Путь восхождения

Если Путь восхождения разграфлен по периодам, то, видимо, можно для каждого периода примерно определить и его возрастные границы. Тут должен быть какой-то ритм. «В этой программе», — пишет П. Бирюков о своей программе биографии Толстого, — «я принял условную систему деления жизни человеческой на семилетние периоды. Это деление я слышал от самого Льва Николаевича, который как-то в разговоре при мне высказал мысль, что ему кажется, что, соответственно семилетним периодам физической жизни человека, признаваемым некоторыми физиологами, можно установить и семилетние периоды в развитии духовной жизни человека, так что выйдет, что каждому периоду соответствует особый облик».

Установим душевное рождение в конце второго семилетия жизни, к 14 годам; личностное рождение — в конце четвертого семилетия, к 28 годам, духовное — в конце седьмого (или восьмого?) семилетия.

Критическую точку Толстой установил в «середине жизни», в конце пятого семилетия жизни, к 35 годам: «Самый трудный, критический возраст — это когда человек перестает телесно расти, сильнеть... я думаю, около 35 лет. Развитие, рост тела кончается, и должно начинаться развитие, рост духовный. Большей частью люди не понимают этого и продолжают заботу о росте телесном, и ложно взятое направление бывает губительно» (57, 93).

Следует оговориться, что у женщин свой женский ритм жизни, график которого в отношении мужского ритма сдвинут. Все переломные моменты внутренней жизни женщины наступают раньше, чем у мужчин, периоды сокращаются (примерно, в отношении пять к семи).

В гонке по лабиринту Пути, гонке, которую нельзя пройти без потерь, женщина расписанием ее Пути принуждена проходить свой Путь быстрее мужчины. Этим сжатием сроков можно объяснить как постоянную особую психическую напряженность женской жизни, так и то, что обычно женщина, по возрасту опережая мужчину, и раньше его сходит с Пути. Этому не в малой степени способствует и порочная, губительная для женщины практика приравнивания к мужчине, в том числе и искусственное вставление в мужской ритм и мужскую стратегию Пути.

В каждом рождении можно различить несколько стадий. Прежде всего наступает непосредственно не наблюдаемая перемена в основании сознания-чувства жизни, означающая перелом жизнечувствования, который подспудно ломает русло чувств и мыслей, но который не есть еще мысль или выраженное чувство. Этот момент зачатия нового этапа Пути определяется ретроспективно. В следующую стадию этого же процесса рождения человек вступает, как только рожденное в сознании перешло в область состоявшихся, знаемых чувств, в ту область, где происходит осмысление, выражение, явление того, что рождено в глубинах сознания. Иными словами, духовное сознание, раскрывая себя, переходя на уровень души, творит тем самым внутренний мир человека.

Уровень души в человеке это уровень «слова произнесенного», осуществленного (переведенного в активное существование). В отличие от него «слово непроизнесенное» работает на глубинном уровне еще не проявленных духовных движений. В процессе путевого рождения различимы две стадии: рождение на уровне души с глубины духа («рождение в душу») и «рождение на Пути». Конечно, между тем и другим существует необходимая связь; и все же первое далеко не обязательно предполагает второе.

«Рождение в душу» человек более или менее остро переживает в зависимости от того, насколько его чувства и мысли подвигают его, заставляют изменять или ломать курс его жизни. Сплошь и рядом рождение на уровне души не имеет руководящей силы и не приводит к перелому на Пути жизни. «Рождение на Пути» — это стадия, когда рожденное на уровне души становится волей, властью, руководством в конкретной практике жизни. Но и тогда, когда такое случается, и человек обретает новый руль жизнедеятельности, он далеко не всегда желает — или может, или ему удается — осуществить в действии требуемое душою изменение направления Пути. Значит и в «рождении на Пути» могут быть свои этапы. Каждый из таких промежуточных этапов может длиться не то что месяцы, а годы. Но тогда: какой смысл в возрастных границах? Если говорить о «рождении» в конце такого-то периода жизни, то какую стадию и какой этап этого процесса иметь в виду?

Предположим, что кем-то уже узнаны и надежно установлены возрастные вехи Пути жизни, вычерчен и нормативный Путь восхождения человека, и его возрастной график. Конечно, никто не выдержит этот идеальный график Пути. Но обладая знанием его, завладеваешь и путевым знанием себя; прежде всего знанием своего путевого отставания или опережения, то есть знанием отклонения своего жизнепрохождения от нормативного расписания Пути. Но по какой стадии считать отклонение?

При душевном рождении юноша, кроме сознания плотской отделенности себя, приобретает как бы наперерез ему еще сознание душевной отделенности, самостоятельности, единичности своей души: отсюда и сознание одиночества себя, своей души, и первый ужас представления о смерти. В памяти прошедших душевное рождение этот перелом в сознании совпадает не только с переломом на уровне души, но и с переломом на уровне действий, когда отрок в «переходном возрасте» испытывает непреодолимую потребность руководствоваться собою изнутри и, бывает, страстно отвергает все прежде^*) действовавшие на него силы внушения, а заодно и носителей этих сил. Кажется, что стадии душевного рождения так плотно спрессованы во времени, «мысль» тут столь неразлучна со «словом», а «слово» с «делом», что по крайней мере в этом случае вопрос о стадиях рождения не имеет особого значения.

Процесс душевного рождения мы можем считать завершенным тогда, когда в юноше возникает новое руководство «призрака своего Бога» — то, что мы вслед за Толстым назвали путевым «религиозным чувством».

Руководящее жизнью юноши религиозное чувство созревает в нем позднее собственно душевного рождения, но оно еще принадлежит ему. Во времени вряд ли можно установить границы процесса душевного рождения от первых схваток его и до конца, но акт душевного рождения определяется вполне конкретно: он сродни плотскому рождению человека.

Так же как плод в утробе полностью зависит — питанием, дыханием, кровообращением — от матери, так же и человек до своего второго рождения полностью питается и дышит от других людей, из человечества. И при плотском, и при душевном рождении плод родится тогда, когда обретается автономность жизнедеятельности. Приобретение душевной самостоятельности, душевное рождение, — так же как телесное рождение, приобретение плотской автономии, означает и свободу душевных движений, и раскрытие «чувств» души, разума, совести, религиозного чувства. У душевнонерожденного человека есть инстинкт самосохранения, но нет интуиции себя должного, столь острой в начале периода идеалов, хотя и не набирающей полную силу сразу же после родов души.

Как и всякий новорожденный, душевно новорожденный видит все в искаженном свете, совершенно беззащитен и растерян в своей обретенной свободе и новых возможностях. Ему еще надо научиться пользоваться своим зрением и слухом, он еще не знает, где он и узнает все впервые.

Само почти не наблюдаемое извне душевное рождение становится заметным со стороны, когда юноша (уже юноша) вдруг, что называется, прет слепо, не разбирая дороги. Между актом душевного рождения и явным проявлением его есть месяцы самозамкнутности, чрезвычайной ранимости, младенческой оголенности души. Ранить, искалечить, даже убить душу в эти месяцы беззащитного ее младенчества ничего не стоит: достаточно бить, не обращая внимания на ее протесты. Худо в жизни приходится тем людям, которые в такие времена попадают во власть чуждых рук, особенно под власть людей душевнонерожденных. Многие из нас не доходят до «критической точки» Пути только потому, что критической для них прежде стала их послеродовая пора, когда любое грубое прикосновение к душе грозит ей вывихом, уродством, а то и умерщвлением. Душевнонерожденные люди имеют уже то житейское преимущество, что никогда не подвергались такой опасности. Самоубийство в родовое время души проистекает из необходимости убить тело, чтобы прекратить муки души, муки, бывает, действительно «смертные».

Моментом душевного рождения надо считать ту стадию процесса этого рождения, где душа, еще не имея возможности функционировать автономно, уже приобретает саму по себе способность самостоятельности в жизнедеятельности. Подобно этому моментом личностного рождения надо считать такую стадию процесса, на которой личность, независимо от самоосуществления, уже определила свой курс. Поймем это.

Одним из сопутствующих признаков вхождения в пору личностного рождения (независимо от того, произойдет оно или нет) часто является острая потребность в семейной жизни, тяга к жене (мужу), которая обуревает неженатых мужчин к тридцати годам и женщин лет в двадцать. Толстой испытал такую потребность в 28 лет, в 1856 году. Любой вдумчивый исследователь может обнаружить в дневниках и письмах Толстого за 1856—1857 годы такие новые чувства и мысли, которые сам он усвоит через десятилетия. (см., например, ниже 3.2.1) В конце второго четырнадцатилетия в сознании Толстого происходил перелом, который в то время не смог вполне осуществиться в нем даже на уровне души. Помешали тому внешние обстоятельства.

Порвав с тогдашней своей невестой. Лев Николаевич и не развернул работу над большим «романом русской жизни», который он тогда задумал и в работе над которым ему естественнее всего было личностно осуществлять себя. Начать жить своею жизнью для Толстого означало прежде всего решить семенную проблему (это бывает часто) и установить свой толстовский яснополянский стиль жизни. Иначе он себя не мыслил и потому до того целых пять лет, в активнейшую пору жизни, практически ничего не писал. Умри он в 33 года, и мы не знали бы его имени вовсе.

Пять лет Толстой ждал, ведя несвойственный ему образ жизни. Чего стоит хотя бы его дружба с Чичериным или его педагогическая деятельность, которая мигом прекратилась, как только тридцатичетырехлетний Толстой неожиданно для себя влюбился и наконец женился. В нужном смысле брак этот оказался поначалу не совсем удачен. Еще два года Толстому потребовалось, чтобы достичь своих целей и осуществить ту жизнь, которая была внутренне необходима именно ему. Таким образом, процесс личностного рождения Толстого, начавшийся в его сознании в 1856 году, осуществился в реальной жизни лишь к концу 1864 года, когда ему уже шел тридцать седьмой год...

За эти восемь лет процесс личностного рождения Толстого прошел множество стадий. Но был один момент, когда он ясно ощутил, что как бы ни заманчиво ему было жить, условно говоря, казачьей жизнью, с Марьяной, Епишкой, крестьянскими детьми, как бы это ни было ценно само по себе — все это не его жизнь. Этот перелом в самосознании обрел силу путевого отвержения всего годами усвоенного жизнечувствования как себе чуждого где-то осенью 1861 — весной 1862 года, то есть на тридцать четвертом году жизни. Это и есть акт личностного рождения. Выходит, что Толстой отставал от нормативной точки личностного рождения «генеральной кривой» Пути восхождения на целых шесть лет...

Интересно отметить, что схватки пробуждения духовного сознания одна за другой шли в нем все 1867—1868 годы и закончились духовными родами в самосознании в 1870—1871 годах, на сорок втором году, то есть вообще без опоздания!

1877 год сам Толстой считал годом своего духовного рождения и неоднократно говорил и писал, что он «воскрес» именно в 7х7 — в 49 лет. Признаками совершения этих родов, кроме сознания братства людей, по Толстому, были: во-первых, острое сознание иллюзорности материи и материального (но не в смысле солипсизма, а в смысле духовности всего существующего) и, во-вторых, признание «всем существом» бессмысленности и гибельности жизни. Этот и мистический, и метафизический, и чувственный ужас жизни как края пропасти означал для него не просто смену жизнечувствования, но и смену конкретной рабочей жизнедеятельности, направления на Пути восхождения.

Итак, для каждого акта рождения имеется свой слой, и в последовательности рождений есть своя закономерность. Душевное рождение происходит на уровне сознания (сознания душевной отделенности); личностное рождение, при котором прежняя установка жизни уже осознается чуждой, но еще не ломает поступки человека и не перестает быть руководительницей жизни, — происходит на уровне души; духовное рождение означает не только перелом в сознании и перелом в воззрениях и жизнечувствовании, но и в практической деятельности жизни. Разумеется, деятельность духовно-новорожденного должна носить не волевой характер приведения поступков сообразно воззрениям и не характер самовнушения — не тогда, когда человек так или иначе заставляет себя, а когда не может иначе, когда действия его неотвратимы для него самого.

Теперь, более или менее точно зафиксировав в возрасте и в пластах точки рождения Пути восхождения, можно попытаться привести в тот же порядок и сами стадии и периоды Пути.

Первая стадия до душевного рождения естественным образом делится на два семи (пяти) летних^*) периода. Первый период детства, с его сознанием неотчлененности Я и наполненностью настроением сказочности, мы назовем магическим периодом жизни.

Центр жизни во втором периоде отрочества — тело, основа сознания — сознание телесной отделенности, основные ценности — физическая сила, ловкость, выносливость, телесные превосходства, дерзость. Эту пору, когда «я» есть более всего мое одушевленное тело, когда важен только облик при пренебрежении к звучанию струн внутренней жизни, эту пору, когда человек, не зная внутренней борьбы, «добра и зла», еще «гармоничен», по-своему чист и счастлив, мы назовем античным, языческим периодом Пути.

Этот период завершается душевным рождением, означающим конец «гармонии» отрочества.

Следующая, вторая стадия Пути восхождения, от душевного до личностного рождения, делится на свои два периода: период идеалов — 14—15 (10—15) лет и период «чужой жизни» (будут и другие наименования) — от 21 года (15 лет) до 28 (20) лет.

Третья стадия Пути, от личностного до духовного рождения, включает в себя три периода. Первый из них длится от личностного рождения — 28 (20) лет — до «критической точки» нормативного Пути — 37 (26) лет. Этот период нами назван периодом «своей жизни».

Следующий период пробуждения начинается от «критической точки» — 37 (26) лет — и завершается духовным рождением в сознании — 42 (30) года. И, наконец, седьмой период духовных родов: от 42 (30) и до 49 (35) лет.

На этом завершается естественный путь жизни и начинается духовный путь жизни. В последнем мы выделили свои две стадии: стадия духовного освобождения и стадия свободного пути, разделяемые актом рождения духовной свободы. Стадия освобождения духовного пути жизни разделена нами на проповеднический период и период Царства Божьего в себе. Любопытно^*) отметить, что первый из них длился у Толстого все те же семь лет — до перелома 1884 года (Толстому 7х8, как он подсчитывал, — 56 лет). Какова длительность другого периода стадии освобождения и что считать актом пятого рождения, мы не знаем. На свободном же пути жизни в принципе не может быть возрастных привязей.

Есть какая-то возрастная граница, пройдя которую, человек совсем упускает возможность перейти в следующую стадию Пути. Но нам ещё рано рассуждать об этом.

Внимательный читатель уже заметил, что мы говорим когда «Путь жизни», когда — «Путь восхождения». Путь жизни — общее понятие, приложимое к каждому растущему, духовно активному, в том или ином плане осуществляющему себя человеку. «Путевой человек» — тот, кто духовно движется, совершает религиозно-художественное действие жизни. «Непутевой» — кто духовно остановился, перестал творить «художественное произведение своей жизни». Путь восхождения — столбовая, осевая полоса Пути жизни. Путь восхождения — высшее выражение Пути жизни. «Восходящий человек» — тот «путевой человек», кто на Пути жизни нашел и осуществляет верный курс, ведущий к следующему на Пути восхождения рождению: личностному, духовному или рождению духовной свободы. Для прохождения Пути восхождения необходимо, кроме соответствующей энергии роста, еще действие путеустанавливающих сил. Восхождение на Пути жизни решается на развилках Пути, в его критических точках, и осуществляется в родовом (предшествующем путевым родам) периоде.

Периоды до душевного рождения исключительно принадлежат к Пути жизни. Периоды после «критической точки» (период пробуждения, духовных родов и далее) — исключительно к Пути восхождения. Периоды от душевного рождения до «критической точки» (период идеалов, период «чужой жизни» и период «своей жизни») суть периоды Пути жизни и Пути восхождения. Часто мы пишем просто «Путь», имея в виду и Путь жизни и Путь восхождения. Слово «Путь» употребляется нами ещё в каком-то более широком значении, которое прояснится из дальнейшего изложения.

Путь жизни всякого путевого человека несет на себе печать Пути восхождения. Путевые движения в точках Пути жизни и Пути восхождения часто совпадают. Различен только результат, по которому определяется восходящий человек.

Метки Пути восхождения знают на себе и вставшие на Пути жизни люди и даже люди вовсе непутевые. Подавляющее число людей, очевидно, не проходит личностного рождения, у них, собственно, нет периода «своей жизни»;

для некоторых период этот заменяется периодом установления типа. Те же, кто вошли в период своей жизни, но сошли с Пути жизни в «критической точке», не знают периода пробуждения, и для них наступает период успокоения.

«Мне кажется, — пишет Толстой в 1900 году — что как есть критический половой возраст, и многое решается в этом возрасте, так есть критический духовный возраст — около 50 лет, когда человек начинает серьезно думать о жизни и решать вопрос о ее смысле/Обыкновенно решение этого возраста бесповоротно» (54, 43). Таким образом, независимо от прохождения или непрохождения Пути восхождения, с человеком в 50 (35) лет происходит нечто, напоминающее движения духовного рождения: он сознательно и накрепко решает все дальнейшее направление своей жизни и свою линию поведения в ней.

В 40—42 года в сознании всякого мужчины тоже происходят самые странные превращения: для путевых людей это годы откровений, идей всей дальнейшей жизни, великих замыслов. Можно, не задумываясь, назвать десятки имен, от Магомета до Достоевского, в сознании которых именно в эти годы впервые засветилось нечто, что потом разрабатывалось всю жизнь. Такие же явления творчества и активизации сокровенного происходят и с тридцатилетней женщиной — только в ее линии, линии Любви.

Именно на сорок первом году жизни, в 1868 году, в сознании Толстого произошел тот скачок, который и привел его к религиозно-духовному пониманию жизни. Для успешно прошедшего «критическую точку» человека, следующая точка Пути восхождения в 40—42 (28—30) лет есть «точка откровения» или точка максимального ускорения духовного роста естественного пути жизни. Соположение ускорения роста и откровения имеет, вероятно, особый смысл.

Отпечаток точки максимального ускорения роста есть и в жизни непутевых людей: для них это всегда яркие годы жизни — по яркости ли процессов в сознании или обновленной свежести чувств (то, что для стороннего наблюдателя оправдывает поговорку: «седина в бороду — бес в ребро»). Эту точку Пути жизни человек всегда празднует. На Пути восхождения она и должна быть праздником — праздником Пробуждения.

Немного найдется людей, которым вовсе была бы незнакома мощная душевная перестройка в 28—30 (20—22) года. Перестройка эта касается взгляда и ощущуения себя, других, жизни вообще. Тут всегда какой-то излом, поворот души, хотя течение жизни не должно обязательно ломаться (однако, потуги к этому всегда есть). Независимо от предыдущего хода жизни, человек в эту пору переходит в новый возраст, с другим представлением ценностей, с новой мечтой, новыми антипатиями, изменяется и характер многих чувств и желаний.

Переход «трудного возраста» — 13—14 лет — никак нельзя назвать размытым. Границы стадий Пути жизни более или менее точно соблюдаются в реальной жизни. Иное дело границы между периодами Пути, которые в широких пределах сужаются и раздвигаются. Чтобы установить их, надо хорошо знать жизнь конкретного человека.

И все же можно, по-видимому, утверждать, что четко обозначенной точки перехода из третьего в четвертый период мужского графика Пути жизни — 21 год — нет. Однако, при общей спресованности женского графика Пути 15 лет — безусловно разделяющая периоды веха. В мужском же Пути тут не веха, не «точка», а большой, из нескольких лет, размытый путевой отрезок, иногда чуть ли не претендующий стать самостоятельным периодом жизни; по качаниям души его можно было бы соотнести с седьмым семилетием и назвать периодом ложных или мнимых родов, за которыми, в свою очередь, следует период «чужой жизни».

Размытость этого участка мужского Пути жизни роковым образом сказывается на Пути женщины. Перешедшей в четвертый период шестнадцатилетней девушке нужен личностно-рожденный человек (она, по сути, его только и ищет), но его нет и быть не может в ее возрастном окружении, и она вынуждена клевать на мираж «своей» личности, тратя весь свой запас душевной энергии, ничего взамен не приобретая. Еще хорошо, если этот «мираж» явлен в образе киноактера или литературного героя, хуже, когда это человек, которого можно обнять и запахом которого пропитаться душою.

Личностное рождение Толстой должен был и мог пройти в нормативные 28 лет, но перешел эту грань лишь в 33 года. По характеру жизнечувствования и исповеданию все это пятилетие в жизни Льва Николаевича условно можно отнести не к пятому (как мы это сделали в 2.3.3), а к четвертому периоду жизни, который, таким образом, длился у него чуть ли не десять лет (и это период «чужой жизни» у Льва Толстого!). Если это так, то собственно «своей жизнью» Толстой в действительности жил всего лишь два (!) года — большая неудача для человека (годы «своей жизни» — счастливейшее время), и особенно для художника, который задумал громадное произведение в момент личностного рождения, работал над ним шесть лет, а закончил его на пороге духовного рождения в сознании.

Эпилог «Войны и мира» создал уже не тот человек, который описывал соблазнение Пьера Элен. Не раз за годы работы Толстой менял замысел своего романа прямо на ходу. Авторская позиция в «Войне и мире» весьма резко меняется от части к части, и только благодаря огромному литературному таланту автора, который был способен состыковать что угодно, читатель не чувствует нецельность всего произведения.

Пять лет третьего периода, три-четыре переходных года, десять лет «чужой жизни», четыре-пять лет периода «своей жизни» (из которых только два полноценно «своих»), четыре года пробуждения и семь лет — полный период духовных родов. Вот естественный путь жизни Толстого. В одной части он растянут, в другой — скомкан, сжат. Так это, видимо, у большинства восходящих людей.

Есть еще один вопрос, который неизбежно возникает тут. Это вопрос о способности человека проходить Путь значительно быстрее, чем следует по нормативной кривой Пути. Разумеется, раз может быть сжатие периодов Пути, то и сжатие всего Пути, в принципе, дело возможное. В какой степени? Можно ли представить душевно рожденным одиннадцатилетнего мальчика? Кажется, можно. А девятилетнего? Это чудо. Можно ли представить духовно рожденного человека сорокалетним? Трудно, но можно. А сорокалетнего, вышедшего на свободный путь жизни? Абсолютное чудо. А если не в 30, а в 50 лет? Не могу сказать...

Так кто же были те молодые священники, миссионеры, иноки, послушники, которые на протяжении всей христианской истории смело выходили на поле «духовной брани»? А их учителя, наставники, духовные отцы? Разве все это воинство Христово не находилось на духовном пути жизни?

Дорога к рождению духом ведет только через личностное рождение. Личностей в Церкви и около нее рождалось едва ли значительно больше, чем ныне в науке и около нее. Были, конечно же были и те, кто выходили к вершине духовности, но их немного, а главное, не они правили в Церкви. Правили в ней, как везде и всегда, люди-типы.

Впрочем, атмосферу внутренней жизни определяли не люди-типы и вообще не люди периода «чужой жизни» (хотя, разумеется, они не были в меньшинстве), а люди идеалов. Тон в Церкви (и чем далее в глубь веков, тем больше) задавали «юноши» — молодые и старые. То была специфическая черта внутрицерковной жизни. Большинство искренне и даже неистово верующих были людьми, культивировавшими и искусственно, насильно задерживавшими в себе душевную структуру периода идеалов. В юности они радостно боролись с тем, с чем свойственно бороться юноше, но, выходя из этого возраста и продолжая бороться, они боролись уже с наступлением периода «чужой жизни». Весь пафос их борьбы на всю жизнь есть ловушки, соблазны, падения, устремления и желания четвертого периода Пути. Именно этот опыт и эта борьба были знамением христианского аскетизма.

Тому же самому тону юношеского периода идеалов, подчинялось и средневековое рыцарство. Созданный в начале XVII века «Дон Кихот» потому и произвел такое впечатление на читателей XVIII века, что был пронизан скорбью по утраченной цельности поры идеалов (к концу XIX века роман стал уже тем, что он есть и поныне: идеалоутверждающим чтением для юношества).

Ни клир Церкви, ни какая из сект, ни какое другое сообщество никогда не состояло из людей духовного пути жизни. Если это не было бы так, если бы значительная доля в Церкви была бы людьми духовно рожденными, то они бы и задавали тон не только в Церкви, но и всему обществу, которое тогда или не смогло бы существовать, или же явило бы образец Царства Божия на земле, чего и контуров пока нигде не видно.

«Жизнь наша не есть что-либо цельное, законченное, — писал Толстой в 1890 году, — а только частица видимая чего-то бесконечного и невидимого, не сознаваемого» (65, 28). Жизнь человека — процесс, водящий труд Бога, а сам он — орудие Его. Это значит не то, что какая-то работа совершается в человеке, а что сам человек есть работа — орудие и процесс. Причем направленная работа, работа на размеченной дистанции, откуда-то и куда-то — Путь. Но человеком вершится не весь Путь, совершается не вся работа, ибо Путь начался до меня и не на мне завершится. Жизнь человека это — «частица видимая», участок Пути, одна рабочая операция труда Божьего. Каждый из нас — результат и продолжение предшествующего Пути: в составе человечества ли, или в других сферах обитания. Но этот Прапуть — мой, и не только в том смысле, что он ведет ко мне, но и в том, что он есть Я. Память об этом Прапути — моя натура — составляет зародыш моего человеческого Я. Сколько путевых рождений предшествовало моему земному рождению! Все они есть во мне, как в семени, которое должно не только само родиться и прорастать, но и пройти Путь — переродиться. Человек — процесс перерождения, но, очевидно, не первого, и, видимо, не последнего.

Прапуть, с которым я появляюсь на свет, не общий какой-то Путь, а именно мой, моего «Я», который в «популяционном гении» или «национальном духе» несет на себе некоторый общий с другими отпечаток. Отпечаток этот, заметьте, — то, чем роднятся, на чем сближаются, становятся вместе разные сюжеты Пути, а не зародыш или закваска, из которого или от которой все они произрастают. Мой Прапуть (включающий в себя и отчасти родительский, и родовой, и национальный, и общечеловеческий, и, сверх того, другой Путь) задает мне некоторую область возможных направлений движения моего человеческого Пути жизни, которые начинают актуализироваться уже при зачатии. Прежде всего человек должен наяву восстановить, осуществить, привести в бодрствование свой Прапуть. Эта задача перевода памяти Прапути («натуры») в воспоминание (мой характер) и составляет работу первой стадии Пути жизни от плотского до душевного рождения.

Отношение начала Пути нашей жизни и Прапути подобно отношению бодрствования и сна. Плотское «рождение есть пробуждение от сна, — часто говорил Лев Николаевич. — Сновидения того сна почти (!) все забыты, остается соединенной, слагается в одно вся жизнь та в виде реального характера в этой жизни, точно так же, как при пробуждении от сновидения все виденное во сие сходится в одно. То же, надо предполагать, будет при смерти, все прожитое сложится в одно, с чем вступишь в ту жизнь. Наши ежедневные засыпания и пробуждения — образцы перехода от одних жизней к другим» (57, 140—141).

В этой мысли для нас важно то, что каждый завершенный участок человеческого Пути, каждый Путь жизни, пусть даже самый запутанный, ломаный и противоречивый, при его прохождении есть нечто единое и в результате, в качестве основы для последующего участка Пути жизни — нечто одно. Иначе Путь жизни вообще не был бы возможен и определение «человек есть Путь» лишилось бы смысла.

«День не есть та минута, которую я переживаю, но есть все, что совершается от восхода до захода солнца, — объясняет Толстой. — Дано мне это представление и опытом, и воспитанием, и разумом. То же и представление о моем сорокалетнем сыне. Это не тот плешивый человек, который сейчас рассуждает о политике, а это то существо, которое рождалось, играло, училось, заблуждалось, мужало и которое будет стариться и умрет. И так все» (55, 231).

Не человек в данное время жизни, а только весь Путь жизни человека от пробуждения-рождения до пробуждения-смерти (который «был» и «будет») есть нечто единое, цельное, одно.

Другой смысл «пробуждения от жизни» (или, лучше, пробуждения от прежнего курса Пути жизни) основывается на том, что «пробуждение выводит из себя», из прежнего пути в новый — выводит из себя в себя. Толстой различал «полное пробуждение», устанавливающее границы Пути данной жизни (рождение и смерть — вспомним сон князя Андрея), и «неполные пробуждения в самой жизни» — то, что мы называем рождениями в Пути. Прапуть мой в отношении моего нынешнего Пути есть то же, что новое единство моего Прапути и моего земного Пути в отношении моего посмертного Пути, куда «Я» вводится так же, как оно выводится сюда из Прапути.

Прапуть мой не есть нечто безупречное, а тем более вполне завершенное, а значит, не есть и нечто строго определенное, цельное и непротиворечивое. С утробы я приобретаю все плутания и срывы моего живого Прапути. Если бы это был не Путь, а генетический набор всего (или части всего), предшествовавшего моему появлению на свет, то я бы нес в себе только хаос. Проникая в темные глубины своего Пути, мы и прозреваем там шевелящийся множеством отростков «первозданный хаос» — страшное видение, более всего пугающее человека в себе. Я – хаос! Вот ужас так ужас! Однако, если Я не хаос, а Путь, то какая-то упорядочивающая сила делает из хаоса Путь, который и задается мне в каком-то качестве для осуществления. Прапуть мой — упорядоченный хаос и результат борьбы; именно потому сама моя натура далека от цельности и гармонического совершенства. Она — живая, открытая рана (чем, впрочем, можно стать и в конце своего земного Пути), которую прежде всего надо заживить. Рана подсыхает и заживляется, когда моя жидкая натура затвердевает в характер. Знаменательно, что хрящик характера образуется еще в самом раннем детстве (если не младенчестве), когда воздействие воспитателя на душу минимально активно. Практически человек достается в руки воспитателей уже с характером, на формирование которого никто извне не влиял, хотя всячески потакала материнская любовь.

Материнская любовь — не животный инстинкт накормления и охранения, а непосредственное проявление меня. Свое «Я», как особо начертанное единство себя, как свою натуру, человек выносит из Прапути, где оно создается некой духовной силой. Эта образующая душу духовная сила продолжит действовать в виде материнской любви (или того, что ее подменяет) и в этом мире, где она еще в младенчестве отливает характер. Конечно, характер этот еще не определен, не установлен на психофизиологическом уровне (хрящик не превращен в кость), но в нем уже в самых общих чертах задана особая задача на Путь — теми исходными противоречиями, разрешение которых будет составлять одну из сторон труда всего грядущего Пути жизни.

Ставшая характером натура, словно воспоминание, высвечивает в области возможных направлений Прапути некоторый центральный пучок, по которому должна была бы быть ориентирована вся работа актуализации Прапути в Путь земной жизни. Работа эта вчерне должна быть сделана в срок (в первую четырнадцатилетнюю стадию Пути жизни), что невозможно без помощи других, тебе подобных одухотворенных существ.

Но воспитатель и вся совокупность воспитывающих обстоятельств, катализируя процесс становления (или восстановления Прапути) ребенка, в той или иной мере искажает заданное центральным пучком направление, деформирует хрящик характера и тем более запутывает клубок внутренних противоречий, которые потом придется разрешать в себе. Все такого рода дополнительные усилия не нужны ребенку и, отнимая душевную энергию, могут быть причиной неудачи всего Пути. Поэтому, чем сродственнее воспитатель, тем менее будет в будущем перегружен работой человек, чем чужероднее — тем более перегружен.

Большинство людей толпы становятся «беспутными», так рано сходят с Пути жизни именно потому, что им в детстве заготовили работу не в подъем. Недаром Толстой в последние годы видел главное практическое зло в дурном воспитании. «Наше воспитание людей, — пишет он в дневнике 1907 года — похоже на выведение таких плодов (яблок и тому подобных), в которых почти была бы одна оболочка (вкусная) семени. Чтобы семени, если можно, совсем бы не было. Воспитывать людей так, чтобы души было как можно меньше, а было бы одно тело» (56, 69).

Толстой ставил задачу воспитания в ребенке тяги к внутренней работе, труду духовному, но даже сама постановка этой задачи недоступна сознанию большинства. Да и как не признать эту задачу преждевременной, коша повсеместно каждому ребенку грозит беда чужеродного влияния? По крайней мере в первом детском периоде ребенка должны воспитывать исключительно люди близкие ему по путевому направлению, скорее всего, его родители. Человек — существо путеносное, и именно этому его главному качеству должно быть подчинено все дело воспитания. Что может быть губительнее хорового внушения детям?

По памяти восстанавливая Прапуть свой, человек в первую стадию Пути жизни как бы конспективно проходит этапы Прапути, в том числе этапы роста души человечества. Этим положением не надо увлекаться, но и не признавать его нельзя. Впрочем, нам важно то, что неравная борьба ребенка в магическом периоде жизни со своим воспитателем явно слабеет при его переходе в следующий языческий период. К концу этого, второго периода отрок — весьма цельное существо, четко направленное, с определенным характером и самоощущением, к нему более применимы «меры воздействия», чем «средства воспитания». Бич учителей, мальчишечий пятый класс — неуправляем:

каждый в нем самовластен и самостилен. Рана натуры зажила, хрящик характера закостенел, первоначальная широкая область возможных направлений Пути сжалась до узкого пучка, рельсы Пути укладываются прямо и словно навсегда. Прапуть заново образован и упорядочен в этой жизни. И вот тогда-то, с этой точки и начинается новый Путь. С чего? — С ломки...

Конечно, процесс воспоминания Прапути, его новое, исправленное в земном Пути издание не завершается ни в отрочестве, ни в юности. Энергия его восстановления выключается только к середине жизни.

Душевное рождение есть проявление нового сознания отделенности — отделенности души. При душевном рождении действительно совершается рождение находившейся ранее в утробном состоянии души: совести (в отличие от стыда уровня плотской отделенности), разума (в отличие от ума, развитого на базе Прапути), любви (в отличие от разного рода приверженностей и как новая способность проникать своей душою в душу другого человека) и религиозного чувства как переживание идеала, с которым в состоянии только плотской отделенности трудно что-либо сопоставить.

До момента второго рождения у человека нет своей совести; нет того, что можно назвать центром чувствилища истины и истинности; нет любви, как силы сознания душевного единства — есть разного рода влечения и привязанности, есть связь, то есть завязанные в один узел встречные чувствования. До душевного рождения для человека существует лишь различные совершенства ума, тела и воли, на которые он ориентируется как на образец. Но в нем (как и у всякого язычника) нет представления нравственного идеала. Такой идеал возникает только с возникновением путевого религиозного чувства и любви, нового действия все той же духовной упорядочивающей силы.

Конечно, нельзя сказать, что с момента душевного рождения своя совесть, разум и религиозное чувство подлинно начинают управлять человеком. Конечно, в душевно-новорожденном нет необходимой силы совести и разума, но есть уже новый, душевный центр жизни^*), из которого исходят новые направляющие лучи и который вступает во взаимодействие с прежним языческим центром в плоти. Оба этих центра жизни существуют вместе, но не уничтожают друг друга, действуют как упорядочивающие силы в двух перпендикулярных направлениях, вместе определяя направление Пути жизни. Мощность этих центров постоянно колеблется, создавая крайнюю неустойчивость внутренней жизни.

Читатель, с начала следящий за нашим изложением, может вспомнить нашу геометрическую притчу с ее «вектором состояния жизни», образуемым из духовной и плотской составляющих и определяемым их соотношением. Все превращения этого вектора, которым мы иллюстрировали понятие духовного роста, можно приложить и сюда. Так, мы говорили, что важно не значение той или иной составляющей отдельно и не величина (модуль) «вектора состояния жизни», а только значение и скорость изменения его угла по отношению к плотской составляющей. То же и здесь: важна не сила, исходящая из нового центра, а изменение общего направления Пути жизни, которое эта духовная сила производит.

Откуда же взялась эта сила? Что произвело ее? Если она проходила утробное развитие в недрах заново восстановляемого Прапути, то есть самое ее возникновение есть лишь момент в воплощении Прапути и принадлежит ему, то как она могла стать поперек направления упорядочения его? Положим — могла. Но откуда взялся новый, второй центр жизни? И до душевного рождения центр жизни постоянно метался, найдя устойчивую позицию в самом конце языческого периода. Как же мог вдруг образоваться новый, совсем другой центр жизни, выковывающий не «совершенства», как прежний, а нравственный идеал (и идеальную любовь к тому же)? По-видимому, и сила эта, и центр этот возникают не из источника Прапути!

Во всю вторую стадию жизни (от душевного до личностного рождения) в человеке действуют на двух уровнях — плоти и сознания — два «Я», два центра жизни и соответственно происходит процесс преодоления одного центра другим. Полная победа плотского центра означает подавление, умерщвление души и схождение человека с Пути жизни — в неподвижность. Причины краха многообразны, но не входя в их обсуждение, скажем, что чрезмерно резкого слома Пути при душевном рождении все же быть не может. Чтобы душевное рождение могло состояться, человеку нужно к возрасту душевного рождения войти в некоторую заповедную зону духовно-плотского отношения, зону такой резкости сознания «тьмы» (плотской отделенности), которая делает возможным и даже предполагает вспышки сознания «света». Нет этой резкости, не может быть и душевного рождения; есть она, и душевное рождение, вообще говоря, неизбежно и даже не зависит от воли человека. Весь вопрос — как попасть в эту зону душевного рождения.

Не может быть сомнения, что успешное рождение души должно быть подготовлено ранее, всей окружающей ребенка и отрока культурой жизни. Именно культура общества и ее использование в деле воспитания ответственны за душевное рождение, хотя кто-то способен проходить душевные роды и самостоятельно — без таких людей никогда бы не было ни человеческой культуры, ни духовного возрастания самого рода человеческого.

Есть идеалистический пик чистоты жизни, который юноша проходит в 16—17 лет (девушка — 12—13). После этой точки пика чистоты «призрак Бога своего» начинает меркнуть, духовные искры, только что снопами вырывавшиеся изнутри, постепенно гаснут, и юноша медленно, на каждом шагу упираясь и качаясь, через «смутное время» переходит в период молодости, со всеми ее стремлениями и увлечениями. Четвертый период жизни, период молодости, мы назвали периодом «чужой жизни» не потому, что в нем одерживает победу уже как бы отчужденное плотское Я. О «чужой жизни» или «чужом пути» мы говорим чисто в духовном смысле слова: когда искры нового, душевного центра начинают гаснуть и человека грозит охватить тьма, он, по недостатку света изнутри, стремится получить его извне, от духа других, через открытые наружу каналы своей души. Это могут быть самые «высокие» идеи, бытующие в его кружке, или самые «низменные» страсти, но не в голом виде, скажем, корысти или властолюбия, а непременно в оболочке либо деятельности ради идеальной цели, либо «чистой» деятельности ради деятельности.

В это время молодой человек пробует и должен испробовать, как вкус блюд, множество самых различных течений внутренней жизни. Сначала ему воссияла и погасла путеводная звезда, и потому он теперь ищет свое и себя через чужое и других — так он остается человеком своего времени, своего поколения, не выпадает из Истории, а идет (если идет) вместе со всеми, свой Путь пробивает в том пласте, в котором ему суждено родиться. Или же, если не пробивает, сам становится вместе со всеми породой своего пласта. Структура этих пластов и пород и последовательные изменения в них и должны быть сутью исследований исторической науки, которая, на взгляд Толстого, не знает, как подойти к своему предмету.

История стоит (то есть ее собственно нет), когда в обществе нет достаточно мощной прослойки душевно рожденных людей. Поэтому у диких людей нет и Истории. Горнило Истории — в людях четвертого периода Пути жизни, и беда тому народу или обществу, которое гасит душевно рожденных людей еще в периоде идеалов; раскрыв каналы своей души, такие люди, оказавшись в четвертом периоде, ищут вздохнуть непременно угарного газа псевдодуховности и тем сначала отравляют себя, а затем начинают травить окружающее.

В четвертом периоде жизни человек, как и в третьем, остается существом дипольным, двуцентровым; один из этих центров, центр плотского Я, неподвижен, другой постоянно находится в движении, мечется из одной точки в другую, последовательно отрицая ряд направлений Пути, которые он сам задает. В этом установлении и отрицании направлений Пути и состоит его роль и значение. Движения его могут быть хаотичны до конца, и тогда человек, растратив весь свой запас энергии, найдет тихий угол, успокоится и постепенно притрет два свои центра, а потом и Путь свой с движениями других. Но может быть и иначе.

Не одна только сила чужой и нередко псевдодуховности может собрать в единое внутренний мир человека (тем медленно поглощая — умерщвляя его): в своих целенаправленных блужданиях второй, душевный центр может найти искомую точку и остановиться в ней под влиянием сил духовного тяготения, исходящих из своего, «ближайшего», по слову Толстого, духовного солнца. Именно попадание второго, блуждающего центра жизни в, условно говоря, силовые линии тяготения своего, личностного духовного центра и обеспечивает личностное рождение, которое совершается, как только второй центр через поглощение первого образует единый плотско-душевный центр тяжести жизни. После образования «натуры» и «характера» это третий момент упорядочения духовной силы, заново устанавливающий Я как единство себя — образование личности. Скажем так: если «натура» — фундамент, а «характер» — каркас здания или, лучше, замка, то «личность» — замок завершенный, который надо обжить, чтобы потом, одновременно перестраивая его, жить — не в нем, а в том, что нажил в нем.

В пятом периоде «своей жизни» человек целокупен и монолитен; все силы его души и тела объединены и сконцентрированы, как они едины и сконцентрированы в растущем дереве, питающемся и корнями от земли, и листвою от солнца. Автономная плотско-духовная, сама на себя опирающаяся и сама себя раскрывающая единая воля — вот человек пятого, солнечного периода «своей жизни». Блажен, кто вступил в него и хотя бы отчасти смог полно его прожить. Ибо и этому периоду свой срок, за которым наступает черед медленного (а иногда и быстрого) угасания или новых мучительных родов.

Духовные роды заложены в личностном рождении, и для того чтобы перейти в следующую за личностной фазу жизни, человеку ничего против себя делать не нужно. Он должен только следовать по направлению «своей жизни», наполняя и углубляя себя, то есть постепенно расширяя и разрабатывая тот канал в себе, по которому идет к центру тяжести жизни свет и сила тяготения от своего духовного солнца. Жить так — большое наслаждение и большая радость, но парадокс в том, что в завершении этой солнечной полосы человека на Пути восхождения ждет нечто такое, что временами напоминает полную душевную катастрофу.

Углубляя себя по светоносной линии к своему центру духовного тяготения, человек в конце концов эту невидимую точку тяготения обращает в новый центр своей жизни, из которого струятся потоки тепла и света. Нежиться в этих «отцовских» потоках приятно, возвышенно и славно, но если человек не зачаруется на горных высотах, а пробудится, то, очнувшись духовно, воспримет не только потоки тепла и света от духовного солнца, но и холод и тьму того места, к которому они направлены. Это и есть: духовными очами, сверху, взглянуть на самого себя. В момент личностного рождения человек перестает быть дипольным существом, имеющим два разных центра жизни. Он обретает единый, свой Путь, который остается таковым до того момента, как в нем возникает новый (уже третий), духовный центр жизни. С этого момента возникает новое направление Пути уже собственно духовной жизни.

Столкновение этих двух центров и наполняет с периода духовного рождения всю внутреннюю жизнь человека. Движение роста переходит в новую плоскость, плотской координатной осью которой становится то, что Толстой называл «животной личностью» человека. В момент религиозного перелома 1877 года Толстой обнаружил холод и тьму не только в похотях и страстях своего тела, но и во всей прежней внутренней работе своей такой цельной личности и вообще в подавляющей части всей внутренней деятельности людской.

Понятия «центра тяжести жизни » и «своего центра духовного тяготения» получают конкретное значение только на подступах к духовному рождению в самосознании, когда свой центр духовного тяготения переживается в «четвертом лице» — как «отец», — а «Я» в своем центре жизни, — как «сын». До этого момента есть «Я», у которого существует некоторая, возникшая с личностным рождением, внутренняя связь с какой-то глубинной точкой, столь неопределенной, что сами линии связи с ней представляются принадлежащими не ей (а то и исходящими не от нее), а самому «Я» (исходящими от «Я») — представляются корнями, которые «Я» пускает вглубь себя, за свой центр жизни. Нужен труд и труд, чтобы обнаружить духовное семя себя.

Разрабатывать себя до своего центра тяжести, все в себе концентрировать на нем и все подчинять ему можно до бесконечности. Этот «безотцовский» тупиковый путь поначалу дает увеличение силы человека как личности, что особенно важно для творчества и в видах своего влияния на других. Но при этом человек раньше или позднее замыкается на себя и его связь с духовным Я (которая только и обеспечила его личностное рождение), так и не став связью сыновней, разрывается.

В личностном рождении «Я» ориентируется по отношению к точке «отца», то есть еще неведомой своей духовной ипостаси; в периоде пробуждения эта точка постепенно превращается в новый отцовский духовный центр жизни. Связь «Я» («сына») и личной духовной ипостаси («отца») становится стержнем всей внутренней жизни и работы с момента духовного рождения в сознании.

Весь седьмой период жизни человек опять двуцентровое существо. Во все время «качания души», духовных родов мое «Я», мой центр тяжести жизни, как плод в утробе, опускается по направлению к центру духовного тяготения. Этот процесс может останавливаться, вновь начинаться и вообще продолжаться вечно, но может и наступить момент, который мы четко наблюдаем в Толстом: «отец», духовная ипостась, становится «сыном» — найден Отец, и центр тяжести жизни совместился с «ближайшим» центром духовного тяготения. С этого момента рождения духовного Я начинается борьба, вернее атака одного курса Пути, указываемого этим духовным Я, на монолитно отлитый прежним центром жизни курс «личности».

Борьба этих двух курсов (последний из которых, правда, лишь сопротивляется) напоминает борьбу после душевного рождения: и там и здесь образовался новый центр жизни, который силится переломить Путь, и там и здесь этот «новый путь», в противоположность прежнему, ясно не обозначен. Есть и отличия. При душевном рождении прежний путь сам находится еще в процессе становления, и значит, с одной стороны, легче ломаем, а с другой — сохраняет способность к активным действиям. При духовном рождении агрессивной силы у прежнего пути нет, но сам он давно отлит и закостенел. Но если в первом случае духовные силы — только искры, то во втором это уже не вспыхивание, а устойчивое или неустойчивое горение.

Главное отличие духовного рождения от душевного рождения в том, что человек обладает тем, что родилось в нем в результате душевного рождения, но лишь причастен к тому, что родилось в нем в результате рождения духовного. Само различение души (нефеш, урван, псюхэ) и духа (руах, аху, пневма) уже несет в себе различение понятий обладания и причастности, в смысле, который может быть усмотрен в значении слов душа — то чем живой живет и что принадлежит ему же, и дух — движение того (или в том), что дает жизнь, что есть сама жизнь в себе и чему в качестве живущего можно быть причастным.

С точки зрения учения Пути сказанное осмысливается так: душевное рождение есть акт земного существования и все превращения, происходящие в результате этого рождения (образование новой целостности и разрушение ее) есть та рабочая операция, которая составляет сущность работы земного существования; духовное же рождение есть акт или начало процесса, выходящего за рамки земного существования как такового, принадлежащего уже иному существованию, другому Пути, к процессу которого можно только приобщиться. Поэтому ставшее из «отца» «сыном» духовное Я окончательно не определяемо как «Я», всегда открыто в сторону Отца и в «Я» вполне невыделяемо. Поэтому же после рождения духом человек, видимо, навсегда обречен быть двуцентровым существом, в котором не затихает внутренняя борьба. Полного «воплощения» испытать человеку до конца времен не дано. Его можно только прозреть в акте религиозно-художественного творчества и лишь отчасти приблизиться к нему.

Духовное рождение есть обретение нового сознания духовной отделенности, возникающего в человеке дополнительно к сознанию своей плотско-душевной (личностной) отделенности. Но этому сознанию духовной отделенности на духовном пути жизни неизбежно сопутствует сознание своей духовной неразделенности — единства Сына с Отцом.

Одного Сына — без Отца и в противопоставление к личности — сознать на духовном пути жизни нельзя. Условно говоря, как только такое отделение духовного Я произошло, так оно тотчас совмещается с центром личности, которому оно ранее противополагалось, и уступает свое место духовного центра более глубоко осознанному «сыну» как центру «нового Пути».

Что приключилось с отцом Сергием во время его падения? Обрушившаяся на него слава святого и чудотворца работала не на низшие пласты его души, не на его «животную личность» — то, с чем он боролся и что победил (такая победа принципиально необратима, иначе нет духовного роста), — а на его духовное Я, которое она и прославляла, то есть выделяла, оформляла как самостоятельное целое и которое таким образом она замыкала в себе, отделяла от отцовского Начала. Воздействие славы на отца Сергия Толстой прямо описывает как духовный разрыв связи с Богом. Этот разрыв с Богом, совмещение оторванного духовного Я с «животной личностью» и привело в конце концов к падению отца Сергия во всех уровнях его жизни. В 1891 году Толстой видел эту опасность краха, но не видел выхода, который он нашел только к концу девяностых годов, ближе к свободному пути жизни.

(...) В восьмидесятые годы Толстой проводил разделительную черту Пути жизни на моменте духовного рождения и всех людей делил на прошедших и не прошедших рождение духом, людей духовных и недуховных. Он и позднее утверждал, что между духовными и недуховными людьми почти невозможно понимание по основным вопросам жизни. Но в середине девяностых годов Лев Николаевич переместил главную разделительную черту жизни из точки рождения духом в точку рождения духовной свободы. Религию свободного пути жизни, основанную на сознании неразделенности с Богом, Толстой называл Божеской и всех людей этой стадии жизни, видящих позыв к жизни и труд ее исключительно в работе Бога — людьми Божескими. Всех же остальных почитал «язычниками», то есть людьми, преследующими в жизни свои цели и личное благо (люди лично-языческой религии) или цели блага своей совокупности, в пределе — всей совокупности людей (язычники общественной религии). При этом сам акт духовного рождения, уже, видимо, не имел для него самоценного значения.

Ни такая периодизация, ни такое разграничение для нас не годны. Поэтому мы будем пользоваться традиционными понятиями (гностиков, Филона, Павла) вместе с толстовскими. Мы будем говорить о людях плотских (до душевного рождения) и людях душевных (от душевного до личностного рождения), о «личностях» (личностных, прошедших личностное рождение), о людях духовных (прошедших духовное рождение) и о людях Божеских, свободно-духовных, прошедших рождение духовной свободы, людях свободного пути.

У людей плотских различны характеры, у душевных — стиль одушевленности, у личностей — облик личности, у духовных — образ одухотворенности и у Божеских — лик духовности. Таковы термины.

... Исследуя Путь восхождения, нельзя не ввести, хотя бы и предварительно, понятие Общей души. Душа народа, племени — Общая душа — вполне реальное и живое явление.^*) Ее потребности и создают конкретную Историю. Так что материал для изучения движений Общей души, Общих душ и их столкновений всегда есть, нужно только вдуматься и перестать искать решения на поверхности общественной жизни. Быть может, душа одного народа испытала смертный ужас, и сонмы гуннов заполнили Европу. Душа другого народа билась от столь мощного внутреннего напряжения, что заставила этот народ вступить в войну с Римом. Какая-то страсть охватила душу еще одного великого народа, и страсти этой мы обязаны наполеоновскими войнами. В других случаях потребность самосохранения уставшей, израненной, искрошенной души в видах самоконсолидации потребовала Гитлера, Сталина, Мао. И тот, и другой, и третий олицетворяли единство, целостность, неразрушение, а в критические моменты и само существование Общей души.

Первое свойство Общей души, как и души каждого человека, это некоторая внутренняя целостность и единство. Единит Общую душу в целое то же, что и каждую отдельную душу: начало единения души, любовь сама по себе, любовь-тяготение. Эту любовь-тяготение в качестве национального чувства испытывает каждый человек и этим чувством он связывается с другими в единство. Но у государства или сословия, касты, гильдии, сообщества, организации нет своей души, и потому в них могут действовать вторичные силы солидарности, но никак не любви.

Другое дело, что, скажем, такое искусственное целое как государство может содержать Общие души, имеющие по тем или иным причинам общие черты — или, скорее, искаженные, деформированные в одну и ту же сторону, и этими своими одинаковыми искажениями, как шлифованными гранями, плотно прилегать друг к другу. Кто обладает правом вносить в Общую душу конкретные изменения в конкретный момент Истории? — Это те люди, в руках которых внутренняя власть в обществе, то есть властвующие образом установления, наиболее притягательным в данное время. Мы уже говорили, что этот внутренне властвующий «тип» совсем не обязательно совпадает и даже чаще всего не совпадает с людьми-типами правящей в государстве элиты, хотя может активно противостоять или вовсе не конкурировать с нею; в первом случае общество ожидают неминуемые внутренние потрясения, во втором же оно может цвести или загнивать спокойно.