляет или лишает нагрузки то душевное усилие, которым назначающая воля действует на исполняющую волю. Есть множество людей, которым неведомы душевные усилия (от души на исполняющую волю) и которые знают только усилия волевые, исполняющей воли. Это диктует ритм самоуверенности, когда в человеке нет сомнений и нет нужды «входить в себя». Для мирской борьбы такое состояние, наверное, удобнее всего. Оно придает кулачную силу; к тому же, про такого человека не скажешь, что он не искренен. В нем, как в животном, нет канала искренности, нет напряжения между назначающей душевной волей и волей исполняющей, нет, собственно, работы души, а значит, и нет самой назначающей воли.

Исполняющая воля — естественный центр человека, на ней сходится все — и назначающая воля, производимая работающей душою, и силы, производимые работающей плотью. Сочетание того и другого в исполняющей воле мы знаем в себе как страсть. Страстность — нормальное проявление исполняющей воли, в которой сталкиваются душа и плоть. Чем больше исполняющая воля находится под властью плотских сил, тем более страсть превращается в похоть. Такой переход знаком всякому и наступает тогда, когда душа все более входит в плотский режим, руководимая изнутри чем угодно, но только не собственным духовным сознанием.

В плотском режиме канал искренности таков, что душа легко наполняется силами плоти, похотью. Похоть может проходить по каналу искренности в обратном направлении и даже овладевать назначающей волей. Душевная неподвижность, застой роста очень часто есть результат овладевания назначающей воли (то есть души в узком смысле) волей исполняющей. Вот тогда-то исполняющая воля застывает на лице, создает на нем замороженное выражение твердости и самодовольства, способное стереть любое другое выражение в любой момент жизни.

Назначающая воля вообще есть результат не только душевной работы, но и, так сказать, обратной связи плоти. Взаимодействие духа и плоти может происходить и в исполняющей воле — на уровне поступков, и в воле назначающей — в душе, и между ними — в канале путевого воскрешения. Это канал, в котором душевная воля переходит в воление.

Для формирования назначающей воли душевная работа, конечно, необходима. Но действующая назначающая воля вовсе не нуждается в новой душевной работе. Она производится на том уровне «своей правды», какой уже достигнут. При бурной духовной работе в глубинном канале души, работе, увеличивающей уровень «своей правды», работа в канале путевого воскрешения обычно прекращается. Как правило, душа может работать или на духовное сознание, как духовная воля, или на исполняющую волю, как назначающая воля, — на «заряд» или на «разряд». Работая на заряд, она отключается от исполняющей воли; работая на разряд, она выключает волю духовного действия.

Среди нас всегда есть безвольные люди, душа которых, активно умея работать на «заряд», почти не умеет работать в канале искренности. Есть и другие, духовно безвольные люди, душа которых охотно трудится над исполняющей волей, но не может привести в работу свою волю духовного действия. В словах «сила воли» мы имеем в виду волю исполняющую, «силе» которой — обычнейшая вещь — вполне может сопутствовать слабость, бессилие воли души. Видимо, каждому из нас задана своя работа, и, значит, придана своя безвольность.

Работа души редко когда производится в одном и том же режиме. Как правило, каждая законченная рабочая операция души состоит из нескольких режимов, переходящих друг в друга. В душе человека есть некоторые связки режимов, столь жестко состыкованных между собой, что достаточно душу запустить в один режим, чтобы она сама последовательно прошла все. Такова, например, столь важная в жизни работа постигновения другой души. Акт постигновения душою души у всех один и тот же, хотя мощь, стиль, острота каждого из режимов резко различается от человека к человеку и у одного человека в разные минуты его жизни.

Всякий, наблюдая за собой, может заметить что душа его, постигая другую душу, работает как бы иглою: входит и выходит, сначала проникает, переносится в другого или другое, чувствует за него, им пленяется, им становится, а затем высвобождается, обратно возвращается в себя. И находит в себе и то, что было получено душою в ее проникновении, и ту высшую в себе точку, с которой полученное может быть разом озарено, взвешено и оценено. Толстой часто приводил мысль Амиеля, которого он, собственно, и открыл людям: «Понимать вещи — значить побывать в них и потом выйти из них. Нужно, стало быть, пленение, а потом освобождение. Тот же, который находится еще под очарованием, так же как и тот, кто не был очарован, — одинаково не могут понимать. Мы знаем хорошо только то, чему прежде поверили и потом обсудили. Чтобы понимать, надо быть свободным, но прежде этого быть плененным». Так это во всех случаях, хотя бы само «пленение» и «освобождение» не длилось и мгновения. Душа, постигая, всегда вначале ныряет, а потом выныривает, сначала добывает заряд, потом выносит его к себе — ив себе взрывает.

В первой стадии акта постигновения человек должен суметь перенестись в другого. Для этого нужна особая чуткость, позволяющая пробиться в другую душу. Такой чуткостью душа обладает в режиме любви. Режимом любви душа может пользоваться в качестве проникающей силы. Это пробойный режим, имеющий силу раскрывать то, что подлежит постигновению. Любовь тут — острие постигающей иглы души. Непосредственно постигнуть душою мы можем лишь то, куда или во что может проникнуть наша душа, с чем она в той или иной степени способна воссоединиться, войти в единение, работая в режиме любви. Поэтому одно мы можем постигнуть лучше, другое хуже, а третье вообще закрыто от нас.

Бывает, что душа, запушенная в пробойный режим любви, словно натыкается на стену, через которую ей не проникнуть. Это может быть стена чужой, прочно отгородившейся от нас души — тогда мы чувствуем особого рода отталкивание, приносящее душевную боль отвергнутости. А может быть и стена в своей душе, не могущей или не желающей вступать в предложенную ей душевную связь. В этом случае душа отвращается, словно от негодного в пищу, далекого от ее потребностей, хотя и безразличного самого по себе продукта. В ней просто нет канала, по которому могла бы быть осуществлена такая связь, как взаимодействие или проникновение.

Этот третий канал души, который мы назовем сторгическим каналом, может быть закрыт к тому или иному явлению внешней душевной жизни, либо к другой душе в целом. Но даже когда он открыт, даже тоща душа не всегда способна исполнять работу в нем. Мы вправе говорить о сторгической воле и сторгическом безволии человека. Сторгическая воля и связанная с ней интенсивность пробойного режима любви не всем дана одинаково. Она же составляет основу истинного художественного творчества. Без особо чуткой способности душевного проницания можно обучиться и обладать некоторым вторичным художественным умением, выдаваемым и часто принимаемым за творческое проникновение. На эту тему Лев Николаевич написал целый трактат, и мы не будем тут повторять его.

Сторгическая воля, как и духовная воля и воля назначающая, — один из главных показателей состояния и свойств души человека. Этот показатель нелегко выявить и им непросто воспользоваться: трудно бывает решить, то ли воля (духовная, назначающая, Сторгическая) у человека слаба, то ли соответствующий канал у него перекрыт. Последствия и в том и в другом случае могут быть одни и те же, но суть их различна. Сторгическая воля в человеке может остро возбуждаться (например, красотою) даже тогда, когда сторгический канал души или закрыт, или забит совершенно, или отказывается служить. В полудреме, в том самом состоянии, в котором возникают «холостые видения», — наоборот: сторгической воли вовсе нет, а сторгический канал более или менее раскрыт. Такое состояние не столь безопасно для души, чтобы им можно было баловаться.

Если внутренний канал, канал искренности, можно назвать входом, души, через который она «заряжается», то канал искренности и сторгический каналы — выходы души, через которые она разряжается. Работа, совершаемая при этом, зависит и от назначающей и сторгической воль, и от состояния каналов. Так что то или иное состояние души следует описывать в сочетании и во взаимодействии ее воль и ее каналов.

Для того чтобы постигнуть другую душу, надо проникнуть в нее сторгической волей, действующей через один из выходов своей души. Следует сказать, что каждый из сторгических выходов души может образовывать связь лишь с душою отдельного человека или в пробойном режиме проникать лишь в отдельную, одну душу. Таким способом человек может постигнуть другого человека, но не, скажем, душу нации или внутренние истоки исторического движения. Отсюда такое обилие «соблазнителей» — людей, способных глубоко проникать в другие души, даже душу человека вообще, но не способных ничего постигать в мотивах и движениях жизни общей. Человек, на мой взгляд, вообще особенно глуп и слеп в постигновении именно общественных и, шире, исторических процессов. Быть может, это результат нашей гордости и эгоистичности, по которым даже в отношении своих детей мы становимся глупцами.

«Если бы кто сомневался в нераздельности мудрости и самоотречения, — говорил Толстой, — тот пусть посмотрит, как на другом конце всегда сходятся глупость и эгоизм» (52, 93). Конечно, глупость — душевный недостаток (недостаток способности души работать в режиме разума), которым может обладать добрый и скромный человек, но в гордом, самодовольном и существенно эгоистическом человеке, будь он даже великим умником, работа душевного постигновения надежно блокирована его погашенностью именно в сторгической области жизни.

Эгоистический человек самозамкнут, гордый — сторгически безволен, и тот и другой мало способны на то проникновение в другую душу, на то «пленение», которое составляет первую начальную стадию работы постигновения.

В них нет пробойной силы души, и они часто компенсируют этот недостаток в обход сторгического канала, — наблюдением и анализом. Зоркий эгоист часто хорошо знает человека на уровне чувствилища плоти, для изучения которого вовсе не требуется усилие душевного проникновения. Все то, что можно узнать о функционировании плоти и работе души в плотском режиме, можно узнать по себе. У всех одна плоть, и как бы ни были различны состояния наших душ, как бы велики ни были нас разделяющие индивидуальные различия, душа наша работает в плотском режиме активнее ли, пассивнее ли, часто или редко, с разными оттенками, но у всех одинаково. Самозамкнутому^*) или гордому человеку легче всего по себе изучить плотский режим и затем научиться различать те же пружины побуждений в других, чтобы в нужный момент уметь выгодно использовать такие побуждения.

Эгоистический умник всегда, именно по недостатку проникающей способности души, очень хитрый человек, лучше многих и многих разбирающийся в явлениях общей жизни, умеющий искусно эксплуатировать движения некоторых режимов души другого человека или Общей души. Это тем менее удается, чем душа другого человека ближе к духовному режиму. Отсюда и подспудное желание всякого самозамкнутого и гордого человека, его настойчивое стремление понизить уровень духовного сознания в других людях и в Общей душе, ослабить духовную волю душ, перевести души как можно больше в плотский режим, живя в котором люди легко попадают в его власть. Когда власть в обществе захватывают люди такого типа (с органическим недостатком любви), то они почти бессознательно делают все возможное, чтобы понизить и не допустить повышение уровня духовного сознания в обществе. Разумеется, эта их деятельность всегда успешна в том случае, когда общество само идет им навстречу...

Любопытно отметить, что как таковая умовая активность человека никогда не препятствует его душевному закабалению другим человеком. Ум даже может исполнять функцию прикрытия тех душевных пороков человека, из-за которых его душа не в состоянии работать в духовных позициях режима разума и любви. Есть какая-то связь между состоянием умовой деятельности и состоянием в плотском режиме: ум служит плоти и, наоборот, при прочих равных условиях, в здравом теле — здоровый ум. Но это не означает, что и здоровый дух или здоровый разум. Закономерно, что в наши времена упоения плотью так высоко ценится умовая деятельность человека. За столетие оскудения любви, за последнее столетие человек исхитрился выковывать из своего ума мощное противодуховное орудие, перекрывающее душу в самой глубине ее, у канала истинности. Наши предки, кажется, и не подозревали о такой способности ума и возможности ее массового применения.

Чтобы совершить работу душевного постигновения, нужно обладать не только даром проникновения, основанным на достаточно остром сознании нераздельности с другой душою (основой сторгической воли), но и достаточно мощным сознанием свой душевной отделенности — сознанием своей души. Только такая душа устойчиво работает в духовном режиме.

В мире немало сторгически волевых людей, способных к сочувствию и душевному проникновению, но не обладающих способностью душевного отвлечения от себя. Это душевные пленники, которые, ныряя, не выныривают, и пленяясь, не могут освободиться. Душе их самостоятельно работать тяжело, и они не столько проникают, пробивают другую душу, сколько прилепляются к ней, чтобы работать вместе. Только так они в состоянии чувствовать себя, свою душу. Отлепиться при необходимости они могут, но не для того, чтобы войти в себя, а чтобы вновь прилипнуть. Такими нередко бывают женщины, что, впрочем, никак не принижает их. Хуже, когда этим же качеством душевной несвободы обладают мужчины, к примеру, находящиеся под общественным гипнозом и даже не пытающиеся своим собственным душевным усилием оценить ту ситуацию, в которой они находятся. Они терпимы, и не по плюралистическому мировоззрению; а потому, что не в состоянии оценить другого человека, даже если душевное состояние его им не чуждо.

На первой, любовной стадии акта постигновения душа узнает другую душу. Вторая, освобождающая стадия состоит в душевном отвлечении, отделении, саморазделении. Третья же, духовная стадия работы постигновения состоит в духовном узнании. Как в любовной стадии есть душевная чуткость, чуткость к другой душе, так есть чуткость к истинности, к должному и недолжному, к важному в жизни. Чуткость эта исключительно зависит от степени одухотворенности человека, от мощи его духовной воли, от способности его души работать в духовных режимах или, говоря фигурально, слышать тот указующий внутренний голос, который мы называем когда разумом, когда совестью, когда религиозным чувством и который, собственно, и определяет достоинство и истинность почерпнутого в душевном узнавании.

Чтобы вызвать этот голос (этот свет, это тяготение), нужно привести душу в состояние готовности приятия его. Таков труд раскрытия канала истинности, вызывания духовного сознания волею духовного действия. Духовное сознание крайне редко работает в нас само по себе, и надо делать, нужно усилие, чтобы оно заработало в нас. Вот это-то усилие истинности, работа воли духовного действия и составляет третью ступень постигновения.

Есть люди черствые, с крайне узким сторгическим каналом души. Совсем черствый человек это или потенциальный злодей, или гностик. В общем случае у черствых людей резко ослаблена пробойная сила проникновения души при развитой способности души работать в духовных режимах. Им нужно, чтобы кто-нибудь выполнил за них начальный труд проникновения, чего они ищут в искусстве и, шире, культуре. По этой причине человек нередко вводится в режим мнимой душевности.

Надо признать, что именно оскудение любви в душах людей, очерствение людей может быть причиной увеличения общего спроса на искусство, которое, таким образом, подменяет сторгическую волю и пробивную силу любви. При такой подмене люди питаются тем, что им дают, и из того, что дают, часто выбирают не то, что питательнее, а то, что «вкуснее», что по их вкусу лучше приготовлено, и потому обычно кормятся поддельной душевной пищей. Бывает, и отравленной. Тут, к сожалению, не предусмотришь института душевной санитарии и гигиены, как того хотел Толстой. Охранить человека от дурной пищи нельзя, практически невозможно, но можно и должно врачевать его душевный недуг, по которому ему приходится питаться из чужих рук.

Люди, обладающие способностью проникновения, но лишенные способности отвлечения, жить не могут без внешнего руководства над своею душою и должны кому-то отдать «свою свободу» или, правильнее, назначающую волю своей души. Есть еще и другой сорт людей, легко выполняющих работу первых двух степеней постигновения, но почти или совсем лишенных способности ставить свою душу в положение принятия сигнала духовного сознания. Это душою мертворожденные или душевнонерожденные люди.

Но и среди тех, которые удачно прошли душевное рождение, нередко встречаются такие, душа которых не в состоянии работать в каком-либо одном духовном режиме — например, в духовных позициях режима разума. Что им остается? Либо подменять разум умом (а значит, и истинность доказательностью), либо компенсировать порок своей души, работая в других духовных режимах: совести, религиозного чувства. Конечно, духовные режимы взаимозаменяемы, и при отмирании одного полюса другой может компенсировать его в работе, но не компенсировать сам недостаток души. Можно безгранично сближать, положим, разум и совесть, но все же не подменять одно другим. Такая подмена уродует душу человека, подобно тому, как его уродует хождение с помощью рук.

Почти каждый человек, оглядываясь назад, может сказать про себя, что он в свои 25 «больше Я», чем был в 10, 15, 18, или, если ему 40, что его «Я» более проявлено, чем в 30. Конечно, одновременно с этим, человек с болью сознает отмирание, уменьшение сил плоти, свое плотское погашение с возрастом и потому обычно не очень рад увеличению жизни «Я», но само по себе самоощущение Пути как некоторого пробуждения Я знакомо всякому. С каждым годом, десятилетием человек чувствует себя — верно это или не верно — более «зрелым», яснее сознающим себя и мир, более зрячим, лучше явленным. Словно мало-помалу спадает сонная пелена с глаз.

Процесс этот столь напоминает просыпание, пробуждение, свечение сознания после сна, что многие мудрецы так и учили понимать жизнь — пробуждением от сна. Но поскольку с другой, плотской стороны течение жизни представляется медленным умиранием, то и смерть может быть понятна через понятие пробуждения. Так жизнь и смерть и описана в сне князя Андрея, от которого он пробуждается к другой, «более действительной действительности». Вообще идея жизни-сна (или пробуждения) и смерти-пробуждения (или, напротив, засыпания после пробуждения) одна из самых властных идей в истории учений о жизни. «Можно • смотреть на жизнь, как на сон, — осторожно говорил Толстой, — а на смерть — как на пробуждение» («Путь жизни», 30, IV, 4). Это справедливо, если считать «сновидением» то, что в этом существовании «я вижу себя отделенным от всего существом», а смерть — пробуждением от отделенности (там же, V, 5). Сам же процесс жизни как пробуждения Толстой (VI, 3) описывал так:

«Все открывается, пока живешь, как будто все выше равномерно подвигаешься по равным ступеням. Но наступает смерть, и вдруг или перестает открываться то, что открывалось, или тот, кому открывалось, перестает видеть то, что открывалось прежде, потому что он видит что-то новое, совершенно другое».

То, что жизнь есть своего рода пробуждение, вполне достоверно по общему ощущению всего Пути жизни. Однако, другое заключение: что жизнь есть сон — уже не так достоверно. Оно и понятно. То, что мы называем жизнью, есть один из возможных способов совершения духовной работы — духа в отделенности. Дух просветляется, проявляется, пробуждается в отделенности. — Это законно. Но дух, спящий в отделенности? Как это?.. Так можно охарактеризовать одно из состояний жизни, но не самое жизнь.

Человек не может без сна. И, в первую очередь, не плотски, а духовно. В голоде, холоде или духоте плоти плохо, но духовная жизнь может продолжаться и, бывает, даже насыщеннее прежнего. Без сна же духовная жизнь сначала тускнеет, потом, очень быстро, становится совсем невозможной, а затем теряется энергия к жизни, чуть ли не до утраты самого сознания отделенности. Физиологи говорят, что плоть во сне (в том числе и мозг) может функционировать так же или почти так же активно, как и в состоянии бодрствования. Собственно, плоть не спит (только отдыхает, да и то не всегда), спит душа, ей дана передышка. Видимо, она устала, выработалась, и именно это заставляет нас входить в сон, где душа наполняется чем-то необходимым для ее работы.

Есть выражение: «перевести дух». Прекрасно сказано. Вот это-то и происходит с душою во сне, когда как бы перекрывается сток жизни (выходы души), для того чтобы пополнить, накопить, впитать духовность сознания из ее источника. Ежедневный наш сои восстанавливает свежесть, активность сознания, освежает душу, заряжает ее. Этот режим подзаряда души энергией сознания по сути есть один из духовных ее режимов, регулярно впадая в который, живое существо обеспечивает себе саму заряженность на жизнь. Таково нормальное состояние сна.

Во сне может быть дано откровение — это работа духовного сознания; любая житейская ситуация во всех возможных комбинациях может быть реконструирована в сновидениях — это самопроизвольная работа чего-то в нас, оставшегося без душевного контроля сознавания.

Во сне может работать духовное сознание, может работать плоть, но не может работать назначающая воля души. Заметьте, что никто никогда не в силах заснуть, пока у него работает душа. Бывало ли когда-нибудь вам совестно во сне? Стыдно, страшно, позорно — да, но не совестно. Ум во сне может действовать предельно интенсивно, во сне возможны самые тонкие, самые хитрые и самые низменные соображения, но действия разума никогда нет. Как только заработает совесть, разум или религиозное чувство — вы проснетесь. Работа совести, разума, религиозного чувства, то есть работа души на назначающую и исполняющую волю и есть тот разряд через сток жизни, который для подзаряда перекрывается, когда спишь.

В нашей жизни бывает и другое душевное состояние, которое напоминает состояние сна. Это состояние некоторого душевного забытья, некоторого помрачения, состояние душевной пассивности, которое относится к состоянию душевной активности как ночь к дню. Духовное солнце есть, но оно как бы с другой стороны, зашло куда-то. Такая душевная «сонливость», как это и ни печально знать, есть чуть ли не основное наше ощущение души, в котором мы чаще всего пребываем. То лжешь себе, то плоть совратила, то гнев, то корысть, то тщеславие, то устал или перенапрягся душою, то отравился испарениями души другого человека, или такое уж дурное время настало. А то встал с утра и ходишь весь день пустой и стылый, неизвестно почему. Душа — как что — впадает в сон, и не глубокий освежающий сон, а в дремотное забытье, где она забывает себя, глохнет, гаснет.

Это не столько сон, сколько обморок души, вызванный оттоком из нее духовных сил, понижением ее духовного тонуса. «Душа вкушает хладный сон», — говорил о таком состоянии Пушкин. Выход из этого обычного для «детей мира» ничтожного состояния — тоже пробуждение. И поэт так назвал это, и иначе назвать нельзя. Для человека, остро чувствующего всегдашнюю полуобморочность души нашей, понятие пробуждения становится основным понятием жизни, выражающим достоинство ее.

Бог вершит Путь человеком, Путь совершающим, воскресающим; и первая задача совершающего Путь (человека) — пробуждение. Иначе душа, все более засасываясь в трясину дремотного забытья, отомрет. Однако, прежде чем пробудить душу, нужно остановить этот процесс погашения, снять с души обручи дремы, которые иногда разжимаешь, зевая, но редко когда сбрасываешь совсем.

«Встрепенуться», стать «как пробудившийся орел» и поэту, и любому другому человеческому существу удается не всегда. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом». Везде свой ритм, приливы и отливы, взлеты и падения, восхождения и нисхождения, пробуждения и забытье. Есть такие приливы и отливы и в работе души. Отлив в душе не сон. Во сне, в том живительном сне, в который мы погружаемся еженощно, перекрываются выходы души, назначающая воля отрывается от воли исполняющей, и душа, отключаясь от своего стока, на который она разряжалась, становится на подзаряд — естественное дело, которое не требует от нас никаких усилий духовной воли. В переходный момент засыпания, когда сток закрыт, но душа еще продолжает работать, могут возникнуть видения холостого режима. В момент пробуждения от сна сток души вскрывается, открываются ее выходы, плоть высвечивается сознанием, получает управление, входит под контроль души.

Наверняка многие недуги, требующие психиатрического лечения, вызываются резким сужением канала искренности (путевого воскрешения). Отличие такого состояния от сна в том, что, во-первых, оно вызывается не душевными, а плотскими процессами, во-вторых, сужение это происходит не от души, а со стороны плоти, в-третьих, душа не становится в подзаряд, продолжает бодрствовать, плохо разряжаясь, работает не работая. Во сне душа по своей нужде отключает плоть от себя, в болезни плоть сама отключается, отказываясь повиноваться душе. Душевнобольной, быть может, это человек, у которого плоть и душа по большей части бодрствуют сами по себе, разорвано.

Куда более походит на сон перекрытие внешнего канала души в старости, когда отработавшая свое душа отключает сток в плоть, в предположении усиления духовной работы через внутренний канал истинности. Конечно, происходит это с активной помощью самой плоти, которая, однако, не является причиной явления. Про старого человека говорят, что он «впадает в детство». Это отчасти верно для любого, даже для такого человека, как Лев Толстой. Действительно, в первом, магическом периоде жизни несозревшая душа еще не установила связь с плотью, ребенок искренен потому, что в нем еще нет канала искренности. Плоть ребенка пока душевно бесконтрольна и исполняющая воля его беспризорна. И с плоти старика снят контроль души, а силы плоти его ослабли, одряхлели настолько, что контроля этого не требуется. Старик засыпает и должен приникнуть к своему источнику — вот верная картина.

Иное дело «хладный сон», обморок душевный, когда сужается не внешний, наружный, а глубинный канал души, вход ее, канал истинности, отключается не сток, а приток и исток ее. Сток как раз открыт, и душа при перекрытом источнике, продолжая разряжаться, быстро охладевает, гаснет, погружается во тьму. Происходит это не по причине ослабления воли духовного действия, хотя она и ослабевает при этом, конечно. Тут дело вовсе не в том, что душа из работы на духовное сознание переключается на волю. Она может продолжать работать на «подзаряд» и в то же время утрачивать восприимчивость к истине, к идеалу, к четвертому лицу вообще. Если же в такой момент душа переключается на «разряд», то это гасит и душевную волю (назначающую и сторгическую), что, как выше сказано, приводит к самодовольству и вообще к утрате любовного и душевного благосостояния — утрате необратимой или вскоре возмещаемой. Последствия такого отлива могут быть самые различные, но прежде чем говорить о них, надо попытаться понять природу самого явления.

Карма — вот, кажется, первое объяснение, которое приходит на ум. Но карма — препятствие, противодействие, а не духовное действие, способное самостоятельно закрыть душу от ее источника. Карма углубляет процесс падения, погружения во тьму, но обеспечить сам этот процесс не может. Разумеется, закармированность души закупоривает ее изнутри, забивает глубинный канал ее, обессиливает духовную волю души, но происходит это так же, как у душевнобольного, когда плоть сама закупоривает внешний канал. Карма — это болезнь, отчасти необходимая, нужная для здоровья болезнь души, но болезнь, а не функция здоровья. Карма не столько способствует отливу духа, сколько укрепляет отлив, препятствуя процессу восстановления духовной силы, вскрытию канала искренности, притоку духа, оживлению души, ее воскрешению. От сна душа пробуждается, после отлива она воскресает.

Карма сбивает подъем духа, препятствует очередному воскрешению души и может остановить этот процесс и даже не допустить его. Но есть в душе явления, которые почти не зависимы от кармы и вызываются глубинными духовными процессами, о которых мы, как о явлениях оживления, роста, благодати, установления на Пути, — ничего знать не можем.

Таковы явления духовного отлива и прилива в душе. При духовном отливе вход души сужается не «снаружи», от души, а «изнутри», от непостижимых глубин духа. Очень часто во времена отлива никакими душевными усилиями приостановить его, а тем более его прекратить, нельзя. Духовный отлив — явление неизбежное, нормальное, законное и зачем-то нужное душе на ее Пути.

И в плотской жизни есть свои «биологические ритмы»:

физиологический, эмоциональный, интеллектуальный, но не они определяют судьбу и течение даже нашего плотского бытия. Плотью мы проходим жизнь не ритмически, а толчками. Плотская — и животная, и эмоциональная — жизнь человека протекает приступами: голода, похоти, усталости — в теле, или страстями и взрывами — на глубине исполняющей воли. Конечно, согласно своему ритму в один день я больше устану от той же работы, чутче среагирую на внешнее раздражение, быстрее пойму, восприму, чем в другой день, и это важно, но все же куда более важно в промежутках, в передышках между приступами, чем во время их. Здоровое, полное плотских сил животное, удовлетворив свои потребности, не знает, что ему дальше делать, и до нового приступа в теле только бытует, а не живет. Для человека, не в нужде живущего плотской жизнью, всегда целая проблема занять себя в промежутке от одного приступа желания до другого. Сколько суеты и вреда ежедневно производится людьми по этой причине!

Душевные процессы могут воздействовать не только на плоть, но и на тело, иногда непосредственно нарушая его функции. Каждому знакомо и обратное явление — воздействие тела или процессов в плоти на жизнь души. Однако действие это не непосредственное. Душа через назначающую и исполняющую волю подает плоти управляющий сигнал, импульс повеления, плоть же через тот же канал искренности подает душе лишь сигнал возбуждения, дает душе повод к самодеятельности. Это всегда более или менее свободная реакция на повод, за который душа хватается для выявления своих собственных, ей присущих содержаний. Возможно, что каждому или многим телесным процессам, каждому поводу от плоти соответствует определенная реакция души, определенные движения душевной жизни; наличие такой зависимости несомненно, но тут не подключенность одного, душевного процесса, к другому, плотскому, а два параллельных процесса, два ряда, между которыми есть динамическое соответствие. Душа работает, побуждаемая к этому телом. И если душа реагирует на повод тела, то не потому, что не может не реагировать (это-то она как раз может), а потому, что это ее работа — то, благодаря чему она есть. Работа души может быть успешной и безуспешной, экономной или расточительной, истинной или ложной, более или менее содержательной, активной, очищающей или, наоборот, разъедающей, но она всегда имеет рабочее значение и всегда — труд, работа.

Плоть задает работу душе. В таком смысле плоть есть материал, из которого душа формирует себя и на преодолении сопротивления которого стремится себя выстроить. Но плоть свою мы чувствуем толчками, и именно благодаря этому душа, реагируя на толчки плоти, создает ощущение единства, цельности, слитности плотско-душевной жизни в нас. Поэтому человек обычно так неясно чувствует отдельно плотскую и отдельно душевную жизнь в себе.

Душу свою как таковую вообще можно почувствовать только тогда, когда она работает в духовных режимах. Человек, душа которого почему-то не работает в духовных режимах, не может знать ее собственное существование;

вполне понятно, что для него реально существует только чувствилище плоти и некоторые высшие образования ее (ум, например), служащие целям усиления плотской жизнеспособности. На самом деле плоть долбит душу, как правило, в ущерб себе, вызывая на себя обратный огонь назначающей воли. Человек плотской жизни, хорошо зная это, стремится закупорить душу извне, перекрыть канал путевого воскрешения, что, кстати, ему при соответствующем «мужественном» воспитании легко удается.

Есть люди, считающие позором, если их души коснется что-либо, кроме слов приказа. В противоположность им другие люди совсем по иным соображениям стараются перекрыть внешний канал души изнутри, чтобы не допустить в нее возмущений от плоти. Их задача пережить, перетерпеть приступы плоти, после чего перевести душу в неплотский режим. Толчки плоти для них не повод для труда души, а вражеские происки, телесная провокация духу. Но это вовсе не те душевные провокации (борьбы, ненависти, несвободы, блудливости, гордости), на которые ополчается Нагорная проповедь и которые, действительно, смертельно опасны для души. Телесные «провокации» нужны душе для работы. Быть может без них собственный объем, сама она — «меньше». Скопец, изымая орган своего тела, вместе с тем резко ограничивает, оскопляет работой свою душу. Нельзя потакать плоти, но нельзя и особо подавлять ее. Тут не баланс, а задача жизни, которую каждый из нас, всегда путаясь, по-своему разрешает.

Этой-то задаче немало помогают духовные процессы прилива и отлива в душе.

В состоянии отлива давление духа, сила духовного тяготения на входе души все время падает, наступают сумерки души, при которых она, теряя духовный вес, облегчаясь, всплывает вверх, все более переходя в недуховный и, прежде всего, плотский режим. Отлив — это утрата способности работать в духовном режиме, охлаждение, заморозки души, в которых она лишается подвижности и назначающей власти духовного сознания, а значит, доступна всем ветрам и прежде всего, конечно же, порывам плоти. В это время все соблазны, и плотские, и душевные, толчками долбят душу и пробивают, заполняют ее. На естественном пути жизни и даже на пути освобождения не поддаться им душою нельзя. Им можно противостоять отрицательно, воздержанием, глуша себя в ожидании прилива духа. Моральные законы особенно нужны в заморозках душевных и потому отрицательны. Душа обмирает, оползает, и как ни старайся сползать медленнее, совсем пересилить сползание нельзя.

Не будь отливов и приливов, не было бы и устойчивых побед духа над плотью, неоткуда практически быть и одухотворению, духовному росту, процессу превращения животного в духовное. При ровном духовном состоянии души над нею властвовала бы плоть: в одно время задавила бы ее, в другое отпустила бы, но всегда по своим, плотским волениям. Душа наша и так на привязи у плоти и не в силах противодействовать каждому ее толчку. Тем более в начале Пути, когда плоть наиболее сильна, а человек еще не способен на длительное духовное усилие. Не будь отливов, невозможно было бы выковывать дух.

И во всякую иную пору без отливов труднее сохранить душу, то есть ее способность работы в духовных режимах. Душа наша всегда в движении, всегда в качаниях, — эти раскачивания необходимы, чтобы сохранить Божеское Начало в душе — то, «что есть в нас прекрасного, не человеческого, а оттуда», говоря словами Толстого в письме 1956 года к А. А. Толстой.

Во второй части этого письма, так поразившего Толстого в старости, впервые выражен его взгляд на задачу жизни, соответствующий его позднейшим представлениям. В первой части того же письма он излагает свой взгляд на душу и ее собственные законы (на «диалектику души», как сказали бы далекие от Толстого его почитатели). Из дневников С. А. Толстой мы узнаем, что эту свою мысль (о «ящиках души») Лев Николаевич носил в себе по крайней мере десятилетие, но записал ее только единожды, да и то в светских рамках письма к «покровительнице моей души», коей тогда для него была Александра Андреевна Толстая. Думаю, что мысль эта небезынтересна и аналитикам художественного творчества Толстого. Напоминаю ее.

Толстой изображает душу в виде длинного коридора между двух рядов ящиков. Ящики — запасники души, где в готовности хранятся различные наши чувства, побуждения, интересы. По левую сторону от коридора — дурные, по правую — хорошие. Ящики имеют множество подразделений, и каждый из них может больше или меньше выдвигаться в активный коридор души, ее работающую область. Сейчас я такой, через минуту другой, то одни ящики выскочат, то другие, всякий знает это вдвигание и выдвигание в себе, эти рояльные молоточки, наигрывающие в душе ее музыку. Любой молоточек, отыграв свое, должен возвращаться из активной части назад, беда если он «западает»...

В душе, как писал Толстой, всегда должен быть проход. Тут, бесспорно, сложный образ и разветвленная мысль, но в письме своем Толстой излагает ее лишь штрихами и крайне скупо. Он говорит, что как левый ряд «дурных» ящиков, так и правый ряд «хороших» ящиков имеет каждый свою пружину, двигающую каждым ящиком. Разжимается левая или правая пружина — выскакивает левый или правый ящик; сжимается она, и он убирается на место.

В такой картине уже ничто не мешает принять действие левой пружины за работу сил, действующих на душу извне, со стороны плоти, а действие правой пружины — за работу духовных сил, выдвигающих в активный коридор ящики, соответствующие духовным режимам души. Понятно, что силы эти не всегда одни и те же, и, памятуя сказанное, можем представить, что левая пружина, изображающая плотские силы на душу, всегда как курком «спускается», всегда сильнее или слабее стреляет, правая же пружина почти никогда не стреляет, а может только давить, то все более и более (прилив), то менее и менее (отлив). Плотская пружина действует молотом, ударом, тогда как духовная — прессом, давлением.

Когда пресс духа сталкивается в душе с молотом плоти, то это, разумеется, может иметь разные последствия. Александра Андреевна, по свидетельству Толстого, желала «себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно все только хорошее» (60, 231), то есть желала бы водворить мир и устойчивость в душе, выдвинув в активную часть своей души ящики с одной стороны — «пожать правую пружину», как говорил Толстой. «Нельзя», — отвечает он ей. Такой душевный мир дорого обойдется: молот левой пружины непременно раздолбит, сломает, выломает вставшие поперек в коридоре лучшие ящики души. Это уже душевная катастрофа, и для того, чтобы ее не было, пресс духа должен всегда работать, вжимаясь и разжимаясь, вытягивая и втягивая свои ящики».

Так же как поршень в цилиндре или пресс производит работу, двигаясь только в одном направлении, а в другом лишь подготавливает себя и свой рабочий материал, ровно так же и духовные силы производят всю работу души только на приливе, в отливе же заготавливают в себе то, что, собственно, и подлежит обработке.

В отливе душа сама поддается плоти, как бы впускает ее в себя и, более или менее упираясь, ждет, пережидает, когда пройдет приступ плоти и в то же время наступит прилив духа. В эту последнюю пору душа, как каждый может наблюдать на себе, резко набирает силу, духовно разгоняется в сознании вины и стыда за себя, самообмана и лжи своей в сознании душевной поруганности, нечистоты и холодности. Таково самоощущение атаки, штурма духа на плоть в душе. В подавляющем большинстве случаев только на таком подъеме душа сама способна преодолеть толчок молота плоти на нее. Новый приступ плоти сталкивается с совсем другим состоянием души, души активной, способной не допустить хотения плоти в себя.

Одни и те же удары плоти в душе могут вчера и сегодня совершенно иначе переживаться нами. Вчера я весь во власти страсти или чувствительности, горю гневом или злобой, сегодня передо мною тот же самый побудитель страсти, так же она лезет в меня, но теперь я вроде бы не хочу ее. Сегодня душа моя уже сама изжила в себе инородное духу, которое вчера властвовало над ней. Такого рода душевное непостоянство страстей человеческих живительно и само по себе душевно обесценивает страсть в качестве непреходящего фактора, властвующего над душой. Поэтому человек, даже отдаваясь плоти, вполне поддаваясь плотским или душевным провокациям, может в глубине души не верить себе. Мало-мальски душевно зрелый человек никогда особенно и не верит себе в таких случаях. Мы потому так легко расстаемся со своею спровоцированной плотью страстью, что, поддаваясь ей, по сути дела, хорошо знали об истинном достоинстве ее. Проходит время, наступает момент, когда она почти помимо нашей воли преодолевается самодеятельным душевным усилием, чуть ли не автономно действующим в нас. Волевое (например, аскетическое) усилие нужно на отливе, на приливе же — только состоись он — душа, коли не сорвется, сработает сама.

В активном коридоре души, учит Толстой, всегда должен быть проход (то есть в душе всегда должна совершаться работа). Без такого «прохода» души как таковой нет. Если жизнь души есть работа духа в отделенное, то душа есть то «место», то «Я», где производится эта работа. «Я» — область работы духа в отделенное. Тело — не «Я», но «мое», принадлежит «Я» в качестве предела отделенное, границ действия духа в «Я». Живет не плоть (то, чем отделено) и не дух (что отделено), а дух в отделенное. Когда говорят о жизни духа самого в себе (вне отделенное), то говорят о чем-то таком, что человеку воспринять нельзя. Вне отделенное, то есть вне земных условий существования духа, есть что-то другое, что назвать жизнью («другой жизнью») можно только условно.

Жизнь немыслима без взаимодействия духа и плоти, но непосредственно взаимодействовать дух и плоть никогда не могут. Это возможно только через душу. Душа есть то, через что взаимодействуют дух и плоть. Нет этой промежуточной инстанции, этого «прохода», нет и жизни.

Жизни нет, коли эта область исчезает в духе или плоти, поглощается тем или другим. Когда в теле происходит авария и оно прекращает функционировать, умирает, то прекращается и взаимодействие духа и плоти, и жизни нет. То же может произойти не из-за аварии в плоти, а из-за изживания плоти в душе на вершинах воплощения. Правда, в одном случае мы говорим о смерти тела, а в другом о высшей жизни души, но и тут и там пограничное состояние жизни. При достаточном воображении можно представить себе и третье пограничное состояние жизни, при котором душа поглощается плотью. Это постепенное уменьшение полноты жизни сначала при оживотнении сходящего с Пути человека, затем по нисходящей от человека к животному, от него к насекомому, к растению даже, и все ниже, ниже по лестнице существ до предела неживущего. Во всех этих пограничных состояниях жизни — нет души. Непосредственное соприкосновение духа с плотью, будь оно дано при полной победе духа над плотью или же плоти над духом, в жизни невозможно. И в том, и в другом случае исчезает «Я», душа, то место, где идет работа духа.

Такая утрата души была бы неизбежна, не будь в ней духовных приливов и отливов.

Александра Андреевна Толстая просила Льва Николаевича составить «изворотливый план», найти средство «от совершенного уныния», так чтобы в душе всегда было счастливо и любовно. В ответ Толстой говорит, что этого делать нельзя, во-первых, потому, что честная (по чести) жизнь души в постоянной борьбе и тревоге, во-вторых, потому что, выдвигая из душевных карманов лучшие ящики (то есть все лучшее из нажитого душою) и искусственно стараясь удержать их в активном коридоре, мы тем самым подставляем эти лучшие приобретения души под удары молота плотского режима.

Человеку нельзя быть всегда одним и тем же. Он устроен не так. Сохраняя душевную стабильность, человек совершает «душевную подлость». Кто столь целомудрен, что ему никогда не приходилось использовать нажитое в духовных режимах для целей, диктуемых исполняющей волей, которой овладевала плоть? Вспомните, сколько светлого, доброго, высокого, чистого разбито, обесценено за жизнь по этой причине. Душевной стабильности можно достичь не иначе, как ломая лучшие «ящики» в душе. Никак не иначе. Устраивать в душе своей генеральное сражение духа и плоти, сталкивать ящики обеих сторон, не оставляя «прохода», — это табель, так как победа одной из сторон означает уничтожение души как места работы, а значит, и уничтожение жизни.

Не сражение, не победа духа над плотью, а работа, труд духа в плоти нужен Богу. Для этого труда и происходит в душе человека пульсация поля духовного тяготения.

Приливно-отливное состояние духа в человеке обеспечивает наибольшую жизнеспособность нашей души, производящей в условиях земного существования путевую работу. Душевная работа и, значит. Путь человека вершится большей частью в состоянии духовного прилива. В отливе человеку нужно не погубить себя — вот где требуется победа над плотью. Живя на отливе, душа заготавливает себе материал, который она должна будет выработать в духовном приливе. Духовный отлив нужен как вдох для дыхания. Толстой любил это сравнение жизни человеческой с. дыханием. Он говорил, что Бог дышит нашей жизнью:

рождение — вдох, смерть — выдох, а вся жизнь, надо понимать, это задержка между вдохом и выдохом, тот отрезок Пути, который дух проходит в теле. Отсюда и вся жизнь человеческая делится на две части, два поприща:

поприще вхождения (вдох) и поприще выхода, схода, выдыхания.

Дыхание духа мы можем обнаружить чуть ли не в любом промежутке нашей жизни: в течение одного дня, года, периода, поприща или всей жизни. У каждого свой ритм дыхания, свои длительности и глубина вдоха и выдоха, что не в малой степени сказывается на путевой картине жизни в общем и в отдельных частях. Возможно, что и вся жизнь наша может быть как приливом, выдохом, так и отливом, вдохом, заготовкой для работы в другой Обители. Нужно ли ужасаться этому? Вдох и выдох в дыхании равноценны. Такова здешняя моя доля, мой труд, моя ноша.

Человек есть Путь. И не весь Путь, а участок Пути, но участок не один и тот же для всех, а у одних — свой, и у других — свой. Поэтому-то человеку предназначена разная работа. Каждому дана своя путеводная судьба и задача, решается каждая жизнь по-разному, и только самому тебе и Богу знать, в чем твоя жизнь, твой Путь и дело твоей души.

В нашу земную жизнь из Прапути можно войти как на приливной, так и на отливной волне. Одним словно уготовано восхождение, воскрешение, другим — нисхождение, погашение. Это, конечно, зависит от проходящего Путь человека, но бывает, что такова его путевая судьба. Коренные различия в путевой судьбе могут быть даже между двумя братьями, во всем остальном сходными.

Общая духовная стратегия Пути жизни заготовлена в нас, и, главное, надо следовать этой высшей Воле, каждому отдельно заданной. Каково бы ни было путевое задание на земную жизнь, оно не требует ни людского оправдания, ни людского осуждения, ни даже противопоставления судьбы судьбе. Каждое задание, каждая путевая судьба в замысле своем не менее достойна любой другой. Вот мы позволили себе противопоставить путь Льва Николаевича и его друга А. А. Толстой; это противопоставление не ложно только в том случае, если полагать, что Александра Андреевна изменила своему Пути. Я убежден, что это так. Но могло быть и иначе.

Немало людей уже входит в это существование на отливе, и их дело тут не то, что дело входящих в земную жизнь на приливе. Изучая Путь нашей жизни, мы имеем в виду путевую судьбу только этих последних. Только для них естественно исповедовать постоянное восхождение, ускорение духовного роста.

Путь жизни людей отлива иной. Для них главное держать себя в узде, не сползать, сохранять свою душу, задержать напор плоти в себе, побороть ее, спастись от плоти. В стремящихся к спасению аскетических течениях, иногда широких и могучих, заключена правда, следующая истине путевой судьбы людей этого толка. Поэтому ни одно нравственно-религиозное учение не приживется в широких массах людей, если его нельзя интерпретировать аскетически.

Не менее аскетизма достойна и консервативная позиция в жизни, стремящаяся сохранить уже имеющиеся ценности. Недостойной такая позиция становится, когда она стремится задержать прилив, противодействовать духовному росту, остановить Путь людей, которым дано совсем другое задание на земную жизнь. Не надо забывать, что делая всеобщим законом Волю Бога во мне, можно пойти против Воли Его в другом человеке. Однако принцип плюрализма в исповедании Пути жизни вряд ли работает. Никакой принцип не может сгладить противодействие различных стратегий Пути. Тут в помощь не принцип, а любовь.

И на отливе, и в приливе духовного тяготения человек вершит свои земные дела. Но на отливе главный его вопрос «что» делать, на приливе — «как делать». Душа, работающая в духовном режиме, решает вопрос «как?»; она, если угодно, устанавливает только «средство», и ей дела нет до целенаправленного «что?» Душа на приливе не устанавливает цели, и какую бы цель действий человек сам себе ни назначил, душе его все равно, она этих целей не ведает и не нуждается знать. Ей важен только сам труд прохождения Пути, а это всегда не «что?», а «как?»

«Что», цели жизни, по большей части и устанавливаются на отливе, когда центр тяжести жизни обязательно смещается к выходам души. Наблюдая за собой, всякий может засечь моменты, когда он параллельно живет в двух планах: внешнем, событийном, и внутреннем, душевном. Цепь событий внешней жизни и ход душевных движений могут идти независимо друг от друга, самостоятельно: житейский поток сам по себе и душевный поток сам по себе. Такое отстранение души от внешнего бытия верный признак прилива духовной энергии. На отливе душа работает вовне, в струе повседневности, обслуживая суету наших дней. Суета эта может быть самого низкого пошиба или во благо всего человечества — неважно; важно то, что душа здесь включена в бытие, в «что», собственно путевую работу не производит, а лишь заготавливает материал для нее.

Как скульптору нужна глина или бронза, из чего и на чем он творит свою работу, так и для человека последовательный ряд внешних действий и событий его жизни является сырым материалом Пути, на котором и из которого совершается путевая работа. Все то, что посторонний наблюдатель, регистрирующий мою жизнь, мог бы рассказать обо мне, все те события, которые составляют мою биографию — все это не Путь мой, а материал Пути, который мог быть обработан душою для себя или пропущен ею. Обычная мирская жизнь со всеми своими столкновениями, поворотами, радостями и бедами в избытке поставляет путевую глину душе. Потому-то для человека с приливной судьбою нельзя надолго удаляться от мира. Келья хороша для человека иной путевой судьбы, который, как и каждый человек, должен проходить Путь земной жизни, но проходить иначе, с упором на иных любовно-духовных областях жизни и, видимо, для иных целей. Путь один и тот же, но есть все же мужской и женский Путь; ровно так же есть Путь людей прилива и Путь людей отлива.

Живя в миру, не нужно специально отправляться на заготовку путевого материала, он, хотя и разного качества, добывается сам собой, как воздух для дыхания из атмосферы. В пору духовного отлива центр духовного тяготения отдаляется, нити его слабеют, сознание духовной неразделенности падает, канал истинности — вход души — сужается, центр тяжести жизни перемещается к входам души, она всплывает и активно включается в межличностное бытие.

Чем глубже отлив, тем крепче душа присасывается к внешнему бытию, тем жаднее она вдыхает в себя воздух событийности и чужой жизни. Душа суетливого человека дышит часто, судорожно, словно загнанная, словно не может уже дышать, задыхается, не вмещает в себя, но глотает и глотает, как утка, не пережевывая, без отдыху, не давая себе поблажки. Это душевная патология, конечно. Нормально душа, всплывая и прилепляясь к «что» бытия, бурно участвует в решениях внешней жизни, но напитавшись ею, отлепляется, останавливает инерцию житейского потока в себе и пытается обработать накопленный материал. При этом событийная цепь жизни, конечно, не разрывается, а, бывает, еще больше натягивается, закручивается, хотя душа уже не так остро реагирует на нее как на повод для деятельности, а сама работает, выковывая и закаляя назначающую волю. В пору прилива человек утрачивает инициативу в делах своих, самотекущая жизнь сама указывает (или подсказывает ему) что делать, он только держит руль на исполняющей воле и устанавливает назначающей воле, как жить.

Толкуя о «свободе воли», речь обычно ведут о свободе исполняющей воли. Но не о самоволии ее, не о ее самостоятельности в отношении душевной воли, сил плоти и внешних обстоятельств, а о ее независимости как от плоти, так и от давления внешнего мира, и ее возможности следовать «своим» повелениям воли назначающей. В таком смысле вопрос свободы воли превращается в вопрос свободы реализации души на Пути. А это, разумеется, зависит от точки Пути, на которой находится человек.

Человек свободного пути жизни, способный своею духовной волей вполне руководить волей исполняющей, в наивысшей . степени свободен. Чем человек на Пути дальше от такого свободно-духовного состояния, тем меньше и меньше он свободен. Наименее свободно животное, не ведающее разграничения назначающей и исполняющей воль. Чем более ослаблен контроль воли назначающей, как это бывает на духовном отливе, тем человек обладает меньшей свободой исполняющей воли; чем в большей степени исполняющая воля зависит от воли назначающей, как это должно быть на духовном приливе, тем в большей степени свободен человек. На отливе, проникаясь вопросом «что?», решение которого не зависит от него, человек менее свободен, чем на приливе, где он решает вопрос «как?», куда более от него зависящий. Животное знает только «что делать?», свободно-духовный человек знает только вопрос «как?», «как быть?». В первом случае, влияние сил внешней необходимости максимально, во втором — минимально.

Если же говорить о свободе душевной воли — воли ли духовного действия, сторгической воли, воли назначающей

— то прежде всего надо уяснить, что противодействует ей, то есть уяснить препятствия для совершения душевной работы. Но так в общем случае ставить вопрос нельзя, так как то, что на одной точке Пути — препятствие, то может на другой точке стать подспорьем или, по крайней мере, тем, на чем может реализоваться свобода души.

Свобода души — в ее работе, в душевном действии, и свободу души ослабляет не то, что противодействует душевной воле, а то что приводит к бездействию, безволию души. В какой бы яме ни сидел человек, но покуда он на Пути жизни, такого с ним быть не должно. Восходящий по Пути человек всегда душевно свободен совершать себя, где бы он на генеральной кривой Пути ни находился. Несвободен душою только нисходящий с Пути жизни человек. Утрата душевной свободы — смерть; обретение свободы души

— воскрешение, жизнь.

Разумеется, я не властен совсем или отчасти отменить духовный отлив в себе. Но у меня нет никаких путевых оснований желать отменить его. В духовном отливе накапливается путевой материал; и если отлив — не свобода, то такие пульсации свободы и несвободы души человека похожи на взмахи крыльев набирающей высоту птицы, за которой всегда зачарованно следишь.

Чем менее важен человеку вопрос «как?» и более — вопрос «что?», тем дремотнее его душа, тем менее он свободен творить работу своего Пути^*). Конечно, существо одухотворенное может только умышленно, по злому умыслу избегнуть «как», что означает ликвидацию творчества духовной жизни, к которому предназначен человек. Забвение «как» на практике выходит применением наихудших, противочеловеческих средств, которые, отдавая душу во власть падшей исполняющей воли, незамедлительно диктуют свои антидуховные цели.

Человек не может идти вспять, не ставши при этом демоническим существом. Воистину, зло — от падшести, но не столько адамовой, сколько своей. Я становлюсь злым не потому, что некогда пал Адам, не по бывшему акту падения и не от Адама, а потому что я нахожусь в процессе падшести — схожу с Пути. Значит ли это, что на каждом отливе человек не может избежать зла, злости, эрозии души? Что на отливе он всегда сжигает то, что создает в приливе? Нет, конечно. Путь должен твориться всегда, во всякое время, и при духовном вдохе, и при духовном выдохе. Сам по себе духовный отлив не есть процесс изничтожения достигнутого прежде уровня духовного сознания, не есть даже прекращение духовного роста, то есть не есть утрата одухотворенности, антирост.

В приливе увеличивается ускорение духовного роста, на отливе это ускорение уменьшается, в пределе скорость роста стабилизируется, а не падает до нуля. Рост же не прекращается и тут. И на отливе нет отрицательного ускорения роста — процесса ликвидации духовности, падшести. Отлив — явление путевое и, с точки зрения учения роста может быть понят, как движение к неподвижности, к остановке роста (духовному успокоению), но не как падшесть, падение Пути. Надо различать понятия духовного отлива и падения духа в человеке.

На отливе, при замедлении ускорения роста человек более заготавливает то, на чем пишется «художественное произведение» его Пути жизни, работа над которым все же не прекращается никогда. На отливе более ткется холст, чем пишется картина, в приливе — наоборот. Другое дело, что войти в поток падшести, приобрести отрицательное ускорение роста человеку, понятно, легче всего на духовном отливе, так как этот процесс проще сорвать. Но падшесть не от отлива, а от органического недостатка души, большей частью, от ее неспособности полноценно работать на линии любви, без которой человек отлива начинает напоминать зверя.

Любовь — наиболее прочный полюс тяготения в душе нашей. И тот, который дан ей исходно. В режиме любви душа способна работать и тогда, когда в ней не было или заглохло религиозное чувство, ослеп разум, погасла совесть. Душа еще жива, если в ней есть любовь. Именно поле тяготения любви обеспечивает жизнь души, как бы далеко она ни ушла в плоть и как бы глубок ни был ее обморок. Особое значение режим любви приобретает на духовном отливе. Любовная духовность, разумеется, свойственна душе в любом ее состоянии, пока жива она, но на гребне духовного подъема она часто отходит на задний план, уступая силе поля тяготения других полюсов души. Любовная духовность на переднем плане души обуславливается или соответствующими точками кривой Пути (например, пики чистоты), или особой приверженностью путевой судьбы к линии любовной духовности, или, наконец, общей стратегией свободного пути жизни. Мы уже писали (см. 2.3.10) о приобретаемой на свободном пути жизни способности переключать себя из роста «внутрь» (роста «истины», духовного самосознания) или духовного роста — в рост «вширь» (рост любви) или душевного роста, который Толстой часто связывал с понятием нравственного совершенствования. Такое духовное самоуправление невозможно на естественном пути жизни, где чередование роста духовного сознания и роста любовной духовности, чередование, без которого немыслимо постоянное ускорение роста, совершается непроизвольно и зиждется на приливно-отливной структуре течения духовной жизни.

Совсем не равномерная и такая причудливая пульсация энергии свободного духа в нас есть, наверное, одна из глубочайших конструкторских тайн Творца, постигнуть формулу которой мы не в силах. Укажем на то, что тактика жизни в пору духовного прилива и в пору духовного отлива у человека должна быть разная. Перекрытие канала истины, отток духовности при отливе как бы заставляет душу искать и получать питание извне, побуждает ее активнее подключаться к другой душе, все более и более усиливая сторгическую волю в себе. То, что на свободном пути человек может сделать сам, то на естественном пути с ним делается само.

В дни отлива духовно активный человек ищет душевного общения (с людьми, с книгой) куда больше, чем в дни прилива, когда ему лучше быть без влияния других душ. В знакомом каждому мыслящему человеку состоянии внутренней сосредоточенности не любится и необходимы не всегда приятные усилия, чтобы переключить себя на даже горячо любимое существо.

Если не говорить о высших, духовных позициях работы души в режиме любви, то любим мы всегда крепче и мучительней на духовном отливе. Мощная сторгическая воля сама раскрывает сторгические каналы нашей души. Как будто вход души закрывается, чтобы мог открыться боковой сторгический выход ее. Недаром открывается он непременно в направлении от себя — к другой и, лучше всего, бодрствующей душе.

В отливе душа наименее свободна в том смысле, что она жаждет отдавать себя и с этим стремлением идет на единение с другой душою, принимает жизнь другой души за свою, то есть любит. В приливе, наоборот, душа наиболее свободна тем, что должна привлекать к себе. Душа то отдает себя, то в себя принимает, то растет «вширь», то «вглубь», то духовно очищает, то духовно углубляет себя. Таково, видимо, должное, истинное дыхание нашей жизни. Переводясь в режим любви, отдавая себя, мы тем самым заготавливаем основной, быть может, материал Пути жизни — душевные связи...

На отливе часто создаются исключительно благоприятные условия для разного рода душевных прельщении. Это отнюдь не означает душевной «несвободы», или что тут-то нас и подкарауливает дьявол: заграждающие соблазны должны прийти в душу затем же, зачем они приходят в мир. Если они приходят большей частью на отливе, то, видимо, потому, что тут и создается тот почвенный пласт, та почва, через которую и в которой должно произрасти семя души. Правда, если эти напластования соблазнов завладевают душою тогда, когда в ней нет ни духовной воли, обеспечивающей духовный рост, ни сторгической воли, обеспечивающий рост душевный, то в таком состоянии душевного безволия душа погашается с неминуемым падением духовности в живом человеке. Любовь охраняет нас от падшести, и когда на отливе иссякла и любовь, то человеку, которому грозит душевное погашение, часто приходится искать спасения в омуте мнимой душевности. Это на время сохранит душу, но никак не спасает ее от нисхождения. У души есть другое, более верное средство, которое ее и выручает, и губит.

Душа это семя, высеянное из Прапути в мир наш, чтобы плодоносить в следующем. Она так же принадлежит нашему миру, как и не принадлежит ему. С одной стороны, душа, как все в этом мире, существует в отделенное, и мы говорим о душевной отделенное и непроницаемости;

с другой стороны, это ее отграничение таково, что не дает нам никакого о себе представления, оно никаким нашим зрением не видно и несет в себе форму иного мира, существующего, быть может, без и вне отделенностей. Как адекватно описать явления душевной жизни, если все наши представления, основанные исключительно на понятии отдельности и отделенности, применимы к душе только отчасти? Поневоле приходится пользоваться понятиями мира отделенностей, и понятие поля или, скажем, канала наиболее, как кажется, подходит для таких целей, так как эти понятия в нашем веке повсюду применяются, когда надо обозначить то, с помощью чего происходит сообщение одного с другим и чьи границы отделенное не вполне доступны взору.

Современному языку в описании жизни души свойственно опираться на образ душевных клапанов и каналов, которые могут сужаться и расширяться, открываться и закрываться, как в одном направлении — к душе либо от души, — так и в обоих направлениях. В самом представлении канала наличествуют два конца. Душа может закрыть канал сама и может быть закрыта, так сказать, с другого конца. Так вход души, канал истинности может перекрываться (сужаться) с глубин, со стороны духовного сознания к душе — это мы назвали духовным отливом — и может закрываться со стороны души, от закармированности (в том числе и от душевного лицемерия). Карма в этом смысле есть пробка, заглушка на вход души.

То же со сторгическим выходом души, который может быть весь открыт с одного конца (например, от своей души) и еле-еле приоткрыт, почти закрыт с другого (к чужой душе). Второй выход души, канал искренности или путевого воскрешения закрывается со стороны исполняющей воли психическими болезнями (от души) и со стороны воли назначающей аскетическими усилиями. Клапан аскетизма установлен на назначающей воле, «к душе», перекрывает действие сил плоти на душу, но не препятствует давлению души на исполняющую волю, идущему в другом направлении.

Теперь мы ввели столько различных понятий работы души, что полезно хотя бы перечислить их. Одни понятия обозначают явления, имеющие стратегическое значение для Пути, другие понятия — значение тактическое, третьи могут иметь для Пути как то, так и другое значение. Представление о работе души в тех или иных линиях жизни (смирения, кротости, чистоты, любви, духовности) заключает в себе стратегический путевой смысл. То же надо сказать о соотнесенности направления душевной работы с генеральной кривой Пути восхождения — нисхождение (падение) и восхождение душевной жизни. Сюда же надо отнести и то, что мы назвали свободой души, резко возрастающей при каждом новом рождении на Пути и тем качественно меняющей работу души.

Тактическую нагрузку для Пути (и Пути жизни и Пути восхождения) несет работа души в режимах (разума и любви, религиозного чувства и совести). Эта работа может происходить более в плотской, или более духовной, или более сторгической позициях. Уровень рабочей активности души, ее напряженность и мощь в той или иной позиции определяется волей души — духовной, сторгической, назначающей. Эффективность работы души зависит от состояния ее входов и выходов, ее каналов — канала истинности, канала искренности и сторгических каналов.

Душа работает волей в режиме на позиции через каналы зависимо от фазы духа — духовного прилива или отлива. Последнее имеет как стратегическое, так и тактическое путевое значение. Кроме того, мы различили состояние подзаряди души (сон) и состояние разряда (на исполняющую волю прежде всего).

Всякое ослабление линии духовности (роста духовного сознания) жизни — будь оно от оскудения духовной воли, или перекрытия канала истины, духовного отлива ли, или глубокого разряда души на плоть, — всякое такое понижение разумной духовности должно сопровождаться усилением линии любовной духовности жизни. Когда же (обычный случай) этого нет, человек может передохнуть в мнимости. Передохнуть, но никак не спастись. Когда душа наша не в силах работать ни духовно, ни любовно, то человеку, казалось бы, остается одно: стать животным. Однако этого не происходит, и в первую очередь, потому, что душа человека всегда готова подключиться к другому источнику питания — Общей душе, душе своего народа. Для этого в ней есть соответствующий канал — канал Общей души.

Кроме духовной, плотской, сторгической позиций, душа обладает способностью работать в позиции Общей души. Канал Общей души, видимо, придан каждой человеческой душе исходно, существует в ней изначально, а не создан человеком самовольно или в процессе его эволюции. Значит, он быть должен, нужен душе на Пути жизни, без него ей нельзя, и мы должны попытаться понять функцию и значение этого канала для души нашей.

Сама по себе душа это процесс, пусть семенной процесс, процесс духовного роста, — но именно и только процесс, работа, в понятие которой включается представление и о работнике, и о совершаемом им труде. Представление о труде значительно более самовластно, независимо, нежели представление о работнике. Душе как работнику всегда нужно к чему-то примкнуть: не к своему духу, так к другой душе или к душе народа. Примкнуть — постоянная ее забота. Хозяйство у души свое, но ей нужен сродственный Хозяин или, по крайней мере. Хозяйка. Так устроено, что душой всегда должно владеть сознание нераздельности: либо духовной нераздельности с «Богом своим» по внутреннему каналу истинности, либо душевной неразделенности с другой душою в любви по сторгическому каналу, либо сознание нераздельности, единства, зависимости от народа или общества — по каналу Общей души.

При всех духовных отливах, погашениях, духовных падениях, охлаждениях души, когда у нее почему-либо закрывается ее выход, когда она почему-либо не может дышать сама или дышать ей становится нечем, когда погибель, мрак, смерть грозит ей, душа переходит как бы на резервное дыхание, на резервный канал, канал Общей души, всегда готовый к употреблению. Любая душа во всякий момент своего Пути способна влиться, и влиться целиком, в Общую душу. Надо ли говорить, сколь широко пользуется человек этой возможностью? Немудрено, что сознание подавляющего большинства людей определяет не «общественное бытие», конечно, а Общая душа, к которой они примкнули и которая управляет ими.

Очень часто человек склонен представлять свою связь с Общей душою в качестве взаимоотношений любви. Говорят о любви к своему товариществу, племени, роду, человечеству. На это Толстой в «Царстве Божием...» резонно возражал, что по мере расширения предмета любви сила любви должна разжижаться, превращаясь в фикцию любовности, так что по чувству любви к обществу человек на общее благо работать не может. И никто не ответил Льву Николаевичу, что патриотизм или национализм — не любовь души, а нечто другое. Да он и сам хорошо знал, что Общая душа переживается человеком не по линии любви, а по линии духовности — как дух, как духовное сознание. Слово любовь (скажем, «национальная любовь»), хотя и употребимо здесь, но только в смысле, в котором говорят о любви к Высшему духовному Лицу, Богу, Отцу, Хозяину. В этом религиозном своем смысле самой любви, как чувства, уже нет, она неразличима от духовного сознания. Общую душу, по сути, не любят, ей повинуются, ей служат, ей верят не как любимому существу, а как Существу Высшему, изначальному, как своей духовной сущности. Хозяйке над душой.

Общая душа заменяет или резервирует действие духовного Начала в человеке, становится вместо «Бога своего». И канал Общей души работает в нас не так, как боковой сторгический канал любви, а как внутренний канал истинности, как второй плод души, связывающий ее с духовным сознанием. Если голова души (то есть пласт духовного сознания) находится на Небе, а ее ноги (то есть плоть) на земле, то Общая душа — отнюдь не руки, которыми мы хватаемся за другие души, а другая голова души, всегда готовая заменить первую. Чаще всего (особенно для людей отлива) не духовное сознание, а Общая душа решает «как быть?», как жить человеку.

Перечислить все возможные варианты работы души невозможно; она может работать в режиме разума, на позиции духовного Я, или в режиме любви на позиции Общей души и прочее, в любых вариантах, комбинациях, сочетаниях. Тут наверняка есть свои законы, типовые сочетания, законообразно переходящие друг в друга, есть сочетания несовместимые, конкурирующие, или друг к другу тяготеющие, складывающиеся в цельные душевные фразы. Такими «фразами» и пишется «сочинение» Пути нашей жизни.

Выходы души, сторгические каналы и каналы путевого воскрешения ее могут быть закрыты или открыты с любого конца и в любом направлении. Вход души, канал истинности может быть закрыт или открыт с любого конца, но только «к душе». Очень трудно, почти невозможно говорить о возможности стока души на духовное сознание, то есть об открытости канала истинности «от души». Воля духовного действия, в отличие от сторгической и назначающей воли, работает исключительно приточно, «к душе», и никогда на вытяжку, «от души». Примерно то же самое происходит и в канале Общей души.

Говорить о действии своей души на Общую душу столь же трудно, как и о действии души на духовную свою сущность. Бывают случаи исключительные, но, как правило, канал Общей души открыт только в одну сторону — к нашей душе. Если отдельному человеку или группе людей и можно руководить Общей душою или влиять на нее, то делается это вовсе не по своему каналу Общей души (как «от души» руководят другой душою по сторгическому каналу), не извнутри от своей души к Общей душе, а получая доступ к открытым каналам Общей души через искусственно созданные или естественно возникшие средства межлюдской коммуникации, раздражающие и возбуждающие Общую душу. При этом те, кто «руководит» Общей душою, не менее других воспринимают ее сигналы, в том числе и те, которые они сами сознательно возбуждали.

Душа может только раскрывать каналы Истины или Общей души к себе. Но труд, необходимый для раскрытия канала Истины, неизмеримо больше, чем работа, нужная для раскрытия канала Общей души. Оно и понятно: на позицию Общей души человек переходит, когда душе его не хватает сил работать на духовной позиции. Жизнь на духовных позициях надо заработать трудами на Пути, жизнь же на позициях Общей души уже как бы заработана, не лимитируется и выдается по требованию.

Человек легко может встать на подзаряд к Общей душе, подобно тому, как он становится на духовный подзаряд во сне. Будучи на общедушевном подзаряде, люди, бывает, в едином порыве жаждут «чужой» крови, «жизненного пространства», горят «священной ненавистью» и прочее. Для этого человеку почти не нужны никакие волевые усилия собственной души. Душа наша обладает сторгической волей и волей духовной, но не имеет воли Общей души, которой мы примыкали бы к Общей душе. Такая воля есть, но она принадлежит не своей, а самой Общей душе и действует на нашу душу гипнотически, отчасти подавляя душевную волю, отчасти замещая ее. Душевные усилия нужны для того, чтобы перекрыть в себе канал Общей души, преодолеть гипнотическую волю Общей души, но не для того, чтобы принять ее в себя. Нельзя говорить о «свободе воли» Общей души в нас, скорее уж надо говорить о свободе от воли Общей души в нас.

В отношении Общей души каждая душа обладает не волей, а безволием. Душе нужно духовно ослабнуть, чтобы она сама собою переключилась с одного, духовного своего входа на другой вход Общей души. Но чтобы обратно включиться на свое духовное сознание, душе нужны мощные усилия ее воли, огромный труд. И это не усилия преодоления (каковые нужны, к примеру, для преодоления сил плоти или душевных провокаций), а усилия совершения самой работы — обретение свободы души. Воля Общей души часто противодействует душевной работе как таковой, утишает душевную работу, лишает душу свободы. Общая душа в этом смысле есть начало душевной несвободы в нас.

Свою обиду человек нередко может простить, забыть, но боль оскорбления Общей души, к которой он принадлежит, с души его нестираема. Тут оскорблено Нечто высшее, чему «Я» служит, что оно предать не может и что оно обязано защищать и блюсти превыше себя. Каждый нападающий на Общую душу (конкретную или вообще) рискует жестоко поплатиться за это. Может быть, и поделом...

Общая душа практически неприступна. Этому в значительной мере способствует и то, что давление в широко раскрытом канале Общей души почти совсем не мешает столь нужной человеку работе в сторгическом канале, хотя, конечно, и требует приоритета. Что же удобнее всего, так это то, что Общая душа, руководя назначающей волей души, сбалансированию противодействует плотским силам. В чем-то она потакает плоти, в чем-то ограничивает ее, создавая всевозможные табу на одно, но давая разрешение и оправдывая другое. Борения Общей души с плотью всегда по силам среднему человеку в толпе, что, понятно, крепче всего защищает Общую душу от нападений.

В самой Общей душе постоянно происходят изменения, и эти перемены влияют, разумеется, на каждого из нас. Общая душа тоже дышит, в ней независимо от нас ходят приливные и отливные волны, но канал Общей души никогда не сужается сам, со стороны Общей души, его можно перекрыть только с другого конца, от своей души, но на это редко кто из нас решается и еще реже, кто может.